- Прав Карахер. Они только одного и боятся - динамита!

На следующий день Пресли повез уезжавшего в Сан-Франциско Магнуса на станцию в Гвадалахару. На обратном пути он решил заехать на хмельник айка, посмотреть, как обстоят там дела. Домой Пресли вернулся удрученный и злой. Хмельник, который он в последнее свое посещение видел в цветущем состоянии, пришел в печальный вид. Все работы здесь были, по всей видимости, приостановлены. Плантация заросла сорняками. Жерди, подпиравшие лозы, пригнулись к земле. Многие просто попадали вместе с лозами на грядки, образуя какой-то хаос из сухих листьев, гниющих усиков, перепутанных плетей; изгородь обвалилась, недостроенный сарай для хранения хмеля,- который теперь уже никогда не будет достроен,- стоял с зияющими окнами и дверьми; в общем, зрелище было плачевное. Увидел Пресли издалека и самого Дайка, сидевшего неподвижно на веранде с растрепанными волосами и всклокоченной бородой; он рассеянно глядел на свои праздно лежавшие на коленях ладонями вверх ру ки.

В Боннвиле к Магнусу присоединился Остерман. Усаживаясь в вагоне для курящих напротив хозяина Лос-Муэртос, Остерман сдвинул на затылок шляпу и, поглаживая лысину, сказал:

- Что-то у вас, Губернатор, вид неважнецкий. Что нибудь неладно?

Магнус заверил его, что все в порядке. Остерман был прав. Он действительно как-то вдруг сдал и постарел. От его прежней выправки не осталось и следа. Он сгорбился, обмякла линия твердого рта, рука, державшая трость, заметно дрожала. И изменился он не только физически. Сосредоточив в своих руках настоящую власть, став председателем Союза фермеров, человеком, которого знали и о котором говорили во всех уголках штата и иначе как «заслуженный деятель», не называли, человек, достигший наконец положения, к которому он так долго и безуспешно стремился, теперь не находил радости в достигнутом и в жизни видел одну лишь горечь. Потому что к успеху он шел не прямыми путями, а завоевал его при помощи разных махинаций.

Он подкупил людей. И ни на минуту не забывал об этом. Чтобы добиться осуществления своей цели, он - бескорыстный, движимый заботой об общественном благе, филантроп, если уж на то пошло, позволил себе посмотреть сквозь пальцы на мошенничество,- это он-то, политик старой школы, с его высокими понятиями о честности, человек настолько неподкупкупный, что в свое время отказался от карьеры, лишь бы не идти на компромисс! На склоне лет угодивший в сети нового порядка вещей, сбитый с толку ловкими маневрами Остермана, его речистостью и риторической болтовней, обескураженный и разъяренный наглостью Треста, против которого они боролись, он в конце концов совершил ошибку. Осквернился. Пошел на подкуп! В то время Магнусу даже в голову не приходило, что факт этот может отразиться на его душевном состоянии. О подкупе было известно лишь Остерману, Бродерсону и Энникстеру, а уж эти-то его не осудят, будучи сами соучастниками. Он может по-прежнему делать хорошую мину, может высоко держать голову. А со временем все это просто забудется.

Однако вышло не так. Что-то в его характере изменилось бесповоротно. Он это чувствовал. Сознавал. Известная высокомерность, пресекающая любую фамильярность, возвышала его в глазах окружающих, придавала вес его слову, внушала к нему почтение - увы, она, что ни день, убывала. Когда ему приходилось в качестве председателя Союза проводить в жизнь какие-нибудь решения, он, как правило, мешкал. От его уверенности, решительности, привычки действовать по собственному усмотрению не осталось и следа. Он взял в обычай советоваться со своими ближайшими помощниками, осведомлялся об их мнении, не доверяя собственному. Он делал ляпсусы, допускал оплошности и, когда ему на них указывали, начинал возмущаться, не жалея при этом громких слов. Он отлично сознавал, что это всего лишь громкие слова и что рано или поздно его раскусят. Как долго он усидит в своем кресле? Только бы продержаться, пока все утрясется! В противном случае он пропал, и ему уж никогда не вернуть своей прежней репутации - в этом он не сомневался. Раз попавшись на даче взятки, вовек не отмоешься.

