Князья вышли. Борислав опустился на ковёр, предусмотрительно расстеленный в шатре, попытался «очистить помыслы», но как это сделать, не знал. А в голову лезли посторонние мысли. Тогда он снова и снова стал повторять про себя подготовленный для князей рассказ о Весняне, о Данилке, про судьбу которого так ничего и не смог узнать у Паисия, о странном поведении Игоря...

Полог шатра приподнялся, ударил сноп солнечного света. Вошёл Ягуба.

   — Зачем пожаловал, заплечных дел боярин? — спросил Борислав неприязненно.

   — Напрасно ты лаешься, княжич, я тебе друг.

   — Такой же, как я тебе... Ты зачем пришёл?

   — Великий князь напоминает: признаешь, что Романа за Весняну убил, он всё своё влияние употребит, а тебя вызволит. Виру, какую ни наложат на тебя, сам выплатит.

Борислав был немало удивлён этим сообщением, ибо кто-кто, а уж великий князь знал о том большом состоянии, которое ему оставила бабушка Басаёнкова. Из этого следовало, что Ягуба явился сюда по собственной инициативе, а разговор о вире — лишь пустые слова, предлог войти в шатёр. Но какова была истинная цель боярина?

   — От себя добавлю: я с князем Игорем перемолвился, — вкрадчиво добавил Ягуба.

Это было уже интересно, если, конечно, не лжёт боярин, что тоже представлялось весьма возможным.

   — Твоя любовь к Весняне ему известна, за это он на тебя обиды не держит...

«Так, ясно, лжёт, не говорил он с князем», — подумал Борислав и сказал насмешливо:

   — Больно ты заботлив, боярин.

   — Просто я тебе друг, поверь. Мы с тобой об одном радели — об укреплении силы Святославовой. Я врагов искоренял, ты своим посольским умением друзей множил. Жаль, не вознесли мы на сей раз Святослава высоко над всеми... Так ещё вознесём. Мы, вместе с тобой.

— C тобой? Это значит — по трупам? — не удержался, чтобы не съязвить, Борислав.

   — Ну зачем ты... Сам понимаешь, время такое. Да и не только по трупам, но и по тропинке, проложенной в душах владетелей алчностью, завистью, себялюбием. И ещё «Словом» Вадимысловым... — Боярин присел рядом с княжичем. — Это ты верно расчёл: в самое сердце князьям бьёт оно, по самому больному месту. Не напрасно они на него ополчились...

Борислав стал раздражаться хождением Ягубы вокруг да около главного, зачем он сюда пожаловал?

   — Хватит слов, боярин, наслушался я тебя. Говори, к чему ты клонишь, или уходи, не место тебе в красном шатре рассиживаться.

   — Я спросить хотел... Скажи, княжич, есть ли у тебя свой список «Слова»?

   — Зачем тебе? У тебя теперь свой есть.

   — Господь с тобой, княжич, откуда?

   — А тот, Вадимыслов, который ты у переписчиков забрал.

   — Да сжёг он его!

   — Кто?

   — Святослав, кто же ещё... Сжёг от трусости! — зло бросил в ответ боярин и сразу же осёкся, потому что говорить этого княжичу никак не следовало.

   — Вот как... — уныло проговорил Борислав, осознав, что повесть навсегда канула в небытие. Всё напрасно — нет ни повести, ни певца...

— Так что, есть у тебя список? — повторил вопрос Ягуба.

Княжич отрицательно покачал головой.

   — Нет, боярин... А ты выдал себя, стар становишься, Ягуба. Меня, как курицу на просо, на высокие слова о силе Святославовой подманиваешь, а сам об одном лишь мечтаешь, как бы раздор среда князей укрепить. При слабых-то князьях власть бояр растёт, не так ли, Ягуба? И «Слово» тебе лишь для раздора надобно, чтобы им одного князя на другого натравливать, ссорить, а потом мирить. Кто мирит — тот судьбы вершит. И ещё неизвестно, что для Руси страшнее — усобицы князей либо самовольство бояр, возмечтавших о власти...

   — Да, жаль, что не союзники мы с тобой были, — Ягуба меленько засмеялся. — Были... не были... теперь ведь всё в прошлом...

   — А ты не смейся! — вдруг вспылил княжич, на короткое мгновение потеряв над собой власть.

   — Разве я смеюсь? Я оплакиваю светлую голову и сильную руку. Не выйти тебе отсюда, княжич, поверь мне, я-то уж Святослава знаю. Да и ты — тоже. Слишком уж часто повторяет он, что поможет тебе...

