Все это время Хилма чувствовала себя глубоко несчастной; она никуда не выходила из дому, а по вечерам долго плакала в подушку.
Она ненавидела город и отчаянно скучала но ферме. Вспоминала дни, когда она работала в маленькой сыроварне, как снимала сливки с молока, слитого в огромные кастрюли, как по локоть погружала руки в белую густую простоквашу, до блеска начищала медные миски и чаны. И это казалось ей счастьем. Там веяло чистотой и свежестью, помещение утопало в золотистом свете, а на душе было легко и весело, и все время хотелось петь - она была счастлива хотя бы потому, что в окно светило солнце. Она вспоминала длинные прогулки под вечер в направлении монастыря, походы за кресс-салатом, растущим под Эстакадой, вспоминала кукареканье петухов, доносившиеся издалека свистки проходящих мимо поездов, вечерний благовест. С тоской вспоминала она необозримые поля, раскинувшиеся от одного края горизонта до другого, притихшие и залитые светом; полуденный зной, пламенную красоту безоблачных восходов и закатов. Она была так счастлива в той жизни! А теперь все миновало! Холодный промозглый город, с тесно поставленными деревянными, крытыми железом домами, густыми туманами и завывающими пассатными ветрами, наполнял ее сердце тревогой и грустью. Будущее представлялось ей в мрачном свете.
Но вот однажды, приблизительно через неделю после приезда Эшгакстера в Сан-Франциско, ее уговорили пойти прогуляться по парку. Она вышла из дому одна, впервые надев подарок матери - черную соломенную шляпку с пышным бантом из белого шелка, розовую блузку, кожаный пояс - имитация крокодиловой кожи,- новую шерстяную коричневую юбку и лодочки с маленькими стальными пряжками.
Набредя на японский павильон возле крохотного пруда, она решила отдохнуть немного и села на скамеечку, сложив на коленях руки, бездумно созерцая резвящихся в пруду золотых рыбок.
И вдруг рядом сел неизвестно откуда появившийся Энникстер. От испуга она совершенно оцепенела и только смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых стояли слезы.
- Ой,- выдохнула она наконец,- а я и не знала!..
- Ну, вот! - воскликнул Энникстер,- наконец-то! Я так долго сторожил этот поганый домишко, что боялся, как бы меня не турнул отсюда полицейский. Господи! Что это с тобой? - перебил он себя.- Ты что это такая бледная!.. Ты… Хилма, ты не больна ли?
- Да нет, я здорова,- пролепетала она.
- Как это здорова! - твердо сказал он.- Нет, мне лучше знать. Ты должна немедленно вернуться в Кьен-Сабе. Город - это не для тебя! И в чем вообще дело, Хилма? Почему ты так старательно избегала меня? Ты что, не знаешь про меня? Разве твоя мамаша не рассказала тебе обо всем? Разве ты не знаешь, как я раскаиваюсь? Что я понял, какую ужасную ошибку Совершил тогда, под Эстакадой. До меня это ночью дошло, когда я узнал, что ты уехала. Всю ночь я просидел на камне где-то в поле. Что со мной произошло, я в точности не знаю, но с той поры я стал другим человеком. Смотрю на вещи другими глазами. Собственно, с того дня я только и начал жить. Я знаю теперь, что такое любовь, и не только не стыжусь ее, я горжусь ею. Если бы даже мне никогда больше не пришлось увидеть тебя, я б и то радовался, что пережил то, что выпало на мою долю в ту ночь. У меня тогда словно глаза открылись. Я был самым настоящим себялюбцем, пока не понял, что действительно люблю тебя, а теперь - пойдешь ты за меня или нет - я буду жить… не знаю как, но по-другому. Должен жить по-другому. Не знаю, как тебе объяснить, но только любювь к тебе изменила мою жизнь. Мне теперь легче стало поступать по совести. Мне это понравилось, и впредь я хочу так жить. Помнишь, я раз как-то сказал тебе - мне импонировало, что меня считают хамом и выжигой, что люди меня ненавидят и боятся. Так вот, с тех пор, как я полюбил тебя, мне стыдно даже вспоминать об этом. Я больше не хочу быть хамом и постараюсь, чтобы никто меня больше не ненавидел. Я счастлив и другим желаю того же. Я люблю тебя! - внезапно воскликнул он.- Я люблю тебя, Хилма! И если ты простишь меня, если снизойдешь до такой скотины, я постараюсь сделать все, чтобы быть тебе самым хорошим мужем. Ты понимаешь меня, девочка моя? Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Хилма сквозь слезы смотрела на рыбок в пруду.
