Татьяна Петровна долго стояла у окна, всматриваясь в лесные дали. Затем тихо произнесла:

— Пожалуй, вы правы. Простите за резкость, я не хотела вас обидеть.

— Ну вот! — обрадовался Иван Алексеевич. — Главное в жизни — мимо своего дела не пройти. Не спорю — глушь, и жить совсем нелегко. Никаких удобств. Ни трамваев, ни автобусов. Железная дорога и та в пятнадцати километрах. И все-таки здесь интересно, и острых ощущений хватает. Занятного, конечно, мало, если на тебя с топором идет порубщик или браконьер хватается за оружие!.. Ну что, испугал? — Иван Алексеевич засмеялся. — Это не каждый день, честное слово!

— Послушайте, вы что, серьезно? — в голосе Татьяны Петровны прозвучало недоверие.

Иван Алексеевич усмехнулся и, закатав рукав, показал шрам около локтя.

— Пулевое ранение! — быстро определила она.

— Верно. А вы что, врач?

— Хирург.

— Никогда бы не подумал. Хорошая у вас профессия. Много людей, наверное, спасли?

— К сожалению, это не всегда удается… Но работу свою я тоже люблю. И все же на вашем месте я уехала бы отсюда, всю жизнь тайге дарить — нет, я бы себя пожалела.

Иван Алексеевич покачал головой.

— Не понимаете вы… Люблю я лес. И глушь эту люблю, и черные осенние ночи, когда в окна барабанит дождь и шумят сосны. В такие ночи работается хорошо. Голова ясная, до рассвета могу работать…

Пока он говорил, Татьяна Петровна с внезапно вспыхнувшим интересом рассматривала его лицо. Нет! Она не ошиблась! Это он — друг ее юности, но как же он изменился! Неужели и она так же? Нет, нет, Иван не мог ее не узнать. Значит, не желает? «Ну и пусть! Навязываться не буду», — совсем по-детски, с обидой решила она.

За окном раздался гудок автомобиля, и голос позвал Татьяну Петровну.

— Пора ехать. Жаль, что мы не закончили разговор! — она взглянула на часы и заторопилась.

Иван Алексеевич вышел ее проводить. Татьяна Петровна шла, старательно обходя лужи. Возле машины она обернулась и протянула руку.

— Прощайте!.. И — спасибо!

— За что же?

— За все! За гостеприимство и… — она недоговорила, легонько освободила руку из его большой жесткой ладони. Затем решительно шагнула в машину и захлопнула дверь.

С пыхтением и скрежетом, ныряя в ухабах и рытвинах, «газик» тронулся в путь. На один миг Иван Алексеевич увидел лицо Татьяны Петровны, взглянувшей на него из машины. В ее сухих глазах и плотно сжатых губах было столько горечи и обиды, что он сразу понял: она знала, с кем говорила…

Сквозь облака выглянуло на минуту тусклое, словно непромытое, солнце и снова скрылось за тучей. Опять заморосил дождь. Иван Алексеевич надел фуражку, которую до сих пор держал в руках. Сутулясь, тяжело ступая, направился в лесничество.

В конторе, у горящей печки, сидели Никитична с мужем.

— Никак, опять дождь! — увидя лесничего, ворчливо буркнул старик. — И когда эта мокреть кончится? — Помешал кочергой в печке и в раздумье добавил: — Не-ет! Нипочем не поспеют! Рази по такой дороге за час управишься. Вчерась всю ночь поливал, да ноне добавило, дорога-то, как кисель.

— Об нем-то тужить нечего. Ему днем раньше, днем позже, какая разница. А ее жаль. Не приведи бог, ежели на поезд опоздает — целые сутки ждать доведется. Командированная она, из Москвы.

— Разве с ней был не муж?

— Это ж новый председатель Кедровского сельпо, за товаром поехал. Она-то вдовая. Доктор. В Кедровку посылали, там, говорит, Верескову какой-то варнак ранил. Ее и спасала.

— Ингу! — поразился Иван Алексеевич. — Не может быть! Что-то ты, старая, путаешь.

— Ково уж там путать. Докторша рассказала… Ведь сколь девку упрашивали: «Бросай ты эту работу. Не бабье дело по тайге с почтой таскаться». Вот и доездила!

Постукивая когтями, к Ивану Алексеевичу подошел сеттер, ткнул в руку холодный нос и, блаженно зажмурившись, прижался боком к его ноге.

