Мучимый приступами лихорадки мужчина и женщина на последнем сроке беременности покинули Рим, отчаянно нуждаясь в медицинской помощи. Пока отец поправлялся, 20 мая 1882 года родилась Сигрид. Она была здоровым и желанным ребенком — первенцем счастливых родителей, первой внучкой с материнской и отцовской стороны; радости родственников не было границ. Но отныне болезнь Ингвальда тенью легла на жизнь семейства.
Гордый отец сообщал, что аист принес «отлично сложенную крепенькую девочку, пухленького бутуза с длинными темными волосами»[22]. Молодая семья поселилась в крыле особняка Гютов, и вскоре малютку Сигрид окрестили в церкви, чьи пять башен смотрели на площадь перед особняком, — той самой церкви Пресвятой Богородицы, где год назад венчались ее родители. Имя Сигрид девочке дали в честь одной из прабабок по отцовской линии, которую звали Сири, вот только свои первые слова малышка произнесла по-датски. Отец отправился в очередную длительную поездку, а Сигрид осталась на попечении тети Сигне, та ухаживала за ней и пела колыбельные, — как когда-то ее матери. Девочка росла крепкой и активной. Гордая мать писала мужу, что первые слова — «мама» и «папа» — дочь проговорила в возрасте десяти месяцев и уже узнает всех членов большой семьи. К двум годам, когда девочка обзавелась более обширным словарным запасом, о маленьком вундеркинде в семье стали ходить истории. Например, о приходском священнике, который проходил мимо и увидел на крыльце дома малышку, играющую со своими любимыми куклами — миниатюрными фигурками Тассо и Петрарки. На вопрос «Смотри-ка, и чем это тебе дали поиграть?» девочка отвечала: «Как, разве вы не узнаете Тассо и Петрарку?»[23]
Первое воспоминание Сигрид о матери имеет совершенно точную дату. В тот апрельский день 1884 года увидела свет сестренка Рагнхильд. Голенький красный младенец лежит на голубом переднике и болтает ножками, а мать, опершись на локоть, смотрит на него из кровати и смеется. Первое воспоминание об отце — они вместе стоят на палубе корабля, который отвезет их в Норвегию.
В июле 1884 года семья переехала в Кристианию, где после перерыва, вызванного научными экспедициями и работой в Датском королевском архиве, отец вновь получил место в Собрании древностей. В Норвегии Сигрид ждали новые незнакомые родственники, и ей не терпелось показать им, сколько всего она умеет, даже знает, что такое «тесловидный топор». Но здесь слова нередко производили на людей совсем другой эффект, нежели в Дании. Девочка сызмала привыкла слушать разные истории от взрослых, которые потом любила пересказывать сама. В этом ей служили примером увлеченные стариной родители, оба отличные рассказчики, не говоря уж о тете Сигне, которая была настоящим кладезем народных песен, баллад и сказок. В таких условиях маленькая Сигрид и сама начала выступать перед взрослыми. В возрасте двух лет она, ничуть не стесняясь, декламировала наизусть стихи — к восторгу близких. Но когда она принялась читать датские стихи в кругу своих норвежских родственников, чаще всего раздавался смех. Один из дядюшек со стороны отца, бывало, смеялся прямо-таки до слез.
Зато папа никогда над ней не смеялся. Он принимал ее всерьез, когда она мучилась с особо трудными словами, с пониманием относился к ее желанию потрогать ценные исторические реликвии. И никогда не сердился, когда что-нибудь разбивалось. Отец принимал ее такой, какая она есть, и вводил в мир своих исторических исследований и пристрастий.
Он свозил ее в Тронхейм, чтобы показать Нидаросский собор, очаровавший его еще мальчишкой. Маленький Ингвальд жил в двух шагах от руин собора, и именно эта встреча со Средневековьем зажгла в нем интерес к истории, позднее превратившийся в настоящую страсть.
Унсеты поселились на окраине Кристиании в бывшей крестьянской усадьбе. Рядом паслись коровы, а до ближайшей, только что построенной железнодорожной станции было далеко. Сигрид, которой исполнилось три, а потом и четыре года, росла среди полей и лесов. Отец часто водил дочь на прогулки в лес — он нуждался в свежем воздухе по состоянию здоровья, в 1884 году ему пришлось даже лечь в санаторий Грефсен. Так в жизнь малышки Сигрид вошла новая любовь — любовь к пейзажам пригорода Кристиании, Нурмарки, которая потом переросла в любовь к природе вообще. Однако любопытную исследовательницу ждало важное открытие: не все так красиво и гладко, природа, как и жизнь вообще, может таить в себе опасность. Ее внимание привлекли красивые блестящие пчелы. Взрослые сказали, что трогать их нельзя, от укуса пчелы можно умереть. Но девочке так хотелось подержать их в руках! Искушение оказалось слишком велико — она нарушила запрет, и пчела ужалила ее.
