- Энникстер! Энникстер! Энникстер!

То был голос Дайка, в следующий момент лошадь мы несла и его самого на лужайку перед домом.

- Боже мой! - воскликнул Пресли.

Дайк осадил загнанную лошадь, не успел он соскочить, как она рухнула на землю, дрожа всем телом. Энникстер выпрыгнул в окно, Пресли последовал за ним.

Перед ними стоял Дайк, с непокрытой головой, с револьвером в руке,- исхудалый страшный человек с длинной бородой, впалыми щеками, ввалившимися глазами. Его одежда, изорванная колючим кустарником, сквозь заросли которого он то продирался, то прятался в них вот уже несколько недель, превратилась в лохмотья, голенища сапог изодрались в лоскутки, испачканные кровью оттого, что он так яростно шпорил лошадь.

- Энникстер! - крикнул он еще раз, дико вращая запавшими глазами.- Энникстер! Энникстер!

- Здесь я, здесь! - отозвался Энникстер.

Дайк повернулся, нацеливая на него револьвер:

- Дай мне лошадь, лошадь мне дай! Слышишь? Скорее! Дай лошадь или я застрелю тебя!

- Спокойно! Спокойно, тебе говорят! Ты что, меня не знаешь? Тут же все свои.

Дайк опустил револьвер.

- Знаю, знаю! - сказал он, с трудом переводя дыхание.- Только все из головы вылетело. Я не в себе, мистер Энникстер. Спасаюсь бегством. Ведь их от меня не больше чем десять минут отделяют.

- Давай сюда! - крикнул Энникстер, бросаясь к конюшне; подтяжки его развязались на бегу.- Да вот же лошадь!

- Это моя-то? - воскликнул Пресли.- Да она не проскачет и мили.

Но Энникстер был уже далеко, отдавая распоряжения.

- Чалую! - орал он. - Выводи ее, Билли! Где конюх? Выводи чалую. Да седлайте же!

В сумасшедшей спешке Пресли, Энникстер, конюх Билли, сам Дайк с побелевшими губами и дрожащими пальцами метались вокруг чалой кобылы, подтягивая подпруги, стягивая ремни, застегивая пряжки.

- Есть хочешь? - Энникстер уперся лбом в седло, затягивая подпруги.- Хочешь есть? Деньги нужны? А револьвер?

- Воды! - сказал Дайк.- Они караулили у каждого источника в горах. Хотели меня жаждой уморить.

- Вон кран. Живей!

- Я добрался до речки Керн, но они заставили меня повернуть назад,- говорил он, взахлеб глотая воду.

- Не трать времени на разговоры!

- Что с моей матушкой и с малявкой?

- Я взял на себя заботу о них. Они живут у меня.

- Здесь?

- Да, но тебе нельзя их видеть, Богом клянусь, нельзя! Ты успеешь удрать! Да где же задний ремень от подпруги? Билли! Черт тебя возьми, ты что хочешь,

чтоб его пристрелили, прежде чем он удерет! Ну давай, Дайк, садись в седло! Эта кобыла сама падет, а тебя не выдаст!

- Давай тебе Бог, Энникстер! А как малявка? Здорова ли? Как матушка? Передай им…

- Знаю, передам! Прес, посмотри - путь свободен? Ты можешь отпустить поводья, Дайк. Это лучшая лошадь во всей округе. Не держи ее, Билли! Ну что ж,

Дайк, прощай! Положись на меня. Ладно, ладно! Да хранит тебя Бог! Пускай ее! Скачи!

Пришпоренная, заразившаяся возбуждением окружавших ее людей, кобыла в два скачка вынеслась ва загона, потом спружинившись, вытянув шею и низко пригнув голову, мигом промахнула выездную аллею и, очутившись на дороге, скрылась в облаках пыли.

Вакка ловко, как обезьяна, вскарабкался на самую пышку артезианского колодца. Он окинул взглядом окрестности.

- Ну что? - спросил Энникстер, задрав голову. Все напряженно прислушивались.

- Вижу! Вижу его! - крикнул Вакка.- Мчится сломя голову. На Гвадалахару.

- Погляди в другую сторону - туда, где монастырь. Не видать ли там чего?

И, словно в ответ, оттуда донеслись остервенелые крики;

- Там верховые, трое или четверо. С ними собаки. Скачут прямо сюда. Даже собачий лай слышен. А вон - ой-ой-ой! - На нижней дороге еще один отряд, те тоже

скачут в сторону Гвадалахары. У всех винтовки. Вон как стволы на солнце сверкают. И еще - Бог ты мой! - еще три человека верхами скачут вниз с горы, что рядом с лос-муэртовскими пастбищами. Тоже на Гвадалахару. А в Боннвиле бьют в колокол, который на здании суда. Смотри-ка ты - вся округа всполошилась.

