— Подлец! — рубанул Степан Сергеич.

Монтажницы, ранее не любившие Сарычеву, теперь жалели ее и обзывали Петрова по-всякому: «негодяй», «обманщик», «сволочь», «кобель». «Подлец» удобно входило в этот перечень.

— Все они гады такие, — приступила к обобщениям Ритка, но Степан Сергеич уже бежал в регулировку.

— Вы подлец, Петров! — грохнул он без предисловий.

Фомин поспешил втиснуться в свой угол, Сорин поднял голову.

— Чудаки, — сказал Петров сожалеюще. — Нужна мне была ваша Нинель…

Суровая экономическая необходимость, все для производства!

— Вот это-то и подлость — прикрываться громкими словами! Человека втоптали в грязь! Женщину! Позор! Вы не мужчина! Вы сплетник! Настоящий мужчина…

— …молчит, вы хотите сказать? Судя по вашему молчанию, вы спите, наверно, с шахиней Сорейей Пехлеви?.. Язык у вас всех распустился, посмотрю я… Чего раньше не замечалось…

Расходились монтажники, выключались намоточные станки, ушел Игумнов.

Поздним вечером в регулировку проскользнул Стригунков. Известный всему институту и заводу пьяница, хвастун и насмешник, обманщик, ныне агент по снабжению, слушал Петрова необыкновенно внимательно, лицо его, лицо порочного мальчишки, было теперь значительно и важно.

— Вот так-то, Мишель… — Петров мял пальцами щуп осциллографа, поднес его ко лбу, на экране пустились в пляску зеленые синусоиды. — Я думал: бабенка не удовлетворена мужем, отсюда и склочный характер, отсюда и настроеньице тухленькое… А сейчас понимаю: просто несчастная женщина, не любя вышедшая замуж, сердечко девичьим осталось, героя ждала. Дождалась…

— Петров кривил губы, ярко-красные противные губы.

— Раз такое произошло, зачем кричать на весь цех?

— А все по тому же принципу… За народ решил пострадать, надоел коллективу технолог…

— Кого-то пришлют теперь, не знаешь? — спросил Мишель. — Без технолога нельзя.

Прислали юного Витеньку Смородинова. Он со щенячьим визгом бросался на препятствия и отходил от них, если издали слышалось предостерегающее рычание.

36

Труфанов и Баянников возрадовались бурно, узнав об уходе Сарычевой (заявление от нее пришло почтой): слава богу, наконец-то!.. Догадались, что без ведома начальника цеха Петров не решился бы на столь отчаянный шаг. Ни о чем Игумнова не спрашивали, пребывая в непонятном смущении. Директор и заместитель отводили глаза, встречаясь по утрам. Перекидывались обычными словечками и спешили разойтись. Оба понимали, что надо как-то отреагировать, отозваться. Интересы коллектива превыше, конечно, всего, Петров достоин похвалы и уважения, но следовало помнить, однако, о муже Сарычевой, о возможной мести его. Да и… некрасиво как-то получилось.

Первым не выдержал Труфанов.

— Принеси мне личное дело этого… мерзавца, — сказал он Баянникову.

Оба искали повод, предлог, какой-нибудь пустячок, чтоб нанести удар по Петрову, ославить его в приказе по заводу. Анкеты, прочитанные Анатолием Васильевичем, давали богатый материал, но без пользы.

— У тебя на него ничего нет? — спросил Труфанов.

— Нет, — не колеблясь ответил Баянников.

Совсем недавно узнал он, что Петрова приняли на четвертый курс МЭИ по документам новосибирского института, и документы, полагал Виктор Антонович, были фальшивыми. Он не поленился съездить в деканат и долго с восхищением и злостью смотрел на работу невиданной в Москве квалификации. С тем же взлетом разноречивых чувств изучил он в Моссовете резолюции на заявлениях Петрова, с поразительной удачей обменявшего комнату на квартиру со всеми удобствами. К заявлениям прилагались просьбы и ходатайства ответственных товарищей такого высокого ранга, что абсолютно нереальной казалась мысль о подлинности или неподлинности подписей.

Труфанов жадно выпил стакан воды. Предложил:

— Выгоним?

— А где найдем замену?

Тогда вызвали начальника цеха на непроизводственное совещание. Игумнов курил директорскую «Герцеговину» и молчал. Большего от него и не требовалось. Его поставили в известность, то есть рекомендовали не удивляться тому, что произойдет вскоре.

— Будем ждать, думать, — сказал, прикрывая совещание, директор.

