— Да брось ты! В те года мы шли служить романтики ради, и никто тогда не думал о какой-то пенсии!

— Да, это элемент, безусловно присутствовал, но, вспомните, откровенного дебилизма, помешанного, исключительно на романтизме никогда не было. Ведь были рядом со многими из нас мудрые старшие… И они говорили нам, тогда ещё совсем зелёным юнцам: помни о смерти… Не буквально конечно же… Под смертью они жизнь на пенсии понимали. Над такой «смертью» мы тогда откровенно потешались и рассказывали друг другу анекдоты про старых пердунов, обеспечивающих безопасность передвижение граждан по улицам в зимнее время методом посыпания экологически чистым песком ледяных дорожек. Ну и, конечно же, знаменитое: «кино, вино и домино» и т. д., и т. п. А как мы ещё должны были себя вести? Мы ведь были тогда молоды совсем и расточительно брызгали во все стороны энергией и здоровьем… А в действительности старшие говорили нам только о том, что надо бы сейчас послужить, потерпеть трудности и лишения, а впоследствии мы сами себе скажем спасибо. Скажем, когда на эту самую пенсию выйдем ещё относительно молодыми. А что? Отслужил, сынок, отечеству своему верой и правдой, теперь отдохни. Много ли тебе после того, что ты претерпел во время службы, осталось… Кроме того, эта пенсия ведь какую свободу давала! Как компенсацию за необходимость десятилетнями всем и вся подчиняться… А тут устроился, положим, ты куда-нибудь на работу, а рожа начальника тебе вдруг почему-то не понравилась, сразу же заявление — бах на стол, мол, не могу я на Вашу физиономию без рвотных позывов смотреть, и пошли вы все на фиг, козлы недоделанные… Как в том фильме: сами пейте воду из унитаза… Но, в итоге, нас этого пропитанного свободой отдыха лишили. На сегодняшнюю военную пенсию через полгода ласты свернёшь. Поэтому приходится работать и терпеть всяческие нефотогеничные физиономии.

— Тьфу, ты… Причём здесь смерть? Я ещё не хочу… Это не фотогенично… Рановато мне ещё… Я ещё молод… У меня дочь на руках пятилетняя… Что там такое говорили нам эти старые маразматики? Мы же только, что глаголили об обеспеченной нашей старости…, — неожиданно и беспорядочно встрял в разговор дремавший до этого за столом порядком потрёпанный жизнью и поэтому имевший сильно обветшалый внешний вид подполковник.

— А-а-а, проснулся, наконец, пьяная сволочь? Так ты, как всегда, всё проспал, а поэтому ничего и не понял… «Думай о смерти» — это ведь знаменитое изречение, переведенное с древней латыни. Врубаешься?

— Ну, вроде как… Это говорит о том, что грешить в жизни не надо, а то в любой ведь миг, хоп, и — «моментом в море»… А грехов полный короб — не успел ещё отмолить. И тогда можно сразу же на сковордку попасть.

— Да, и в этом смысле тоже можно трактовать это изречение… Ибо, как сказано в Святом Писании: преклонивши всякий раз голову на ложе своё для сна праведного, ложись на него, раб Божий, как в могилу свою… Ну или приблизительно так… По крайней мере, смысл тот же. Но наши старшие мудрецы несколько другое имели ввиду… Поэтому мы, пока ты носом клевал, совсем не про то говорили. Мы говорили о том, что тебе теперь вместо 200 советских рублей пенсионного обеспечения, на которые ты подряжался в начале службы, платят теперь всего-навсего 5 000 деревянных рублей российских, а это от силы четверть от обещанного.