- Тебе нечего сказать мне, Хилма? - спросил он, помолчав.
- Я не знаю, что, по-вашему, мне следует сказать,- прошептала она.
- А вот и знаешь,- настаивал он.- Я приехал сюда вслед за тобой, чтобы услышать от тебя эти слова. Я уже больше недели болтаюсь в этом дурацком парке, где меня ветром насквозь просвистало, чтобы услышать от тебя эти слова. Ты знаешь, что я хочу услышать, Хилма.
- Ну… я больше на вас не сержусь,- отважилась произнести она.
- Для начала и это неплохо,- ответил он.- Но только я не этого добиваюсь.
- Тогда не знаю, что еще.
- Может, мне сказать за тебя?
Она задумалась:
- А может, вы не так скажете…
- Уж положись на меня. Ну как, сказать?
- Я не знаю, что вы скажете.
- Скажу то, что ты думаешь. Сказать?
Наступила длинная пауза. Золотая рыбка, поднявшись на поверхность, громко плеснула хвостом. В кронах деревьев сгущался туман. Вокруг не было ни души
- Нет,- сказала Хилма.- Я… я и сама могу… Я…- Она вдруг повернулась к нему и крепко обняла его за шею.- Ты любишь меня? - вскричала она. - Это правда? Все правда? И ты жалеешь о том, что было, и не станешь обижать меня, когда я стану твоей женой? А ты моим дорогим, дорогим мужем?
У Эниикстера на глазах показались слезы. Он креню обнял ее и прижал к себе. Никогда еще не чувствовал он себя столь ничтожным, недостойным этой чистой невинной девушки, которая простила его и поверила ему на слово, разглядела в нем хорошего человека, каковым он еще только надеялся со временем стать. Она была настолько выше его, настолько благородна, что ему следовало бы поклониться ей в ноги, а вместо этого она обнимает его, не сомневаясь, что он добр, что он ей ровня. Он не находил слов для выражения своих чувств. Слезы лились у него из глаз и скатывались по щекам. Она слегка отстранилась от него, взглянула ему в лицо, и он увидел, что она тоже плачет.
- Ну и ревы же мы с тобой,- сказал он.
- И вовсе нет,- возразила она.- Я хочу поплакать и хочу, чтобы и ты поплакал. Господи, у меня ведь платка с собой нет.
- На, возьми мой.
Как маленькие дети, они утирали друг другу слезы и долго сидели, обнявшись, в безлюдном японском павильоне и говорили, говорили без конца.
В ближайшую субботу они обвенчались в пресвитерианской церкви и одну неделю своего медового месяца провели в небольшой семейной гостинице на Саттер-стрит. Осмотр достопримечательностей города, разумеется, входил в программу их развлечений. Они соверишли обязательную для молодоженов поездку в Клиф-хауз, побывали в китайском городе и отеле «Палас», посетили музей в парке, где Хилма наотрез отказалась поверить в подлинность египетских мумий, и на извозчике прокатились до старинной испанской крепости и к Золотым Воротам.
На шестой день Хилма неожиданно заявила, что, мол, повеселились, и хватит - пора браться за дела.
А дела им предстояли немаловажные - нужно было переоборудовать и заново обставить усадебный дом в Кьен-Сабе, где они намеревались поселиться. Энникстер по телеграфу отдал распоряжение управляющему оштукатурить и покрасить стены, перекрыть крышу и убрать из дома все, кроме телефона и несгораемого шкафа. Он также велел измерить площадь каждой комнаты и сообщить ему. Получение этих данных и пробудило в Хилме желание действовать.
Следующая неделя была особенно приятна. Вооружившись длинными списками, составленными Энникстером на оборотах гостиничных конвертов, они целыми днями ходили по ковровым, мебельным и прочим магазинам. Рассматривали, торговались, покупали и, купив, слали партию за партией в Кьен-Сабе. На ранчо был отправлен в общей сложности почти целый вагон ковров, гардин, кухонной мебели, картин, ламп, циновок и стульев. Энникстер пожелал, чтобы все в их новом доме было поставлено магазинами Сан-Франциско.