— Как тебя зовут? — спросил он.

И она, не задумываясь, в мгновенном порыве, исходящем из сокровенных глубин души и глубокого восхищения актрисой Эдвиж Фейер, ответила:

— Эдвиж, отец мой.

Вот так и получилось, что именно Эдвиж, а не Бертранду соблазнил и взял в жены Эсеб, после того как его отец, Эсеб-старший, соблазнил ее, но в жены не взял. И теперь, после долгих лет безнаказанной лжи, таинственный покровитель польдевского кота проник в ее позорную тайну. Единственный шанс спастись был в том, чтобы неуклонно следовать полученным инструкциям. И она подчинилась.

Александр Владимирович вырос. Он очень скоро узнал тайну своего рождения — ибо мадам Эсеб регулярно читала ему письмо, желая удостовериться, что ни в чем не нарушила предписания, — и решил приспособить для себя скромное, но временное жилище и окружение, в котором он оказался по прихоти судьбы. С мадам Эсеб он держался спокойно и благожелательно, но фамильярности не допускал. Время от времени он разрешал ей гладить себя, но лишь затем, чтобы развивать и поддерживать его способности к мурлыканью. Как только она пыталась выйти за рамки почтительной привязанности, он, не двигаясь с места, изгибал спину так круто, что ее рука повисала над ускользающей пустотой. В то же время зеленые глаза безмолвно, но внятно говорили:

— Бертранда, не забывайся!

И мадам Эсеб отдергивала руку, словно ее ударило током.

К концу второго лета жизни Александр Владимирович утвердил свою власть практически на всей территории, которую он задумал подчинить, своеобразном княжестве или польдевском анклаве среди варварских земель: эта территория включала тротуар на эсебовской стороне улицы Вольных Граждан, сквер Отцов-Скоромников и все ближние дома, в том числе церковь Святой Гудулы. После доблестных сражений он изгнал оттуда завсегдатаев местных крыш и бродячих котов; вся знать в округе покорилась ему, и лишь изредка какой-нибудь пришелец решался оспаривать его господство. Затем он стал устраивать тщательно подготовленные засады на местных собак, чем поверг их в панический ужас, а одного добермана довел до тяжелой депрессии, и того пришлось долго лечить психоанализом и бараньим рагу. Пес торговца антиквариатом месье Андерталя, очень старый бульдог, не смел морду высунуть на улицу. Но наиболее впечатляющим было воздействие, оказанное им на Бальбастра, или Бабу, пса Синуля: едва завидев Александра Владимировича, пес приседал на задние лапы и принимался долго и с подвыванием лаять, подражая звучанию органного регистра, который называют vox humanum; это было так жутко, что отец Синуль после тщетных попыток излечить его пинками и оскорблениями (вроде «собака пьяницы») перестал брать его с собой в бакалейную лавку и даже водить в сквер. Оставались только птицы и дети.

В сквере помимо чахлых кустов букса и бересклета росли два дерева: липа и каштан. Стоявшая у фонтана липа принадлежала воробьям: на ее ветвях они устраивали общие собрания, а у ее подножия летом принимали пылевые ванны, которые прописывают им их доктора. Что касается голубей, то их главной заботой было как можно больше загадить крышу и фасад церкви Святой Гудулы, а также пометить головы влюбленных и философов, сидевших на скамейках. Александр Владимирович счел такое положение нестерпимым с точки зрения экологии и нравственной гигиены и решил принять меры. Напуганные воробьи быстро разлетелись по другим скверам; но голуби, чья тупость широко известна, оказались непробиваемы. Тогда на мостовых появилось десятка два голубиных трупов, а в муниципалитете подумали, будто этих пернатых сразила какая-то неизвестная эпидемия и они представляют опасность для школьников; была проведена дорогостоящая операция по отлову голубей — с помощью сетей, птичьего клея и кукурузных зерен со снотворным, — затем пойманных птиц ночью выпустили на паперть кафедрального собора в столице соседней страны, жители которой так и не поняли причин этого птичьего нашествия. Так Святая Гудула была очищена от скверны, и Александр Владимирович смог заняться детским вопросом.

