— Кунников, слушаю.

— Не спишь, Игорь?

— Да нет — узнал он голос Грознова — откуда звонишь?

— Из Управления. Агеева только что в КПЗ привезли из Улан-Удэ. Ты с утра где будешь?

— В прокуратуре.

— Ну, имей в виду, что до обеда мы с ним поработаем.

— Что сейчас-то делаешь?

— В подвал пойду, Веселев там с Иконниковыми чаи гоняет, погреюсь маленько, батареи в кабинете холодные, как лед.

— У меня тоже кофейник на печке постоянно, ну ладно, в обед увидимся. Святой смотрел, как Грознов, обжигая пальца, дул на горячий чай.

— Сергей Николаич, вот ты по ночам соскакиваешь и с пистолетом подмышкой убегаешь из дома, а жена как на это реагирует?

— По-моему нормально. Ведь не может быть, чтобы я, как ошпаренный, бежал к другой женщине.

— Ты давно женат?

— Восемнадцать лет летом стукнет, трое детей, так что все в порядке.

— Про Ушатова расскажи что-нибудь.

— Он у нас семь лет служит, с отличием закончил институт и работал в нем преподавателем. Жена у него с понятием, две дочки. В общем, хороший парень.

Отлежавшего бока на жестких нарах КПЗ Агея, выдернули на допрос в одиннадцать.

— Здравствуйте, Андрей Валерьевич — встретил его Кунников — разговаривать будем?

— Да вроде не о чем, Игорь Валентинович.

— Хорошо, садитесь удобней. Работать долго придется. Вот здесь и вот в этом месте ознакомьтесь и распишитесь. Это экспертизы по убийству Лисицына и Пестунова.

— Не валил я никого, что мне читать.

— Андрей Валерьевич, вы обязаны ознакомиться с экспертизами, понятно?

— Понятно — Агей зашелестел страницами. Улучив момент, когда следователь встал к сейфу, Андрюха перевернул пару листов и сразу наткнулся на показания Ветерка.

— Гражданин следователь, в туалет надо бы сходить.

Кунников поднял трубку.

— Сергей Николаич, Агеева в туалет сводите. Через минуту в кабинет заглянул Грознов.

— Пошли, Андрей.

В коридоре Агей остановился.

— Сергей Николаич, чтобы порожняки не гонять, ты мне скажи — Иконниковы дали показания?

— Послушай, Андрей, вот у всех у вас все в Олега упирается, ну, а если он молчит, что тогда?

— Он — близкий мне человек, понимаешь, и по духу, и по жизни. Пока Олега не заговорит, я не дам показаний.

— На слово мне поверишь?

— Тебе — да.

— Братья Иконниковы дали показания, больше я тебе ничего не скажу.

— Больше ничего и не нужно. Святого я не брошу по-всякому. Пошли к следователю.

— А в уборную?

— Я не хочу, Николаич, мне с тобой побазарить надо было.

Зайдя в кабинет, Андрюха сел за стол и отодвинул от себя уголовное дело.

— Игорь Валентиныч, врубай видеокамеру, говорить буду.

— О чем?

— Про преступления, которые совершил.

— Серьезно?

— Такими вещами не шутят.

Следователь, похоже, уже ничему не удивлялся.

— Сергей Николаич, ты куда с ним ходил?

— В туалет — настраивал камеру майор — все готово. Включать?

Двадцать пятого февраля, не найдя расхождений в показаниях между ним и Иконниковыми, следователь счел возможным поместить Агеева в одну камеру с братьями. Загремела решетка.

— Здорово, Андрюха — умывался Святой — поймали тебя, волка, наконец-то.

— Взяли — улыбался Агей — прямо напротив КГБ.

— О-о, привет — проснулся Эдька — я думал, тебя вообще никогда не поймают.

— Все когда-то кончается — бросил Андрюха матрац на свободные нары.

— Ну как у вас?

— Все путем, скоро лоб зеленкой помажут. Когда тебя замели?

— Двадцатого января, а где мы сейчас сидим?

— «Четверка», Андрюха — ответил Святой, — колония усиленного режима, а здание это — штрафной изолятор. Мы в буровской хате.

— В какой?

— Помещение камерного типа называется. Кто в зоне ментам косорезит, им по шесть месяцев выписывают и — сюда.

— Понятно. В соседних хатах кто-нибудь есть?