   — Убирайся отсюда! — перебил его Борислав.

   — И ещё скажу тебе: Руси надобны не князья, что плодятся как мыши, множат престолы и дробят силу, а боярское вече, которое выдвинет мудрейших к управлению единым государством.

   — Уж не тебя ли, полуграмотного, только и способного, что дворцовые козни плести? — не удержался Борислав.

   — И меня, — спокойно согласился Ягуба.

   — Скольких же князей тебе до того устранить придётся?

— Многих... Хотя одного, спасибо, ты уже убил, а скоро и сам сгинешь.

   — Ещё поглядим.

   — Теперь и я позабочусь об этом, слишком много я тебе сказал. Впрочем, может, и поладим мы с тобой, а? В последний раз спрашиваю: остался ещё один список?

   — Ты ли это, всезнающий боярин?

Ягуба встал и решительно пошёл к выходу, поднял полог. Сноп солнечного света вновь ворвался в красный полумрак шатра. Боярин вышел, полог упал, стало тихо.

В шатёр неслышно скользнула фигура, закутанная в длинный воинский плащ с надвинутым на самое лицо капюшоном.

Борислав раздражённо крикнул:

   — Господи, да оставьте меня наконец! Должен же я очистить свои помыслы.

Человек поднял капюшон, и Борислав узнал Весняну. Вскочил с радостным возгласом, бросился к ней, она приложила палец к губам. Борислав обнял её, стал целовать, шепча:

   — Лада моя, родная моя, любимая...

Она мягко отстранилась. Он увидел в её глазах готовые пролиться слёзы. Это было так необычно для княжны, что Борислав спросил:

   — Никак, прощаться пришла?

   — Нет, не прощаться. Уговорить тебя бежать!

   — Невозможно, ты и сама понимаешь.

   — Нет, не понимаю!

   — Я слово дал! И суд принял!

   — Я всё приготовила, кони ждут. Два — под седлом, два заводных. И холоп верный, он все тропки на север знает.

   — Да пойми же ты, если я сбегу, навек без чести останусь, князь-изгой! — Борислав отвернулся и даже не сел, а упал на подушки, раскиданные по ковру.

   — Они же к смерти тебя приговорят. Я из слов отца поняла.

   — Бесчестье страшнее смерти...

   — Ишь, смерть ему понадобилась в чести! — яростно сказала Весняна и стала прежней, даже пнула носком сапога ногу княжича. — Расселся квашней, честь свою тешит, успокоился душой. Не будет тебе смерти, не будет!

   — Не мучь ты меня, нет у меня выхода.

   — Есть! — крикнула Весняна и ещё раз пнула сапогом княжича.

   — Ну что ты, лапушка, дерёшься... Прощаться пришла — давай простимся. Любил я тебя, хоть и мука мне была от твоего норова, любил...

   — Перестань себя отпевать! Беги!

Борислав наконец рассердился всерьёз:

   — Никуда я не пойду!

   — Пойдёшь! Постылый, ненавистный... безумный в своей гордыне! О себе лишь думаешь! Ты обо мне подумай, меня вдовой невенчанной оставляешь...

Борислав поднял голову, взглянул на искажённое яростью и всё же прекрасное лицо девушки и вдруг увидел такую муку, такую тоску и отчаянье, что вскочил на ноги, обнял её, поцеловал и быстро проговорил:

   — Бежим! Бежим вместе!

Весняна отстранилась.

   — Как так вместе? Ты рехнулся! Как же я убегу, никому не сказавшись, не простившись... вот так вдруг?

   — Видишь, ты не можешь вот так вдруг, а меня на что толкаешь?

   — Да ведь смерть тебя ждёт! Не поможет тебе Святослав.

   — Туда мне и дорога. Без тебя, без надежды на тебя нет мне жизни... Как и нет у меня цели...

   — Как нет цели?! — снова взвилась Весняна. — А повесть Вадимысла?

   — О какой повести ты говоришь? Сжёг её Святослав по трусости своей. И певца нет, и повести... Погиб ни за что и памяти о себе не оставил. Никто и не узнает, что был такой песнетворец на Руси... Моя вина. За то и казню себя... Незачем мне жить.

Весняна в отчаянии смотрела на Борислава. Ну что ей с ним делать, как убедить, заставить, сдвинуть с места? И вдруг её озарило: