— Хорошо, будь по-твоему, Михаил Васильевич, приказываю тебе изловить Федьку Овчину с Ванькой Дорогобужским и казнить их лютой казнью.

Василий Михайлович Тучков верхом на лошади возвращался из великокняжеского села Коломенского, где по просьбе митрополита Макария осматривал церковь Вознесения, построенную пятнадцать лет назад по приказу великого князя Василия Ивановича, до сих пор вызывающую яростные споры среди церковных мужей своей необычной внешностью. Церковь поставлена на фоне безбрежной дали на высоком холме, взметнувшемся над Москвой-рекой, и словно вырастала из поддерживающего её холма, с которым была связана раскидистыми открытыми лестницами[129]. Легко стремящийся в небесную синь восьмигранный шатёр был исключительно красив. Василию Михайловичу очень нравилась церковь Вознесения, однако многие церковные мужи увидели в ней нарушение установленного с давних времён облика храмов.

Дорога, резво убегавшая назад, напомнила о многом. Разве не по ней годом раньше завершения постройки церкви Вознесения он вместе с другом Иваном Овчиной мчался сломя голову в село Ясенево? Сколько лет прошло, а воспоминания об этой поездке живы в его душе. Вот и сейчас, несмотря на мороз, щёки обдало огнём. Прости, Господи, прегрешения молодости!

Впереди, за заснеженной Москвой-рекой, показались стены Кремля. Василий Михайлович остановил коня, усердна помолился в сторону величественных московских храмов, купола которых, словно золотые шеломы древних воинов-богатырей, возвышаются над кремлёвской стеной. Вот она, его родина, которую не сменяет он ни на какую иную землю, хоть много в ней неустройства, невежества, жестокости, зависти и бедности!

Внимание Василия Михайловича привлекла толпа людей на Москве-реке. Среди крошечных фигурок видны были две со связанными руками. Сердце Тучкова дрогнуло.

«Неужто опять казнить собираются кого-то? Когда же наконец упокоится топор ката?»

Вот одного со связанными руками повалили на лёд. Взмахнула секира, и голова казнённого покатилась в сторону. Хлынувшая кровь быстро впиталась в снег.

«Господи, да ведь это, никак, Ваню Дорогобужского обезглавили! А рядом с ним — Фёдор Овчина, сый моего друга Ивана!»

Василий Михайлович ударил плетью коня.

— Михаил Васильевич, по какому праву совершается эта казнь?

— По велению великого князя.

— За что приказано казнить их?

— За прелюбодейство и распутство.

— Не может этого быть, Михаил Васильевич! Не виновны они.

— Ступай прочь, Василий Михайлович, не то и тебе не поздоровится!

— Прошу тебя, повремени казнить Фёдора, великий князь одумается, велит помиловать его!

— Не проси напрасно, Василий Михайлович, не твоё это дело.

— Остановись, Михаил Васильевич, не миновать тебе лютой смерти за злодеяния свои!

Но никто уже не слушал Тучкова. Фёдора Овчину, толкая в спину, погнали дальше, к противоположному берегу реки.

— Куда же вы его ведёте?

Кто-то из толпы громко выкрикнул:

— Кобелю — кобелья смерть, давно уж кол по нему соскучился!

Василий Михайлович глянул на Фёдора. Красивое лицо его дрожало, несмотря на все усилия осуждённого казаться спокойным. Под левым глазом чернел синяк. Большие серо-голубые глаза смотрели по-детски удивлённо, беспомощно.

«Надо немедленно поговорить с великим князем, не может быть, чтобы по его приказу совершалась эта неправедная казнь, он велит палачам остановиться!»

Тучков пришпорил коня и сломя голову понёсся в сторону Фроловской башни.

«Только бы успеть, только бы застать государя! Я умолю его пощадить Фёдора. Государь милостив ко мне — на свою свадьбу дружкой позвал».

Вновь перед глазами предстало лицо Фёдора Овчины широко распахнутые, по-детски удивлённые глаза, дрожащий подбородок.

«Отца его Шуйские уморили в темнице голодем, жестокая участь ждёт и Фёдора, но в чём их вина? Ужели в том, что они больше других любили жизнь?»