Сейчас он ехал в Сан-Франциско, чтобы обсудить с Лайменом спорный вопрос, возникший - о чем он недавно был поставлен в известность,- у железной дороги и Союза по ходу судебного процесса.

Когда Исполнительный комитет Союза подавал в Верховный суд апелляционную жалобу, было отобрано несколько так называемых «пробных дел» - имеющих принципиальное значение для разрешения аналогичных дел в будущем; от их решения зависел исход и всех остальных дел, возбужденных фермерами. Ни Магнус, ни Энникстер не подавали отдельных жалоб, уверенные, что они будут разрешены автоматически, поскольку «пробные дела» уже рассматриваются в Вашингтоне. Магнус здесь опять дал маху, и адвокаты Союза написали из Сан-Франциско, что железная дорога может воспользоваться тем, что не соблюдены формальности, и, под предлогом того, что ни Кьен-Сабе, ни Лос-Муэртог не упомянуты в апелляционной жалобе, попытатыи еще до решения дела Верховным судом ввести во владение этими ранчо подставных покупателей. Три месяца, полагающиеся для подачи апелляции, были уже на исходе, и дорога могла в скором времени начать действовать. Остерман и Магнус решили немедленно отпра виться в Сан-Франциско, встретиться там с Энникстером (он уехал туда десять дней назад) и всем вместе обсудить дело с Лайменом. Лаймен, как член Комиссии, вполне мог быть в курсе дальнейших намерений железной дороги, а заодно и дать надлежащий юридический совет относительно того, что следовало бы предпринять, если бы слухи оказались верными.

- Послушайте, Губернатор,- обратился к нему Остерман, когда поезд отошел от Боннвиля и оба уселись поудобней, готовясь к долгому путешествию,- вы не знаете, что творится последнее время с Жеребцом Энникстером? Какие-такие дела завелись у него в Сан-Франциско?

- Понятия не имею,- ответил Магнус- Энникстер, действительно, последнее время почти не бывает на ранчо. А что, собственно, держит его в Сан-Франциско, этого я вам сказать не могу.

- То-то и оно,- сказал Остерман, подмигивая.- А если подумать? Угадаете с трех раз - получите сигару. Мое мнение: это девица, по имени Хилма Три. Недавно она вдруг покинула Кьен-Сабе и укатила в Фриско. А Жеребец следом за ней. Достаю сигару. Ну, а что вы имеете сказать?

- Как же, знаю,- сказал Магнус.- Славная девушка. Будет кому-то отличной женой.

- Женой! Хо-хо! Это у Энникстера-то женой! Верится с трудом. Просто наш Жеребец женским полом наконец заинтересовался. Смеху-то! Поиздеваюсь над ним при встрече.

Но когда Остерман и Магнус случайно столкнулись с Энникстером в вестибюле гостиницы на Монтгомери-стрит, им так ничего и не удалось узнать от него. Он был в отвратительном настроении. Когда Магнус заговорил с ним о деле, он заявил, что «дела могут катиться ко всем чертям», а когда Остерман осторожно затронул женский вопрос, Энникстер так выругался, что даже Остермана поверг в смущение.

- Какого же черта ты тогда околачиваешься в Сан-Франциско? - спросил Остерман, на что последовал загадочный ответ:

- Ищу кошачьи шкуры себе на брюки.

За две недели до этого Энникстер приехал в Сан-Франциско и тотчас отправился в номера на Буш-стрит, рядом с Первым национальным банком, которые содержали родственники Три. Его предположение, что Хилма с родителями остановилась здесь, оказалось верным. Их имена числились в списке гостей. Нарушив порядки, Энникстер прошел к ним в номер, где сразу же предстал перед отцом Хилмы и выслушал от него немало неприятных слов.

Хилмы с матерью дома не было. Немного позже миссис Три вернулась одна, оставив Хилму на денек у двоюродной сестры, жившей в пригороде Сан-Франциско, в небольшом домике с видом на парк.

Между Энникстером и родителями Хилмы мир был восстановлен быстро. Он убедил их в искренности своих намерений и просил руки их дочери. Однако Хилма наотрез отказалась его видеть. Узнав, что он приехал вслед за ней в Сан-Франциско, она заявила, что не вернется в гостиницу, и попросила у двоюродной тетки разрешения пожить у нее некоторое время.