И она полетела. Но пять часов, отведенные для рейса, превратились в три дня. Когда подлетели к Шаманке, низкие облака прижали вертолет почти к самому лесу. Завеса дождя скрыла горизонт, и пилот с трудом разыскал в тайге стоянку геологов.

Обработав рану и сделав перевязку, она задумалась. Раненая потеряла много крови, состояние ее было тяжелым. Требовалась немедленная операция, а разве в таких условиях это возможно? Они попали в ловушку. Туман с дождем затянул всю окрестность, за тридцать метров ничего не видно. И тогда пилот, понимая ее смятение и отчаяние, махнул рукой на все параграфы служебной инструкции.

— Собирайтесь, полетим. Здесь недалеко есть медпункт. Как-нибудь доползем. Несите раненую в машину! — приказал он столпившимся геологам.

— С ума сошел! Себя и людей угробишь! — зашумели парни. Видавшие виды, они справедливо считали безумием лететь в такую погоду.

И тут пилот, казавшийся до того спокойным и вежливым человеком, заорал. Мешая простые человеческие слова с яростной руганью, он напустился на геологов. И только тогда, то ли восхищенные этим словесным потоком, то ли покоренные смелостью летчика, ребята мигом погрузили в вертолет раненую и врача.

Полет до Кедровки длился всего двадцать минут. Летчик вел машину в полном смысле слова ощупью. Вертолет зависал на одном месте, пятился, обходил препятствия то справа, то слева. И все время в иллюминатор она видела молочную пелену, сквозь которую смутно просматривались вершины деревьев. Иногда ей казалось, что винт вот-вот рубанет по веткам, похожим на хищные лапы чудовищ, готовых схватить и смять железную стрекозу.

Командир вертолета проявил хладнокровие настоящего аса. Сквозь дождь и туман он пробился к поселку и посадил машину возле школы, прямо на размытом от дождя футбольном поле.

К удивлению Татьяны Петровны, медпункт оказался неплохо оборудованной больничкой с тремя койками. Во время войны ей приходилось оперировать в гораздо худших условиях. Здесь был даже аппарат для переливания крови.

Операцию она сделала уверенно и спокойно.

Фельдшер и сестра, помогавшие ей, замирали от страха. Тяжелых увечий в их практике не случалось, только иногда появлялись лесорубы, поранившие топором ногу или резанувшие по пальцам пилой. Там было все ясно и просто, а сейчас они увидели, как эта женщина, умело орудуя блестящими инструментами, извлекла пулю, как останавливала кровотечение, перелила привезенную в ампулах кровь.

Три дня, почти не смыкая глаз, боролась Татьяна Петровна за жизнь девушки. Тяжелое состояние было вызвано не столько раной, сколько большой потерей крови. Она сделала все, что могла, и, когда раненая погрузилась в сон, поняла, что победила.

Все волнения позади. Ей осталось немного — заполнить карточку больной, дать указания по уходу, и можно лететь обратно.

Татьяна Петровна села за стол, взяла ручку. Вписывая на бланк фамилию пациентки, подумала, что где-то уже ее слышала, но где и когда, не могла вспомнить. А вспомнить хотелось. Эта фамилия связывалась с чем-то тревожным, когда-то взволновавшим ее… Она подписала карточку и, еще раз сказав фельдшеру, как ухаживать за больной, вышла из палаты. Завернувшись в плащ, постояла на крыльце, поежилась от резкого ветра, бьющего в лицо холодными каплями. Земля уже не впитывала влагу, и огромные лужи кипели от ряби и пузырей…

На другой день после того, как вертолет прибыл в Кедровку, заявился в больницу старшина милиции. Вызвал врача и, поздоровавшись, представился:

— Дягилев я, здешний уполномоченный. Оформляю дело о разбойном нападении на почтальона. Так надо мне, понимаешь, получить от вас справочку по всем правилам о характере ранения.

Татьяна Петровна замахала руками.

— Что вы, что вы! У больной кризисное состояние, я от нее отойти не могу. Вот как только ей будет лучше — тогда и займемся справками.

Участковый вздохнул.

— Коли так, обождем пару дней, а пока кое-кого в поселке проверю. Только уж вы как сможете, сразу прошу ко мне. Я в сельсовете располагаюсь. Вон он, через дорогу перейти. Ну, бывайте здоровы!