Не успел Вакка слезть на землю, как две вислоухие малорослые ищейки тигровой масти с языками на сторону показались на дороге перед домом. Они были серы от пыли, морды опущены - они тщательно обнюхивали землю. У ворот, там где Дайк свернул к хозяйскому дому, они на миг остановились в замешательстве. Одна пустилась было к конюшне, но другая молниеносно перебежала дорогу, взяла вдруг свежий след, ведший в сторону Гвадалахары. Ищейка задрала морду вверх, и Пресли сразу зажал уши.

Только бы не слышать этого несносного лая! Громкого и гулкого! В нем звучало торжество охотника, напавшего на след жертвы, долгий, хриплый, грубый клик, зловещий и нетерпеливый - сигнал тревоги, таивший угрозу страшного конца. И тут же к собачьему лаю прибавился конский топот. Пятеро всадников, не сводящих глаз с собак, с винтовками поперек седла, на взмыленных конях с развевающимися гривами, промчались мимо, сверкнув копытами и оставив за собой густой запах конского пота.

- Это шайка Дилани! - крикнул Энникстер.- Я видел его.

- А другой - это Кристиен,- сказал Вакка.- Двоюродный брат Бермана; с ними двое полицейских. А тот, что в белой шляпе с опущенными полями,- шериф из Висейлии.

- Черт подери, они ж его вот-вот догонят! - воскликнул Энникстер.

Обернувшись, они увидели Хилму и миссис Дайк на пороге домика, в котором последняя проживала. Обе растерянно выглядывали из дверей, не понимая, что происходит. А на крыльце хозяйского дома одна, всеми забытая в суматохе, стояла маленькая Сидни, побледневшая, с серьезными, широко распахнутыми глазами. Она все видела и все поняла. Но не проронила ни слова. Склонив набок голову, она вслушивалась в затихающий лай.

Дайк пересек железнодорожные пути вблизи товар ной станции Гвадалахары, на каких-нибудь пять минут опередив своих преследователей. Счастье, казалось, изменило ему. На станции, обычно безлюдной, сейчас сошлась бригада товарного поезда, стоявшего на запасном пути, а на главном пути, совсем недалеко и повернутый в ту же сторону, высился отцепленный паровоз; оба, и машинист и кочегар, видели, как лошадь перемахнула через пути и, без сомнения, узнали Дайка.

Начиная с того утра, когда, мучимый жаждой, он рискнул приблизиться к источнику, дававшему начало Бродерсонову ручью на территории Кьен-Сабе, и чуть не угодил в руки подкарауливших его там полицейских, у него не было ни минуты подумать, что же делать дальше. Поздно было сожалеть о том, что он, пытаясь сбить погоню со следа, повернул назад, в надежде проникнуть в горы восточнее Боннвиля. Сейчас Дилани почти настигал его, и все его мысли были сосредоточены на том, как бы оторваться немного от этого отряда. Теперь уже не могло быть и речи о том, чтоб укрыться где-нибудь и переждать погоню; они вытеснили его с гор, где можно было схорониться за любой скалой, в густонаселенную местность, где за каждым углом можно было нарваться на врага. Теперь дело шло о жизни и смерти! Или ему удастся бежать, или его пристрелят. Он твердо знал, что живым не дастся, однако вступать с преследователями в бой и подставлять лоб под пулю не собирался, пока оставалась надежда спастись бегством. Он думал лишь о том, как бы уйти от погони.

За недели, проведенные в бегах, все чувства его обострились. Свернув на Верхнюю дорогу за Гвадалахарой, он сразу же увидел трех всадников, скакавших ему наперерез со стороны дерриковских пастбищ. Тут они перекроют ему путь. Он круто повернул кобылу. Нужно гнать на Нижнюю дорогу, которая пересекает Лос-Муэртос, и он должен добраться до нее раньше отряда Дилани с его собаками. Дайк послал лошадь в карьер. Снова перед ним замаячила станция. Привстав в стременах, он взглянул через поля в сторону Нижней дороги. Там стояло облако пыли. Повозка? Нет, скачущие лошади, и на них вооруженные всадники! Он видел даже, как вспыхивают на солнце стволы их винтовок. Они окружали его, стягиваясь к Гвадалахаре со всех сторон, не оставляя ему ни единой лазейки. Верхняя дорога, пролегавшая западнее Гвадалахары, вела прямо в Боннвиль. Этот путь ему заказан.