Последние слова Макария направили мысли Ивана по иному руслу. С некоторых пор стал он думать о том, чтобы найти себе верную подругу, с которой мог бы делить все тяготы жизни. Покраснев от смущения, юноша решил поделиться с митрополитом своими сокровенными мыслями:

— Святой отец, не пора ли мне озаботиться насчёт жены?

Макарий ещё раз оценивающе окинул взглядом его тело.

— Желание твоё угодно Господу Богу. Человеку, как и всякой Божьей твари, свойственно стремление к продолжению своего рода. Потому обмыслим мы это дело с ближними боярами. Советую тебе, государь, поискать прародительских обычаев, как прародители твои, цари и великие князья, на царство и на великое княжение садились. Всем ведомо, что прародитель твой Владимир Мономах принял царский титул и венчался на царство торжественным церковным обрядом. Почему бы и тебе не последовать его примеру и не принять царский титул?

Слова митрополита взволновали Ивана, он и сам долго думал о том, почему Владимир Мономах был царём, а после него-лишь великие князья. Много зла причинило отечеству татарское нашествие. Так ведь ныне благодаря трудам деда и отца Русь вон как высоко поднялась! Так почему бы ему не принять царский титул?

— Сильному подобает быть щедрым и милостивым, государь. Пришёл я печаловаться за тех, на кого положил ты опалу. Нет их вины перед тобой, а если и есть, то она явилась по недоразумению, по недомыслию. Между тем эти люди-могут быть полезными тебе, государь. Взять хоть Дмитрия Палецкого. Двенадцать лет назад вместе с конюшим Иваном Овчиной громил он татар, пришедших на Русь из Крыма. За воинскую доблесть приблизил его к себе твой отец, покойный Василий Иванович. Сказывали мне монахи Иосифовой обители, что когда великий князь смертельно больным явился к ним помолиться, не кто иной, как Дмитрий, вёл его под руку.

Митрополит знал, как отзывчив Иван на доброе слово об отце.

— И вправду, святой отец, несправедливо я поступил с Дмитрием Палецким, тотчас же прикажу снять с него опалу.

— И другие, государь, виноваты перед тобой не больше Дмитрия. Я говорю об Иване Кубенском, Петре Шуйском, Александре Горбатом да Фёдоре Воронцове.

— Всех, всех велю миловать, святой отец! — искреннее раскаяние было в глазах юного великого князя.

В декабре 1545 года для митрополита Макария государь помиловал опальных князей.

Филя с Корнеем прибыли в Арземасово городище под вечер, остановили сани возле кабака.

— Сперва пропустим по чарочке, а потом уж за дело, — Филя с удовольствием потёр руки.

— Боюсь, не узрели бы меня знакомые, расскажут потом батюшке, что я по кабакам хожу, — несдобровать мне!

— Чудак ты, Корней! Ведь не с батюшкой тебе жить, а с нами — разбойничками. Так что ни к чему тебе таиться, пошли!

Перешагнув через порог, Филя громко произнёс:

— На море на окияне, на острове на Буяне стоит бык печёный, в заду чеснок толчёный; спереди режь, а в зад макай да ешь!

В кабаке на мгновение стало тихо, потом радостно загалдели:

— Скоморох явился нам на потеху!

— Наконец-то!

— Садись, добрый молодец, к нашему столу, выпьем чарочку для веселья.

Филя с достоинством сел за середний стол, усадил рядом Корнея.

— Пропою я вам, братцы, про доброго молодца, одолевшего татар:

— Хороша песня! — закричал худой мужик, одетый в серую холщовую рубаху. Лицо у него удлинённое, выразительное, приятное. — Эй, кабатчик, поставь ребятам от меня ведёрко мёду… А теперь выпьем за доброго молодца, одолевшего татар!

Корней никогда не пил вина, поэтому не решался взять в руки чарку.

— Не подводи меня, пей, — тихо уговаривал его Филя.

