Так Сигрид опять оказалась летом в Витстене. Их соседом был сам Теодор Киттельсен, чьим талантом она восхищалась! Наряду с Эриком Вереншёллом и Кристианом Крогом он был одним из ее любимых норвежских художников. Сигрид взяла с собой этюдник и рисовала, делала наброски природы, позднее описанной ею в таких словах: «Такие голубые, пронизанные жарким солнцем деньки, небосвод прочерчен перистыми облаками, а на горизонте кое-где появляются кучевые; они постепенно растут и принимают облик гор и свинцово-синих долин, сквозь которые пробивается красноватое сияние»[34].
С собой Сигрид прихватила и театр в спичечном коробке вместе со всей труппой бумажных рыцарей и принцесс и ставила пьесы вместе с пятилетней дочкой Киттельсена. А потом сделала для малышки королевский замок из бумаги. Когда Киттельсен похвалил замок, она осмелилась показать ему свои рисунки.
— Да, бедняжка, таланта тебе не занимать, — сказал Киттельсен, а затем принялся красочно расписывать тяжелую жизнь художника. И закончил предостережением: — На самом деле талант — это никакой не дар, талант — это проклятие[35].
Наконец-то Сигрид встретила ровесницу, которая могла разделить ее увлечения. Четырнадцати лет она поступила в пятый класс средней школы и познакомилась с Эммой Мюнстер. Их, как самых активных собирательниц гербария, свела учительница биологии. Сигрид обожала ботанику — здесь находили применение и ее страсть к исследованию, и талант художницы. Наступила новая эпоха в ее жизни. Единомышленницы отправлялись на дальние прогулки, исследовали Нурмарку, собирали и зарисовывали свои находки, разговаривали о книгах и мечтах. Эмма также происходила из интеллектуальной семьи, где приветствовались учеба и чтение. Ее отец, Томас Георг Мюнстер, горный инженер и по совместительству энтомолог, научил девочек прилично ходить на лыжах. В те времена женщина в спортивном костюме еще была крайне редким зрелищем, а что уж говорить о женщине на лыжах. Подруги принялись обдумывать совместные планы новых затей.
Для начала они решили организовать классную газету. Сигрид уже дебютировала на литературном поприще — все знали, что она сочиняет стихи для классных ежегодников, — но теперь ей предстояло стать соредактором газеты, получившей название «Четырехлистник». Помимо стихов нужно было писать и репортажи. В газете освещались такие новости, как «распустившиеся фиалки на полуострове Бюгдё» и детское шествие на Тюлинлёккен 17 мая.
Но больше всего Сигрид Унсет увлекалась сочинением трагических любовных историй, причем источником вдохновения ей служили как дешевые женские романы, так и народные баллады о роковой любви. Она начала многосерийную эпопею о прекрасной юной дочери врача по имени Анна, невинной и избалованной девушке. Однажды некий красивый, но несколько пресыщенный жизнью незнакомец приезжает навестить ее отца. Между молодыми людьми вспыхивает страстная любовь. Но Анна не единственная, кто попадается в его сети… Когда она узнает об этом, ее ревности и страданиям нет границ. Серия осталась незаконченной. В то же время Сигрид пишет роман, озаглавленный на латыни «Ora pro nobis! Virgo Maria!»{4}. Сюжет немного напоминал историю Элоизы и Абеляра[36]. Молодые влюбленные однажды обнаруживают, что они брат и сестра. Девушка уходит в монастырь, а молодой человек пришпоривает коня и отправляется куда глаза глядят. Через много лет монахиня исповедуется некоему святому отцу и признается, что по-прежнему сохранила любовь в своем сердце. В ответ священник скидывает капюшон, и она видит лицо своего брата. Она бросается в его объятия и вновь клянется в вечной любви, а потом умирает от разрыва сердца. Мужчина покидает монастырь.
Начались каникулы, и редакции стало не до «Четырехлистника». Теперь подруги виделись реже. Осенью Эмма продолжила обучение в школе Рагны Нильсен, Сигрид же приняла решение, изменившее ее жизнь. На вопрос Рагны Нильсен, хочет ли фрекен Унсет пойти в гимназию — она ведь так явно демонстрирует свою незаинтересованность, а желающих получить бесплатное место много, — Сигрид не задумываясь выпалила: «Нет, спасибо».
Позднее, вспоминая этот разговор в пустом классе, Унсет опасалась, что повела себя как «неблагодарный поросенок». Тем не менее, по ее словам, это было одно из немногих решений в жизни, о которых она никогда потом не жалела[37]. Возможно, пятнадцатилетняя девушка всерьез рассчитывала заняться творчеством? Или думала: все что угодно, только не еще один год на школьной скамье, потраченный на глазение в окно? Однако мать быстро положила конец мечтаниям дочери о карьере художницы. Сначала она должна овладеть профессией, которая обеспечивала бы хлеб насущный, потребовала Шарлотта, а потом уж, если хочет, пусть учится живописи. Сигрид проглотила пилюлю и поступила в Торговое училище.
Если даже у Рагны Нильсен она умирала от скуки, в особенности на уроках математики, то что говорить о бухучете в Торговом училище! Но должна же она выучиться чему-то полезному; давно было решено, что Сигрид, когда подрастет, начнет помогать матери содержать семью. Втайне она продолжала мечтать о творчестве, вот только закончит училище и курсы секретарей, а тогда можно будет подумать, как выучиться на художника. В свободное время девушка рисовала как одержимая, вырезала новые фигурки для театра в спичечном коробке или работала над иллюстрациями к книгам-миниатюрам, обычно озаглавленным на французский манер «L’illustration fevrier 1897»{5} и «Noël L’illustration 1897»{6}. Отрабатывала перспективу, которой ее обучил историк Хенрик Матисен, старый друг отца из Трёнделага и автор многочисленных иллюстраций к книгам Ингвальда Унсета. Но все-таки больше всего ей нравилось изображать деревья и цветы. Время от времени ее звали в кружок вышивания, но там она только вызывала раздражение других женщин тем, что пыталась в точности копировать цветы, какими их создала природа, — и это едва научившись стежкам! Ветви «золотого дождя» и анемоны нельзя вышивать рядом, поучала она, и что за глупый обычай изображать цветы и плоды на одной ветке — такого не бывает в природе! Женщины только смеялись.
Сигрид всегда ощущала себя непохожей на других. Собственное отражение завораживало ее с тех пор, как она себя помнила. Одно из первых детских воспоминаний — она пытается ухватить отражение в зеркале на стене одной из столовых дедушкиного особняка. Позднее она с неизменным интересом разглядывала свои фотографии, удивляясь мимолетности запечатленных на бумаге выражений лица. Иногда фотографии льстили оригиналу, в другой раз оставалось только скорбеть от их несправедливости. Сигрид рано начала размышлять над тем, как добиться желаемого выражения, и изучала собственные черты с той же педантичностью, с какой зарисовывала растения в альбом. В шестнадцать лет ее очень удручало, что она не может позволить себе обновить гардероб. Гордостью и утешением для юной девушки служили волосы, пышной густой волной ниспадавшие до бедер. Она всячески их демонстрировала. Случалось, специально просила фотографа — а фотографироваться она любила — снять ее сзади, чтобы волосы были видны во всей своей красе.
Юная Сигрид Унсет отлично осознавала, что «красива». Так ее охарактеризовала подруга по переписке, получившая от нее один из самых удачных фотографических портретов, над которым Сигрид немало потрудилась:
«По-твоему, я красива — и это действительно так, — ведь тот портрет, который я тебе послала, мне отнюдь не льстит. Мне он нравится, потому что передает характерное выражение — так по большей части выглядит то мое лицо, которое обращено к тебе в письмах, но я могу быть намного красивее. Я высокого роста, с пышной фигурой, у меня изящные руки, роскошные светло-каштановые волосы, довольно красивые глаза, а рот — рот настолько прекрасен, что я сама, бывает, восхищаюсь, когда вижу в зеркале свое отражение. Я также отлично знаю и все свои недостатки. Слишком круглое лицо и слишком густые волосы, не поддающиеся как следует укладке. Я немного косолаплю при ходьбе. Но когда я двигаюсь медленно, то могу выглядеть грациозной, и улыбка у меня красивая, а вот смеха своего я стесняюсь и совершенно не умею танцевать, кокетничать или там стрелять глазками — это мне совершенно не идет, я бы выглядела смешно, отвратительно. И поскольку я ненавижу все некрасивое и смешное, значит, по мнению мамы, я от природы настроена против танцев, смеха и молодости. Далее: мне не идет современная повседневная одежда. Гладкое черное платье, старомодный накрахмаленный воротничок, отделанный кружевами, высокие манжеты, серебряная булавка в волосах, приколотая к груди роза — вот это мне идет»[38].