Он козырнул и, тяжело шаркая сапогами, вышел…

Сейчас, когда состояние Вересковой уже не вызывало опасения, Татьяна Петровна отправилась к участковому.

Дягилев оказался на месте. Помог ей стащить намокший плащ и предложил стул. Внимательно прочел принесенную справку. Затем вытащил из стола тонкую серую папку и аккуратно подколол документ. Минуту посидел, уставившись глазами в угол. Снова уткнулся в справку и поднял на Татьяну Петровну покрасневшие, с лихорадочным блеском глаза.

— Ранение не сквозное. Извлеченную пулю, надеюсь, сохранили?

— Конечно! — Татьяна Петровна достала из кармана халата пулю и положила на стол.

Осторожно взяв ее узловатыми пальцами, Дягилев удивленно произнес:

— Пистолетная! Смотри-ка! Значит, эти… как их… — он полистал подшитые в папку документы, — верно показали, что выстрелов из винтовки не слышали. — Он еще раз осмотрел пулю. — Точно! Пистолетная. Могу даже тип оружия назвать — ТТ… Вот загвоздочка! — Завернул пулю в бумагу и спрятал в папку. Затем встал и протянул через стол руку. — Благодарствую! Сказать, что все стало ясным, не могу. Тут, понимаешь, с этой пулей дело вовсе темным сделалось.

Пожимая его худую горячую ладонь, Татьяна Петровна с беспокойством взглянула на изможденное, с глубокими морщинами лицо участкового.

— По-моему, у вас температура. Зашли бы в больницу сегодня, а то завтра мы улетаем.

— Как? — всполошился Дягилев. — Я же с Вересковой показания не получил.

— Она останется. Состояние ее удовлетворительное. Через неделю на ногах будет. Но сегодня не тревожьте. Подождите хотя бы до завтра.

Взявшись за ручку двери, Татьяна Петровна напомнила:

— Так вы зайдите в больницу. Вид у вас никудышный.

Дягилев вяло махнул рукой.

— Откуда ему кудышным быть? С войны осколок в легком сидит. Как осень, мокреть — так и начинаю загибаться. Ничего, отлежусь, барсучьего сала попью — и опять на ногах буду, не впервой. Зимой вот, может, соберусь в госпиталь — надоел фрицев гостинец.

Прекратившийся ненадолго дождь снова набрал силу. Пока она шла до больницы, подсохший было плащ опять промок.

В коридоре, пропахшем карболкой, ее поджидал командир вертолета. Отгоняя ладонью дымок сигареты, он опасливо посматривал на плакат: «У нас не курят». Увидев врача, покраснел и, скомкав сигарету в кулаке, неловко поднялся с диванчика. «Совсем как мальчишка», — улыбнулась про себя Татьяна Петровна и обратилась к нему:

— Как дела, командир?

— Плохо! Застряли мы с вами, доктор, в этой дыре. Утром вызывал по рации аэродром, говорят, такая погода еще дней пять продержится. Вылетать категорически запретили. У нас на этот счет строго. Если узнают, как мы сюда от лагеря геологов добирались, — несдобровать мне. Месяца на два в мотористы переведут.

— А мы никому не скажем, — улыбнулась Татьяна Петровна. — Будем считать это врачебной тайной. — Внезапно она нахмурилась и с беспокойством спросила: — Я не ослышалась? Еще пять дней? Невозможно! Четырнадцатого я должна быть в Москве, кончается командировка.

Летчик виновато развел руками.

— Разве на погоду можно надеяться? Наш брат авиатор даже лозунг сочинил: «Экономь время, не пользуйся воздушным транспортом». Санитарная служба — дело другое, но и для нее существует предел, или, как мы говорим, минимум погоды. Так вот, сейчас этот минимум ниже всякого минимума!

— Что же мне делать?

— Ума не приложу. Хотя, погодите! Я сейчас был в чайной и разговорился с шофером. Он завтра утром едет в Нагорное. Повезет кого-то к поезду. Может быть, заберут вас с собой?

— Ох как было бы хорошо!

— Хорошего мало. Пятьдесят километров по асфальту — прогулочка, а по проселку в такую грязь даже на «газике» — геройство. Дороги здесь жуткие.

— А мне выбирать не приходится. Будьте добры, уговорите шофера, чтоб меня захватил.

— Ну, если раненую везти не нужно, какой вам смысл терять время? — Он застегнул кожаный реглан и шагнул к выходу.