От крепкого мёда перехватило дыхание, и почти тотчас же сделалось легко и покойно. Корней оглядел кабак и увидел его как бы в ином свете: в нём стояли три длинных стола с чисто выскобленными столешницами, а вокруг них сидели разные люди — иные хорошо одетые, иные в непотребном виде. Филя в кабаке, словно рыба в воде, — так и сыплет прибаутками, песни поёт, бывальщину рассказывает.

— Поехал молодой мужик в город, а жёнка пошла его провожать; прошла версту и заплакала. «Не плачь, жёнушка, я скоро приеду». — «Да разве я о том плачу? У меня ноги озябли!»

— Эй, кабатчик! Ещё ведёрко мёду! — закричал явившийся в Арземасово городище на ярмонку дюжий детина. — Уж больно складно врёт сей человек!

А у Фили новая побасёнка готова:

— Овдовел мужик, пришлось самому хлебы ставить. Вот он замесил тесто и вышел куда-то. В сумерках воротился, хотел было вздуть огонь, да услышал, что кто-то пыхтит. А это хлебы кисли. «Недавно, — думает себе, — ушёл, а кто-то уж забрался в избу!» И впотьмах наступил на кочергу. Она ударила его в лоб, он закричал: «Сделай милость, не дерись, ведь я тебе ничего плохого не сделал!» А сам ну пятиться вон из избы. На беду, нога разулась, и мужик при выходе прихлопнул опорку дверью и упал. «Батюшка, отпусти! Не держи меня, право слово — ничего тебе не сделал!..»

От выпитого вина, от тепла Корней разомлел, веки у него смежились, и он заснул. Ему помнилось, что спал он с воробьиный нос, оказалось — глубокая ночь на дворе.

— Вставай, соня, пошли добывать невесту, — кричит ему в ухо Филя, теребя за плечо.

— Какую ещё невесту? — не может взять в толк Корней.

— Али забыл, зачем мы явились сюда? Показывай, где твоя Любушка живёт.

Тут только Корней сообразил, о чём речь. Парни вышли на улицу. Звёздная ночь стыла над миром. Но вот показалась луна, звёзды померкли, и стало светло, как днём. Избы, утонувшие в сугробах по самые оконца, отбросили причудливые голубые тени. Морозный воздух выветрил из головы хмель, но по-прежнему всё вокруг казалось необычным, сказочным. Вот и памятная Корнею покосившаяся избёнка за глухим забором. Он просунул руку в потайную щель, потянул на себя засов-дверь отворилась. Условный стук в оконце, и довольно скоро на крылечко вышла девушка в накинутом на плечи полушубке.

— Любушка, как я рад видеть тебя!

— И я тебя, Корнеюшка. Ой, кто это?

— Это мой друг Филя, мы с ним приехали за тобой.

— За мной? Да куда же вы собрались меня везти?

— Видишь ли, Любушка, мы живём в лесу, в потайной избе, там нам с тобой будет хорошо.

— Разве ты убежал из родительского дома?

— Мой отец не хочет, чтобы мы были вместе, намерен женить меня на Дашке Чурилиной, а я без тебя не могу.

Из глаз девушки полились слёзы.

— Страшно мне, Корнеюшка, бежать неведомо куда. Да и тётушка, поди, не отпустит.

— У тётки своих ртов хватает.

— Чего это вы тут удумали?

Дверь избы распахнулась, на крыльцо вышла нестарая ещё баба; лицо у неё морщинистое, измождённое.

— Здравствуй, тётушка Татьяна, приехали мы с Филей за Любушкой, хочу я на ней жениться да в лесу поселиться.

— Пошто так — по-воровски?

— Батюшка хочет оженить меня на Дашке Чуриливой, а я с Любушкой разлучаться не намерен.

— Не могу я отпустить Любку Бог весть куда. Хоть и бедно мы живём, да всё же крыша над головой есть, а в лесу что?