Ежедневно, в полдень и в пять вечера (а по средам — с утра и допоздна), на штурм сквера Отцов-Скоромников устремлялись полчища детей. Самые маленькие устраивались в песочнице со своими ведерками, совочками и лопатками, писали в штанишки, пускали сопли в фартучки или курточки, засовывали разнообразные предметы друг другу в зад, в пупок, в глаз и в другие привычные и непривычные места под умиленными взорами матерей и отцов-одиночек, а также снисходительных бабушек. Те, что постарше, орали, свистели, скакали, носились, лазали по заборам и по деревьям, играли в футбол своими портфелями, фуражками или банками из-под кока-колы, задирали платья, спускали штаны, обследовали друг друга, словом, предавались всяким подвижным и развивающим играм, для которых изначально предназначены скверы.

Александр Владимирович вовсе не намеревался чинить им препятствия, он хотел только, чтобы их деятельность не мешала его собственной. А потому, как только в сквере появлялся какой-нибудь новичок, еще неопытный и никем не предупрежденный, он с небрежным видом подходил к такому малышу, уводил его возможно дальше от глаз матери, и когда этот несчастный, радуясь удобному случаю, уже собирался дернуть его за хвост, поджечь или подрезать ему усы или бросить в глаза песком для первого знакомства, он усмирял неосторожного, впившись когтями ему в икру, ягодицы или палец, — такие царапины очень болезненны и сильно кровоточат, но совсем не опасны. Единственным исключением (ведь правил без исключений не бывает) являлась юная Вероника Буайо. Только ей одной позволялось гладить Александра Владимировича, что, разумеется, давало ей огромное превосходство над всеми соперниками и соперницами по песочнице. Если бы Александра Владимировича спросили, в чем причина такого особого расположения, он, вероятно, ответил бы: «Потому что это была она, потому что это был я». Однако была и другая причина, о которой мы расскажем в надлежащее время.

Выйдя первым из лавки после явления Гортензии, Александр Владимирович на мгновение остановился. Он собирался наведаться на третий этаж в четвертом подъезде дома 53, чтобы свести знакомство с рыжей кошечкой, недавно поселившейся там. Не стоило, однако, проявлять любопытство столь поспешно: это было ниже его достоинства и могло ввести в заблуждение молодую особу. Его царственная осанка, многочисленные и славные победы над местными котами, пышный исчерна-серый мех с синеватым отливом, непринужденность и живость движений, усы — все это обеспечивало ему огромный, легкий и даже несколько утомительный успех у прекрасного пола. Когда он шел по улице, сердца всех кошек стремились к нему. Но визиты Александра Владимировича в квартиры, расположенные на его территории, объяснялись не только любовными похождениями. Ему нужно было знать, что там происходит: однажды, быть может очень скоро, когда ситуация изменится и в Польдевии будут ждать его возвращения, оттуда приедет секретный агент, снимет жилье в одном из соседних домов и начнет потихоньку наводить о нем справки, перед тем как официально явиться к Бертранде Эсеб. Он хотел узнать об этом заранее, чтобы упредить козни врагов. Вот почему он снисходил до дружеских отношений с кухарками, прислугой, а также с хозяйками квартир. Он стучался в окна, открывал лапой ставни, проскальзывал через неплотно закрытые двери. В настоящий момент его занимала квартира в третьем подъезде, на четвертом этаже справа: полтора года она пустовала, а неделю назад в ней появился новый жилец (если только это не был старый, вернувшийся после полутора лет отлучки; во всяком случае, раньше тут такой не попадался). Квартира состояла из комнаты и кухни; первая выходила на сквер, вторая — на Староархивную (дом 53 по улице Вольных Граждан окаймлял сквер с двух сторон).

Было четверть девятого утра. Занавески в комнате еще не были раздвинуты, но слегка шевелились на ветру (окно было открыто), благодаря чему Александр Владимирович, проворно взобравшись по водосточной трубе и удобно усевшись на подоконнике между бутылкой молока и причудливой, восточного вида терракотовой статуэткой, смог заглянуть внутрь: в комнате стояли кровать и стул, стены были голые, только в глубине, по обеим сторонам застекленной двери, виднелись большие книжные шкафы. Повсюду громоздились пакеты разной величины, обернутые в бумагу различных цветов, чемоданы и коробки; определить их содержимое было невозможно. В другом помещении, как он знал (он побывал там накануне), была такая же свалка: лишь стол, табуретка и холодильник наводили на мысль, что это кухня. Ванная, уборная и разветвленный коридор также служили складом загадочных предметов; все это невероятно заинтриговало Александра Владимировича. Большая часть книг, названия которых он смог прочесть благодаря своему острому зрению, представляла собой библиографические редкости и коллекционные экземпляры; тут были первые издания, каталоги выставок и аукционов, проспекты букинистов; установить какую-либо последовательность в выборе названий, тем или эпох было невозможно.