— Никого. Четыре камеры от изолятора блокировкой отделены, ключ от нее только у начальника режимной части. Упакованы глухо. Ты ведь с воли недавно, что там, Андрюха?

— Дома у тебя все пучком, а насчет движения в городе — стрем голимый. Я передачи вам собирал, к Культурному в «Лотос» приехал, он мне не с общака, а с личных сто штук дал, и больше я к нему не обращался. Валет материт их, блядей, пацаны, говорит за воровское парятся, а эта плесень старая капусту жмет, с понтом сто лет жить собрался и в тюрьме не сидеть. Да всем, короче, выгодно, что ты в кадушке и вышак схлопочешь. Захотела бы блоть вытащить тебя из этой трясины, по крайней мере, шевелилась бы маленько, а они покатывают по Чите на «Мерседесах» и думают: «Святой — пацан заебатый, не расколется». Правильно, Олега, и сделал, что показания дал.

— Андрюха, а Воробей где, не знаешь?

— Да козлина он, Эдька. Я ему деньги на хранение дал, а он машину себе на них купил и в бега пустился. Не видел я его уже месяца четыре.

Пятого июня на «четверку» приперли Кота и поместили в соседнюю со Святым камеру.

Как обычно, к братьям зашел Грознов.

— Так — сел он на нары и достал из кармана кителя блокнот с ручкой — жалуйтесь.

— Все путем, Сергей Николаич, перед забоем так жить можно.

— Шутки у тебя, Олег, черные.

— Извини, Николаич, но жалоб действительно нет. Кого за стенку сунул?

— Костю. Неделю назад Ушатов самолетом припер его с Казахстана, а вчера Кунников разрешил поместить вашего дружка сюда.

— Сколько ему наболтали?

— Пока пять. Зашлите ему трусы да майку, он говорит, что на нашем КПЗ сотрудник милиции, который ночью дежурил, украл у него белье, бритву и кое-что из продуктов.

— Может быть — согласился Святой — меня когда с Иркутска привозили на следствие, постоянно на КПЗ легавые обворовывали.

— Вопросов и жалоб значит, нет, тогда собирайся, поедешь со мной.

— Скажи хоть куда — сдернул с веревки трико Олег.

— Следователь свидание разрешил, к двенадцати в Управление жена твоя с ребятишками подойдет.

— Понятно. Что головой крутишь?

— Да смотрю на тебя и вспоминаю, как нам информация поступила, что первомайцы перегонщиков иномарок на трассе грабят. Мы тогда две недели подряд в Чернышевск на поезде уезжали, а там — на первый же караван подсаживаемся, оружие к бою и вперед.

— Ну и что?

— А то, придурок, если бы ты нам со своей бандой попался тогда, представляешь, чтобы было?

— Да-а, дыр друг другу мы бы наковыряли. Не в курсе, как там на централе Культурный поживает?

— Он один в камере, ходит сутками и помалкивает, а в городе от его имени для тебя сто миллионов собирают.

— Зачем?

— Чтобы ты показания изменил.

— Точно?

— Заяц трепаться не любит — хитро прищурился Грознов.

— Передай этому пню, что в нашей жизни не все продается.

В начале первого Святой наблюдал из окна кабинета Кунникова, как Ушатов заводил его семью через парадный вход в здание Управления Федеральной службы контрразведки.

— Ну, привет, стрижи — обнял Олег сыновей — как живете?

Максим и Игорь молчали.

— Вчера на вокзал собирались ехать, я почтовый ящик проверила, а там бумажка и на ней написано, что тебя расстреляют.

— Не обращай, Ленка, внимания. Когда мы председателя «Юникса» убили, то весь поселок радовался его смерти, а теперь ждут — не дождутся, когда меня в расход пустят, у тех, кто из себя ничего не представляет, злорадство видимо в крови.

Игореха прижался к уху отца и капая горячими слезами ему на щеку, прошептал:

— Папа, ты когда-нибудь вернешься?

В начале 1995 года в актовом зале штаба Читинского следственного изолятора состоялось первое судебное заседание. Все было, как всегда.

— Встать, суд идет, — подняла забитое людьми помещение на ноги секретарша.

Среднего роста лысоватый судья аккуратно положил перед собой на желтый полированный стол три тома обвинительного заключения и строгими глазами шерстнул по трем клеткам с подсудимыми.