— Нет, ты или уже безнадёжно законченный циник, или безвозвратно пересушенный практик… Что ты всё деньги считаешь? Мы же не только за деньги… Неужели в том, что мы делали, не было абсолютно никакой души? А кроме того, не только мы пострадали. Вон у всего народа сбережения в советских рублях отняли, а сейчас в российских порционно, как из жопы, выдавливают. И то пока только тем выдавливают, кто родился до революции. Прикинь — это тем, кто ещё последнего царя помнит… И государство нисколько не стесняется того, что попросту издевается над своим народцем. Оно так и заявляет: мы обозначаем начало возврата внутреннего долга населению. Прикинь — «обозначает начало»! А почему бы не обозначать, а реально выплачивать? С внешним долгом-то разобрались! Расплатились же с потрескивающими от жира кожей капиталистами! С Парижским клубом этим, ети его… Зачем, спрашивается, было вообще туда лезть? Царские долги, знаете ли, и всё такое прочее. Ильич же ясно им в своё время сказал: мир без аннексий и контрибуций! Причём, в первую очередь ведь с этими уродами — то расплатились, гады! Отвалили им бабла для излечения от целлюлита… А свой вымирающий народ оставили на потом: авось, вскоре и вовсе передохнет, а тогда и некому будет платить вовсе. А раз некому, то и о себе можно, наконец-то, вспомнить. Так-то в постоянной заботе о нуждах людских, про себя родимого нет-нет, да и забудешь… Нельзя этого допускать. Слуги народа, как-никак. А когда уж все как-то неожиданно возьмут да и перемрут от неизвестных науке болезней… Грустно тогда, конечно же, станет слугам народа. Столько усилий потрачено и всё зазря. А когда грусть мало помалу отпустит — глядь в закрома! Ого! Сколько всего осталось! Ну не пропадать же теперь добру!

— Да, к сожалению, всё это так. А по поводу отдачи всей нашей души делу… Не знаю… Моя душа, например, присутствовала в деле ровно до тех пор, пока семье есть особо сильно не захотелось. До тех пор, пока дети опять не начинали тянуть ко мне свои худые и синенькие ручки и нудно голосить противным тембром: «Папа, кусять…, дай позялиста». Или что-то ещё в том же духе. С этого момента душа была нужна уже другому делу. Тому, за которое платили.

— А вот у нас на Арбате…

— Да заткнись ты со своим Арбатом! Воры вы там все… Просиживали вы там казённые свои штаны всё это последнее и очень смутное время, но не без пользы для себя… Подписывали во время порчи своих штанов некие контрактики. Не пойми с кем были и есть эти контрактики, и на закупку весьма странного какого-то вооружения заключались они… А эти «не пойми кто», понимая какое говно они поставляют в нашу Разоружённую слабость (то, что когда-то было нашими Вооружёнными силами), носили, в качестве некоторой моральной (материальную вам государство всегда компенсировало — новые штаны раз в год регулярно выдавало) компенсации, вам в зубах, так называемые «откаты». А когда пришёл черед уходить вам на пенсию «не пойми кто» позаботился о вас и здесь. Нельзя сказать, что он очень добрый, этот «не пойми кто». Просто устал он самолично «откатывать» вашему многочисленному и продажному брату и нанял вас для этого мерзкого, но весьма денежного дела…

— Какая наглая ложь! Скажи спасибо, что не хочется грех брать на душу, а то бы я щас…

— Ну, что бы ты сделал-то, немощная ты штабная наша крыса? Дуэль? Нечем-с… Оружие давно забрали… И не без вашего арбатского, крысячьего, предательства. Предлагаешь, просто так на кулачках подраться? Ты и раньше-то этого не умел, а сейчас-то «куды тебе, милый». Ты ведь тяжелее ручки уже более двадцати лет ничего не поднимал. Так что дыши себе ровненько. Слышал от твоих подчинённых, что часто повторяешь одну и ту же фразу: «Не машите руками, у меня слабое сердце!» Не ровен час ещё инфаркт получишь… Отвечай за тебя потом.

— Бросьте вы, наконец, ругаться и богохульничать: каждый как мог, так и выживал в это непростое для честных людей время. Сказано же: «и не осудити брата моего». Это ведь было тяжелейшее время было… Время— ломки эпох…

— Было? А ты думаешь это время уже закончилось? Давай-ка разберёмся поглубже. Во первых, как ты правильно сказал: время было тяжёлым для честных. А честные это те, которые поступают в согласии с своей совестью, а совесть — это свыше. Поэтому те, которые то, что свыше им было, проигнорировали, устроились ныне очень даже не плохо. И о них даже речи сейчас быть не может. Есть смысл разговаривать только с теми, в ком хоть что-то от совести осталось… Сверху, то есть… А во вторых, это было чисто братское осуждение… Без зла, пусть и сами слова были жёсткими, но ведь это наш, обычный, военный, несколько грубоватый для интеллигентного уха стиль общения. Но, в нашей среде интеллигенты — это большая редкость. А смысл звучал правильно, только с единственнойцелью спасения его души от угрозы быть окончательно разъеденной корыстью. Видимо, подействовало… Гляди-ка как надутость щёк опала.