Опасность подстерегала не только на природе, но и в семье: здоровье отца все время ухудшалось. Когда Сигрид исполнилось пять лет, ни о каких совместных прогулках в лесу речи уже не шло. Возможно, именно поэтому впоследствии она будет лелеять каждое воспоминание об отце как драгоценную жемчужину? Осенью 1886 года семейству пришлось перебраться поближе к центру. Ноги отца больше не выдерживали долгой дороги на работу — от района Вестре Акер до Нурабаккена, а потом на конке до улицы Карла Юхана, где находился университет. Отныне адрес Унсетов был: улица Людера Сагена, дом десять, или попросту «Людерсаген». Им повезло с соседями — семьей Винтер-Йельмов, чьи одиннадцать детей с радостью приняли в свою дружную компанию двух новеньких, Сигрид и Рагнхильд. Особенно девочки подружились с Кларой, которая охотно участвовала во всех их затеях, играх и театральных представлениях.
У Сигрид появились товарищи по играм. Она открыла для себя сладость секретов и тайных сокровищ — когда есть другие, от которых их можно скрывать. Здесь «стены домов не были крепостными валами, защищавшими твою жизнь от враждебного мира»[24]. И «Людерсаген», и окрестности Хаугена были для детей «домашней местностью». Она простиралась до района Нурабаккен на юге и перекрестка улиц Пилестредет и Киркевейен на севере. Еще дальше находился холм Блосен, куда детям не разрешалось ходить без сопровождения взрослых, зато оттуда открывался вид на фьорд. Не меньший интерес у маленьких авантюристов вызывала конечная станция конки Нурабаккен, где можно было посидеть на скамейке, как будто ждешь трамвая.
Через полгода после переезда в «Людерсаген» родилась младшая сестренка Сигне. Девочкам взяли няню, которая с воодушевлением помогала пятилетней Сигрид сочинять истории. Когда тем летом в Кристиании разразилась эпидемия дифтерии, сестер «эвакуировали» в Калуннборг, где место главной сказочницы заняла тетя Сигне, ничем не уступавшая няне. Каждый вечер она появлялась в спальне с вопросом: «Ну, мои улиточки, что будем слушать сегодня?» Сам по себе Калуннборг казался маленькой Сигрид сказкой, где не было места опасностям. Но, хотя об этом и не говорилось вслух, угрожающая тень болезни отца все больше нависала над жизнью счастливого семейства. Сам он, наверно, уже осознал, что поправиться ему не удастся. Возможно, это понимала и мать.
Но вот вспышка дифтерии, а вместе с ней и калуннборгская сказка для детей закончились, и на «Людерсаген» настали будни. Для Сигрид это означало начало домашнего обучения. Так решили родители — отчасти потому, что путь в школу был неблизкий, а сопровождать ее было некому: у отца больные ноги, мать все еще кормит грудью Сигне. Но быть может, решающим аргументом стало желание обоих приспособить образовательную программу к потребностям такой не по годам развитой старшей дочери, ее пробудившемуся интересу к окружающему миру во всей сложности его взаимосвязей. Поэтому сразу после азбуки наступил черед учебников по истории. Отцу девочка отвечала уроки по «Истории Норвегии» Сигварта Петерсена. Для начала просто читала по слогам пятнадцать-двадцать строк, потом выписывала отрывок в тетрадь, а отец задавал ей диктант по пройденному материалу, и наконец дело доходило до свободного пересказа. Мать считала, что для урожденной датчанки одной «Истории Норвегии» недостаточно, поэтому на ее уроках изучалась и история Дании по учебнику Н. К. Рома. Плюсом этой книги было то, что она предназначалась для начальной школы, в отличие от «Истории Норвегии», написанной для гимназистов. Датским королям отводилась всего пара строк, в то время как с норвежскими приходилось попотеть. Харальд Хен и его реформа правосудия уложились в десять строк, столько же места заняла печальная история Улафа Голода. Зато с Улавом Трюггвасоном маленькая Сигрид мучилась гораздо дольше.