— Вот, брат, какие дела случаются, — потрепав собаку по спине, тихо сказал Иван Алексеевич и подумал: «Как глупо! А что, если…» Он вскочил и, пинком распахнув дверь, кинулся во двор. Вывести и заседлать мерина потребовалось не больше трех минут.

— Только бы поспеть, — шептал Иван Алексеевич, нахлестывая коня. Прижав уши, злобно закусив удила, мерин мчался, разбрызгивая жидкую грязь, птицей перелетая через большие лужи.

До станции оставалось с полкилометра, когда Иван Алексеевич услышал паровозный гудок, а когда подскакал к переезду, мимо него с грохотом и лязгом промчалась железная громада поезда.

Опустив поводья, он провожал взглядом убегающий состав. Сверху, вместе с дождем, скрывающим дали, падали на землю увядшие листья, покрывая плечи, коня и землю золотым прахом осени.

Глава шестая

А в поезде, мчавшемся сквозь дождь, Татьяна Петровна, прижавшись лбом к холодному стеклу, всматривалась в густевшие за окном сумерки. Переживая вновь эту неожиданную встречу, последнюю и недоговоренную, она вдруг вспомнила, где и когда впервые услышала фамилию Верескова.

Было это так. Начальник полкового госпиталя Вартанян вызвал капитана медицинской службы Тихонову.

По старой, оставшейся со студенческих лет привычке взмахнул рукой, щелкнув пальцами, и предложил:

— Садись, Таня! Чаю хочешь? Ну, как знаешь. Я лично в любое время готов чаевничать. Помнишь, как на семинарских занятиях пили его из мензурок? Костя по пять штук выдувал… Писем давно от него не получала? Ну, значит, некогда…

Только через месяц Татьяна Петровна узнала, что, ведя этот разговор, Вартанян думал о лежащем в столе извещении о гибели ее мужа, хирурга медсанбата, и пустой болтовней пытался скрыть волнение.

— Слушай. Есть приказ: ты назначена ведущим хирургом в стационарный госпиталь. Мы уйдем дальше, а ты останешься. Что? Возражаешь? Приказы не обсуждаются. И не воображай, что здесь будет по-тыловому спокойно. Скучать не придется.

Он нахмурил густые, нависшие над глазами брови.

— Под госпиталь займем монастырь. Он почти не пострадал. Вся монашеская шайка во главе с настоятелем смылась с немцами. Видать, крепко напакостили. Сейчас саперы наводят в монастыре порядок. Через пару дней можешь приступить к делу… Чудесное место! — Вартанян почмокал губами. — Кругом старый парк. Аллеи из каштанов и кедров. Воздух, — он повел носом, — аромат. Сплошные фитонциды и атмосферные калории! Больные будут выздоравливать словно в сказке!

Все оказалось так, как он говорил. Среди густого парка, окруженного высокой каменной стеной, стояли белые монастырские здания. Все было цело, только старая церковь с разбитой колокольней и щербинами от снарядов в толстых стенах свидетельствовала о пронесшейся здесь военной грозе.

Татьяна Петровна придирчиво осмотрела помещение и осталась довольна.

Они долго бродили по пустынному весеннему парку, прислушиваясь к шелесту ветвей. Под ногами мягко пружинила еще не просохшая земля. Пахло разбухшими почками и кедровой смолкой.

На одной из аллей встретили высокого, подтянутого офицера. Ответив на приветствие, Вартанян представил его:

— Майор Вересков, командир истребительного батальона. Ваш сосед и ангел-хранитель.

Майор поклонился. Мягкая улыбка, тронувшая губы Верескова, так не вязалась с его грозной должностью, что Татьяна Петровна, развеселившись, спросила:

— А где же крылышки?

— Какие крылышки? — опешил майор.

— Обыкновенные, положенные ангелам по уставу.

— Чего нет, того нет, — засмеялся Вересков. Козырнул и отправился по своим делам.

На другой день Вартанян зашел к Татьяне Петровне попрощаться.

— Я буду писать. Не хочется терять тебя из виду. Кончится война, приеду я к вам, поставим на стол бутылку и наговоримся. Представляешь, картинка, — прослезиться можно! — сидят три гриба и вспоминают военную молодость… Ну, будь здорова!

Через несколько часов полк ушел на запад. Наступили будничные дни, наполненные хлопотами и тревогами. Операции и перевязки поглощали все время. Ежедневно приходили бойцы истребительного батальона, расквартированного на территории монастыря. Чаще их приносили, и тогда дыхание войны, казалось бы, ушедшей далеко на запад, становилось особенно ощутимо здесь, в глубоком тылу.