Ожидание было плодотворным. Пришла рекламация на «Эвкалипт» No 034: усилитель, настроенный Петровым, загенерировал. Все знали, что вины его нет здесь и в помине, что виновен кругом разработчик. Но шум поднялся необыкновенный. Труфанов и Баянников, перебивая друг друга, сочинили разгромный приказ. Петрова временно понизили сразу на два разряда (с седьмого до пятого), что было незаконно, из его зарплаты вычли стоимость ремонта усилителя. И — уже не так громко — дали команду ошельмовать Петрова в стенгазете и опозорить в «молнии».

Петров наизусть выучил приказ (его трижды передавали по институтскому радио), покаялся на собрании профсоюзного актива, постоял у «молнии». О Труфанове и Баянникове отозвался с большим уважением:

— Умницы. Далеко пойдут.

Трижды Виталий вызывал его к себе, спрашивал о лампах, о проводе…

Потом напомнил:

— Ты что, забыл? Аванс отработан, хвалю… Бери еще два литра…

Среднеазиатский загар давно уже сошел с Петрова, и было видно, как побледнел он, как запылали вдруг губы.

— Козел вонючий! — процедил он. — Начальничек!..

Сказано было так, что Виталий машинально вздернул руку, будто хотел защитить лицо от плевка.

Дома Виталий сел перед телефоном, гадал, кому позвонить. Положеньице, черт возьми. Собутыльников куча, а друзей — никого. Чернов, конечно, свой в доску, но не поймет. А хотелось понимания, чтоб поддакнул кто-либо, вздохнул горестно и сказал такую необходимую сейчас пошлятину о несовершенстве мира.

«Ася, — вспомнил он радостно, — Ася!»

У нее все по-прежнему, тот же громадный шкаф. Продавленный диванчик приятно скрипнул, когда Виталий опустился на него, когда лег и вытянул ноги.

Ася только что прибежала с работы, уплетала колбасу, села рядом.

— Работаешь, учишься?

— И то и другое помаленьку… Удостоверение дали — артистка второй категории. Ты ведь был на концерте, я тебя видела.

Выступала она на окраине Москвы, в клубе строителей, надтреснутый голосок ее принимался восторженно.

— Ну как, понравилось тебе?

— Дешевка.

— Сама знаю. Учиться буду. Наш худрук говорит, что такие, как я, сейчас в моде.

— Замуж собираешься?

— Нужны они мне, эти коты, эти додики… А ты?

— Тоже не получается.

Ася полезла в шкаф, переоделась, вышла, оправляя халатик.

— Лежу — и чего-то не хватает… — пожаловался Виталий. Приподнялся, огляделся, вспомнил: — Шить не будешь?.. Поработала бы на машинке…

— А ты думаешь, я с тобой так и сидеть буду? Платьице вчера скроила прелесть.

Он приехал сюда помолчать и послушать, но так уж получилось, что рассказал о Петрове, о Сарычевой. Эта комната всегда располагала к откровенности.

Рассказал и посмотрел на Асю. Та долго возилась со шпулькой, вдевая нитку.

— Вставай и уходи.

— Что?

— Уходи. Отваливай. Уматывайся. Позорник ты. Хуже кота. Не понимаю я вас, интеллигенцию. — Она повернулась к Виталию. — Работяга съездит жене по физиономии, облает матом — и мир в семье. Вы же начинаете выпендриваться, трагедии выдумывать, изводите и себя и жен своих, и все — с подковырками… Тьфу, пропадите вы, гады!.. Нинку эту Сарычеву… по-хорошему не могли договориться с ней? Честно сказать?.. Умные вы все, погляжу я. Выматывайся! — закричала она на Виталия. — Тебя-то я начала понимать. Ты как муженек мой. Тот нашкодит в чужих углах, домой возвратится, и охает, и ахает, и все у него болит с перепоя, вот и отлеживается… И ты такой. Как у тебя нормально, так обо мне не думаешь… Ноги твоей чтоб здесь не было! — жестко заключила Ася и не удержалась, послала вдогонку резкое словечко.

37

В зиму, когда создавался ГИПС, институтские инженеры передали макетной мастерской чертежи и схемы на комплексный радиометр. По мере того как он делался, начальник мастерской Константин Валиоди приходил во все большее возбуждение и клял радиометр на всех этажах институтского корпуса. Его предостережения дошли до Игумнова. Он поймал в лифте главного инженера и подсунул ему проект приказа. Некоторые места Тамарин усилил. Отныне любые исправления схемы и чертежей должны были утверждаться им и только им.