Припомнилась вдруг поездка с Иваном Овчиной в село Ясенево в давнюю Петрову ночь и то, что ей предшествовало. Вот они с Иваном вошли в горницу, где старый воевода Фёдор Васильевич Овчина-Телепнёв-Оболенский играл с пятилетним внуком Фёдором. Вот Федя, увидев отца, повис на его шее. Вот он забрался к нему, Василию, на колени, доверчиво прижался тёплой спинкой к груди. Вот звонким детским голосом стал рассказывать байку про храброго телёнка:

Василий Михайлович закрыл глаза и, застонав, вновь пришпорил коня. И тут произошло неладное: ноги лошади заскользили по обледенелой деревянной мостовой, каменная стена надвинулась на него, глухой удар, и всё померкло, погрузилось в небытие, лишь последняя мысль промелькнула в сознании: «Может, оно и к лучшему, нет больше сил видеть мерзости бытия, жестокость, наглость, ложь, лицемерие людей…» Так нелепо погиб автор «Жития Михаила Клопского» Василий Михайлович Тучков, который всего через несколько дней должен был быть дружкой на свадьбе великого князя всея Руси, царя Ивана Васильевича.

А в это время, как пишет летописец, казнили «князя Феодора княжь Иванова сына Овчинина Оболеньского, повелением князя Михаила Глиньского и матери его, княгини Анны. И князя Феодора посадили на кол на лугу за Москвою рекою против города…»

В день апостола Петра[130] с утра над Москвой плыл праздничный колокольный звон. Кремлёвским храмам вторили колокола посада и окраинных монастырей — Симонова, Андроньева, Данилова… Легко растекаясь в морозном воздухе, перезвон колоколов оповещал москвичей о знаменательном событии — венчании великого князя всея Руси Ивана Васильевича на царство. В этот день Петра-полукорма рачительные хозяева обычно проверяют запасы сена и соломы: коли осталось больше половины припасённого минувшим летом, то ждали обильных кормов и в новом году. Но нынче москвичам не до хозяйственных забот, всякому охота поглазеть на небывалое доселе действо — венчание на царство. До сих пор государи были великими князьями, а молодой Иван Васильевич вознамерился отныне быть ещё и царём. Что бы это могло значить? Что сулит москвичам?

Вот из великокняжеского дворца показалась процессия, возглавляемая государем и митрополитом Макарием, и направилась к главному храму Москвы — собору Успения Богородицы. Бояре одеты в лучшие наряды — в соболиные, бобровые, горностаевые, куньи шубы, крытые узорчатыми восточными шелками и фряжским бархатом. А вокруг, куда ни глянь, огромная толпа зевак — купцов и иноземцев, ремесленников и монахов, крестьян и воинов.

Государь был взволнован совершающимся обрядом, любопытством огромной толпы, перезвоном колоколов. Глаза его горели, тонкие ноздри длинного хрящеватого носа возбуждённо трепетали.

В соборной церкви Успения Богородицы на возвышении стояли два кресла — для царя и митрополита, а посредине — стол, на котором на золотом блюде лежал Животворящий Крест, а рядом-венец и бармы[131], присланные византийским императором Константином Мономахом на Русь для венчания на царство князя Владимира Всеволодовича. Когда великий князь вошёл в Успенский собор, митрополит, облачённый в святительские ризы, с архиепископами, архимандритами и всем священным собором начал молебен в честь Животворящего Креста, Пречистой Богородицы и Петра Чудотворца, по окончании которого велел двум архимандритам — Спасского и Симоновского монастырей принести ему Крест Животворящий. Макарий взял его с золотого блюда, возложил на государя Ивана Васильевича и изрёк молитву:

— Господи Боже наш, царствующим царь и Господь господствующим, который с помощью Самоила-пророка избрал раба своего Давида и помазал его во цари над людьми своими Израиля, ты и ныне услышь молитву нашу недостойных, и увидь от святого жилища твоего благоверного раба своего, великого князя Ивана Васильевича, который благоволил быть воздвигнутым царём над народом Твоим; огради его силою Животворящего Твоего Креста, положи на голову его венец от честного камня, даруй, Господи, ему долготу дней, вложи в правую руку его царский скипетр, посади его на престол правды, огради его всеоружеством Святого Духа, утверди его мышцу, покори ему все варварские народы, всели в сердце его страх перед Тобой и милость к послушным, соблюди его в непорочной вере, сделай из него хранителя святой Твоей соборной церкви; да будет он судить твоих людей судом праведным, а в конце жизни станет наследником Небесного Твоего Царства.