— Прошу всех садиться.

Больше сотни человек опустились кто в мягкие кресла, а кто на жесткие скамейки, почти бесшумно.

— Судебное заседание объявляю открытым. Обвиняемый Иконников Олег Борисович, встаньте.

В первой, ближней к суду клетке — вместе со Святым сидели Эдька, Агей, Слепой, Кореш, Сэва, Десяток и Кот. Олег встал.

— Обвинение в суде поддерживают прокуроры Квыльченко, Малинина и Блочкова. Отводы к обвинению у вас имеются?

— Нет.

— Объявляю вам состав суда. Председатель я, фамилия оя Азаров. Народные заседатели Бабушкина, Очкасова, а также запасной заседатель Куприянова. Иконников, вам понятно то, что я сейчас сказал?

— Да.

— Отводы к суду имеете?

— Нет.

— Понятно, садитесь. Обвиняемый Иконников Эдуард Борисович, встаньте…

Во второй клетке, на длинной скамье, повольготней, в смысле физического пространства, устроились Ветерок, Рыжий, Гуран, Беспалый и племяш Ветерка. В третьей, как и в первой, было тесновато, но не от количества арестантов, а от малых размеров клетушки. Даже отсюда Олег видел, как необычно спокоен Культурный. Привычную для себя, жевательную резинку он не мусолил, а, смежив белесые ресницы глаз, о чем-то гонял. Зло буравили Святого Ловец с Торопыгой. Шептались Калина и Весна. Черный от суда стек. После очной ставки со Святым, Калина понял, что спекся, и адвокатше своей Калошиной пообещал «Мерседес» в случае если она выдернет его до суда под залог. Ольга Викторовна призадумалась. Очень уж хотелось заиметь престижную иномарку, тем более, что козырь для этого у нее имелся. Две недели назад в городе не без ее помощи убили известную судью Рубину, и Ольга Викторовна естественно отлично знала убийцу, но как говорится, и хочется, и колется. «Вывернусь» — наконец решилась она и слила информацию Ушатову (Грознов к этому времени в ФСК уже не работал), потребовав взамен свободу для Калины. «ГБэшники» сыграли и вместо Калины под залог в триста миллионов выпустили Черного, а тот, вмиг забыв подельников, из-под «колпака» дюзнул. Бывшего таксиста Плоткина Ушатов с Краевым раскрутили в три дня и Калошиной вместо «Мерседеса» досталась тюремная камера.

— Подсудимый Ловцов, встаньте.

— Гражданин судья, у меня есть заявление.

— Пожалуйста, Ловцов, слушаем вас.

— Иконников Олег находится сейчас в состоянии наркотического опьянения, и я требую, чтобы вы его немедленно отправили на освидетельствование.

Не только Святой повернулся к Грихе, все, кто находились в клетках, смотрели на него с удивлением. Бродяга просто не имеет права делать таких заявлений никогда и ни на кого. С минуту посовещавшись на месте, суд отказал Ловцу и принялся за оглашение обвинительного заключения.

Ветерок косился на жену, сидевшую в первом ряду кресел и ведал Славке о неудавшемся побеге.

— …сзади в тачке магнитофонные колонки встроены, вот первая пуля в одну из них и влетела, а от нее срикошетила мне в ногу. Вторая точно в правую бочину угодила, думал, сорвусь, но видно не судьба, — отвел он взгляд от Насти, — говорят бог троицу любит, третья пуля и перевернула меня.

Помолчали.

— Болит?

— Не очень.

Снова помолчали.

— На свиданку давно ходил?

— Не дают после побега.

— Сына, значит, давно не видел?

— Давно, Слава, давно — и на Леху накатило.

Ровно в четыре Азаров объявил перерыв.

— До завтрам, до десяти часов утра, — именно так, «до завтрам», с буквой «м» на конце слова он и сказал.

«До завтрам, так до завтрам», — Святой сразу закурил, вертанул головой вправо и встретил обмороженные шары Гурана. Взгляда тот не отвел. Эдька усмехнулся и Гуран это заметил.

— Чо балдеешь, забыл, как в Узбека шмалял?

— Кто?

— Ты, кто же еще.

— Послушай, кобыла — в пустую пачку из-под «Опала» стряхнул сигаретный пепел Олег, — ты все в этой жизни перепутала…

— Не перепутала — газанул Гуран — четыре раза ты в Нурали стрельнул и два раза брат твой…

Теперь Эдька перебил Гурана.

— Мы ведь Узбека втроем завалили. Ты, я и Олега, правильно?

Гуран не ответил.

— Вот мы с Олегом и скажем, что это ты шмальнул Узбека.

— Кто это?

— Очень просто, мы свидетели, ты убийца. Мотивы совершить это преступление у тебя были. Нас двое, ты один, суд нам поверит.

Гуран зассал и только после того, как с третьей клетки конвой увел подсудимых, зашептал Эдику: «Не обижайся, что я так базарил, это Ловец меня научил, все еще надеется, что вы показания смените».

За одинарными и, наверное, поэтому вечно не замерзающими окнами зала вечерело, в сумерках едва угадывалось здание большого корпуса тюрьмы. Неожиданно завыла сирена, и вспыхнули на вышках прожектора.

— Одевайтесь, машина пришла, — и конвойные обступили клетку, — руки давайте.

Сковали попарно на одну цепь, так гуртом и увели до «воронка». Холодно было на улице, а в напрочь промерзших металлических отсеках машины тем более. Воняло отработанными газами. Верещали мигалками легковушки сопровождения. Гаишники, омоновцы, какой-то СОБР, еще и конвой с автоматами.

— Вы что за нас так трясетесь, — поинтересовался Агей у сержанта-очкарика — думаете, мы ноги делать будем?

— Куда вы убежите, родимые, пуля дура, догонит.

— А что тогда?

— С вашей банды ведь Секретарь с Черным в бегах.

— Ну и что.

— Вдруг отбить вас надумают.

— Да брось ты — встрял Святой.

— Ну, тогда из гранатомета по «воронку» могут влупить.

— Вот это, пожалуй, не исключено.

Ушатов жил в соцгороде — так обзывали его микрорайон. Капитализм давал о себе знать, и в крупнопанельном пятиэтажном доме регулярно отрубали то свет, то воду, то все вместе. «Самсунг», в который Григорьич впорол две зарплаты не показывал, телемастер сказал, что далеко до центра.

«Да и черт с ним, — брился в ванной комнате Ушатов, — все равно электроэнергию по вечерам не дают». В кухоньке зашипел большой кофейник и едва успел трекнуть телефон, как с него сдернули трубку.

— Доброе утро, да это я, сейчас. Вася, иди Грознов звонит.

«Ага, Ленуся встала, — заплескал на не выбритые скулы холодной водой Григорич. — Что он в такую рань?» — Ушатов дыбанул на часы, шесть тридцать было на его «Ориенте». Шустро вытер длинным махровым полотенцем лицо, руки и, повесив его на голую шею, взял трубку.

— Серега, привет!

— Здорово, Васька.

— Ты что не спишь?

— Привычка.

Даже на расстоянии Ушатов почувствовал, как улыбается Грознов.

— Васька!

— Васька слушает.

Грознов походу опять улыбался, слышать голос Ушатова ему было приятно.

— Олега с Эдькой давно видел?

— Нет, сегодня снова к ним наведаюсь. Сначала на суд, у них обвинительное заключение читать закончили, а затем на четверку.

— Долго читали?

— Три недели.

— Сегодня значит, показания давать будут?

— Думаю, что да.

— С Олега, наверное, начнут.

— С него.

— Ну ладно, увидишь его, привет передавай и ребятам его.

— Договорились.

— Слушай, Васька, позавчера на железнодорожном вокзале поговаривают — кого-то в наглую средь бела дня убили, правда?

— Есть такое дело. Аслана. Помнишь такого?

— Не тот, что из Калининой бригады?

— Он самый и между прочим уже шестой труп в Калининой банде. Кто-то их выкашивает.

— Вася, чай или кофе?

— Чай, Леночка.

— С молоком?

— С молоком — кивнул ей муж.

— С кем ты там?

— С супругой.

— Не болеет?

— Слава богу, пока нет, Надюшка вот температурит.

Пять минут спустя добрившись и домывшись Ушатов, чаевал, нагоняя себе аппетит натюрмортом над столом.

— Где хоть взял-то это чудо искусства?

— Не нравится что ли? Вьялов подарил.

— А он где взял?

— Нарисовал.

— Сам?

— А кто же еще.

— Часы тоже, поди, кто-нибудь подарил?

Григорич посмотрел на бело-золотистый нарядный циферблат «Ориента»: «Шесть сорок пять», — отметил про себя.