Воронцов покинул великокняжескую палату с чувством обиды: впервые государь пренебрёг его советом.
Пятнадцатилетнему правителю не терпелось испытать своё счастье в ратном деле, его повелением летом 1545 года было собрано большое войско для похода на Казань.
Воеводы Семён Микулинский, брат Дмитрия Палецкого Давыд и Иван Большой Шереметев отправились к Казани на стругах. Из Хлынова[108] вышел воевода Василий Семёнович Серебряный, прославившийся четыре года назад при отражении нашествия Сагиб-Гирея. Из Перми выступил воевода Львов.
Путь князя Серебряного лежал вдоль реки Вятки, где издавна находились поселения татар, вотяков[109] и марийцев. Затем вдоль Камы он вышел к Казани. В тот же день и час к Казани подступил Семён Микулинский. Соединёнными силами воеводы побили много татар, сожгли ханские селения. Посланные ими на Свиягу дети боярские также успешно воевали с татарами. Неудивительно, что, когда воеводы возвратились в Москву, великий князь очень обрадовался и щедро наградил участников похода. Кто из бояр или детей боярских не бил о чём челом, все получали по челобитью.
Однако в целом поход был не таким уж удачным, каким представили его воеводы в глазах юного великого князя. Пермский воевода Львов опоздал со своим войском: он явился под Казань тогда, когда другие русские полки уже покинули пределы Казанского царства. Татары окружили пермяков, уничтожили их, а Львова убили.
Тем не менее поход русских войск под Казань привёл к тому, что в Казанском ханстве начались неурядицы, обострилась борьба между князьями и царём.
Сафа-Гирей заподозрил князей в связи с Москвой и многих из них казнил. Оставшиеся в живых выехали либо в Москву, либо в другие земли.
— Государь, из Казани от князей Иваная Кадыша и Чуры Нарыкова прибыл гонец с тайным делом, — доложил конюший Михаил Васильевич Глинский.
— Пусть войдёт.
В душе Глинский недоволен: недостойно великому князю якшаться с нехристями бусурманскими, он и сам мог бы принять гонца. Но юный государь любопытен, потому и пожелал лично встретиться с посланцами верных Москве татарских князей.
Гонец, войдя в палату, распростёрся перед государем. Роста он был небольшого, в поясе тонок, с жидкой бородкой.
— С чем пожаловал? — строго спросил государь, сделав знак рукой подняться.
— Пославшие меня князья Иванай Кадыш и Чура Нарыков просили передать тебе, чтобы ты послал свою рать к Казани. Сафа-Гирей лютует, многих вельмож порешил, никому не верит, винит в служении московскому великому князю, держит у сердца лишь тех, кто пришёл к нему из Крыма. И ныне князья казанские, вознегодовав на Сафа-Гирея, решили схватить его, чтобы вместе с крымцами выдать тебе.
— А одолеют ли верные мне люди Сафа-Гирея?
— Ежели ты пошлёшь рать к Казани, одолеют обязательно.
— Передай Иванаю Кадышу, Чуре Нарыкову и другим верным мне князьям: я свою рать к ним пошлю. Пусть схватят и держат царя. За верную службу я щедро пожалую их.
Посол, низко поклонившись, попятился к дверям. Когда он вышел, Михаил Васильевич сказал:
— Дивлюсь твоей мудрости, государь. Годами ты молод, да разумом стар. Настало время взять в свои руки власть, похищенную у тебя злокозненными боярами. Одного из них — Андрея Шуйского, вознамерившегося вершить дела без твоего, государя, ведома, ты покарал справедливым своим судом. Ныне на смену Андрею Шуйскому явился другой.
— Кто? — голос юноши зазвенел от гнева. Глинский склонился к его уху.
— Фёдор Воронцов, вот кто. Пользуясь твоим расположением к нему, стал он чинить неправду, решать дела самовольно, ни с кем не советуясь. Ежели ты кого пожалуешь без его ведома, для Фёдора большая скорбь и обида. Источают тогда его уста укоризну тебе. Верные люди сказывали мне, что Фёдор Воронцов похвалялся, будто без его советов ты и шагу ступить не смеешь.
Лицо государя побелело от гнева, он подозрительно посмотрел на Глинского.
— Правду ли поведал мне, Михаил Васильевич?
— Сущую правду, государь, провалиться мне сей же миг в геенну огненную! Только ведь не один Фёдор Воронцов посягает на твою власть. Андрея Шуйского ты покарал, так ведь пособники его остались! Вспомни, государь, кто помогал ему низлагать Ивана Бельского да митрополита Иоасафа — Иван Кубенский, Александр Горбатый, Дмитрий Палецкий да Пётр Шуйский. Думаешь, они после смерти Андрея Шуйского не мечтают о власти? Как бы не так! Спят и видят себя во сне обладателями твоей власти. А ты упреди их! Тогда никто не встанет тебе поперёк дороги, сам всем управлять будешь, как начертано волей Господа Бога!
Юный правитель и сам заметил обиду в глазах Фёдора Воронцова, когда без его ведома жаловал он кого-либо. Ясно, что и сторонники Андрея Шуйского мечтают вернуть себе былую власть. А что, если и впрямь покарать их всех? Может, тогда кончится его унижение, прекратится вражда между боярами, наступит мир в Русском государстве? Итак, одним махом убрать и Фёдора Воронцова, и врагов его, выступающих на стороне Шуйских! В харитины — первые холстины[110] 1545 года великий князь Иван Васильевич наложил опалу на бояр своих за их неправду, на князей Ивана Кубенского, Петра Шуйского, Александра Горбатого, Дмитрия Палецкого[111] и Фёдора Воронцова.
Весть об опале великого князя на бояр была неожиданной для Макария.
— Кому понадобилось убрать Фёдора Воронцова, а заодно и недругов его из стана Шуйских? — вслух размышлял он, меряя палату быстрыми шагами.
Василии Михайлович Тучков внимательно следил за ним.
— Думается мне, святой отец, это дело рук Глинских. Им неугодны и те и другие.
— И я так же мыслю. Поспешен государь в своих решениях, легко поддаётся чужому влиянию, — митрополит тяжело вздохнул. — Сам я виноват, Что дал большую волю родичам государя, не следовало приближать их к нему. Чует моё сердце: немало бед принесут нашему государству Глинские, ибо чёрны их помыслы, в стремлении к власти не остановятся они ни перед чем.
— Жаль Фёдора Семёновича, безвинно пострадал он.
— А другие чем провинились перед государем? Взять хоть Дмитрия Палецкого: когда-то наместничал в Мезецке, затем приблизился к великому князю Василию Ивановичу, а после его смерти был наместником в Луках; не раз ходил на татар, правил посольство в Литву. Сказывали мне, что Дмитрий Палецкий спас от смерти митрополита Иоасафа, когда бояре избивали его. А князь Горбатый? В прошлом году государь пожаловал его боярством. И Пётр Шуйский склонность к воинской службе имеет. Все они могли бы быть полезными государю. Однако расправа с Андреем Шуйским укрепила его в ложной мысли, будто жестокостью свою власть утвердить можно. Месяц назад, в день осеннего Петра-Павла Рябинника, [112] он приказал всенародно отрезать язык окольничему Афанасию Бутурлину за то, что тот неодобрительно отозвался о нём. Жестокостью власть не утвердить. Тяжёлые времена ждут нас, если вовремя не остановить государя.
Митрополит вошёл в покои государя и умилился: Иван Васильевич стоял на коленях перед иконами и усердно молился. Увидев Макария, он поднялся и приблизился, чтобы принять благословение.
— Молитва твоя угодна Господу Богу, государь.
Иван заговорил живо, возбуждённо, со слезами на глазах:
— Прошу Господа Бога даровать мне мудрость, простить совершённые злодеяния, чтобы порядок и спокойствие воцарились в отечестве. Без отца и матери расту я как бурьян в поле.
Макарию захотелось приободрить, приласкать юношу. Вот он стоит перед ним-высокий, рослый, руки безвольно повисли, на глазах слёзы раскаяния.
— Всё в воле Божьей, государь. Мудростью Бог не обидел тебя, дал силу немалую твоему телу. И ты силу ума и тела направь на совершение добрых дел, на благо земли Русской. Знаю сам — много пришлось испытать тебе в детские годы. Да не очерствеет сердце твоё от причинённых тебе обид, стань мудрым отцом людям своим.