— А что это за "омон"? — поинтересовался Кулинич.

Ответа на этот вопрос от начальника он так и не получил. Дверь кабинета Валентинова, которую все сотрудники открывали очень почтительно и осторожно, не иначе, как по великой нужде, распахнулась, чуть не слетев с петель. Дверной проем загородила почти квадратная увешанная оружием туша, которая, удостоив отскочившую дверь еще одного могучего пинка, решительно двинулась на начальника. Вслед протиснулось еще пятеро тяжеловесов. Все как один чертами лица удивительно напоминали стоявший тут же любимый несгораемый шкаф Валентинова.

Главный взял начальника отделения за плечо и сунул ему красное удостоверение:

— ОМОН Москвы, — грозно сказал он, — капитан…сов, — фамилии никто не раслышал. Впрочем, и так все стало ясно.

Отряд представлял собой удивительное зрелище. Формы на них не было, однако и нельзя было сказать, что бойцы в штатском. На некоторых были детали полевого армейского камуфляжа, у одного из-под бронежилета выглядывала форменная рубашка, в целом же складывалось впечатление, что из трудного рейда вернулся партизанский отряд.

— Ну, чего нужно? — начал командир, бесцеремонно усаживаясь на диван.

Валентинов потерял дар речи. Кулинич сообразил, что название подразделения, вероятно, расшифровывается как "орава ментов особой наглости". Он протянул им постановление на задержание Гринберга.

— Убийцу надо задержать, — пояснил он.

— Сделаем! — сложенный в восемь раз документ отправился в задний карман джинсов одного из прибывших. — Брать живым?

— По возможности, — ответил Кулинич.

Уточнив адрес, группа захвата с достоинством последовала к лифту, сдвигая со своего пути встречных студентов. Предчувствуя неладное, Кулинич поспешил за ними, но не уместился в лифт и вынужден был отправиться на следующем. К сожалению, его лифт останавливался по пути на двух этажах, и он пропустил самое интересное. На 14-м этаже из комнат уже высовывались студенты, привлеченные автоматной очередью.

У дверей комнаты 1430 опер застал финал операции задержания. Гринберга в наручниках двое омоновцев выволакивали из комнаты за ноги. Гринберг лежал совершенно спокойно и смотрел в потолок. Через несколько минут, уже в отделении он пришел в себя и спросил: "Кто там?" Но омоновцы к этому времени уже отбыли.

Допрос Иванов начал с того, что перерыл все отделение в поисках табурета. Сажать допрашиваемого на стул со спинкой знаток научных методов категорически запретил. Найденный табурет установили на самой середине комнаты и торжественно усадили туда Гринберга. Иванов начал допрос…

Иванов выдержал паузу, затем, уставившись подозреваемому в глаза, закончил рассказ:

— Мне осталось выяснить только одну несущественную деталь. Куда вы дели орудие убийства?

Гринберг повел глазками и возмутился:

— Я? Орудие? Да вы что?!

— Может быть, вы думаете, что нет орудия — нет и убийства? Ошибаетесь. Среди доказательств это не самое главное.

— Это вообще несущественно для суда, — вступился Хусаинов. — Я вам могу показать копии приговоров, где встречаются формулировки типа "для передачи взятки неустановленным лицам" или "совершил убийство неустановленным огнестрельным оружием" и тому подобное.

Не дав Гринбергу отреагировать на замечание, Иванов вновь взял в свои руки нить разговора:

— А ведь мы его найдем. Все равно найдем, укажете вы, или нет. И докажем, что орудие убийства принадлежит вам.

— Докажете? Каким же образом? — Гринберг попытался усмехнуться, но вышло какое-то нервное повизгиванье.

— Во-первых, дактилоскопия…

Гринберг скривился.

— Хорошо, допустим, отпечатки пальцев можно стереть. Но существует масса других следов.

— Каких следов?

— Ну, вы же умный человек. Подумайте. Вот, например, волосы, частицы кожи.

— Какой кожи?

— Да вашей же! — Иванов доверительно склонился над столом. — Вы, надеюсь, знаете, что кожа у человека постоянно обновляется? Снизу растет новая, а сверху постоянно отмирает и отслаивается. Знаете?

— Ну.

— Ну так сами подумайте. Мельчайшие чешуйки кожи должны прилипать.

— Чушь.

— Почему это чушь? — Иванов постарался сделать как можно более глупое лицо.

— Никакие чешуйки к пластмассе не прилипают.

— Вы какую пластмассу имеете в виду?

— Ну, рукоятку ножа…

— Стоп! — опер торжествующе откинулся на стуле. — Откуда вам известно, что рукоятка пластмассовая?

— Э-э-э-э, — Гринберг зашнырял глазками.

Иванов не дал ему времени сообразить:

— И откуда вы знаете, что орудие убийства — нож? Я этого слова не произносил.

— Ну и наконец… — Иванов попытался изобразить комиссара Мегрэ. После выдержанной паузы элегантным (насколько мог) жестом он извлек из ящика стола объяснение, которое они с Хусаиновым сочинили полчаса назад, — Вот. Свидетель Меснянкин, проживающий в комнате 1437, указывает, что видел вас выходящим из своей комнаты в двадцать три часа тридцать пять минут, время точное! Как раз в момент, когда наступила смерть потерпевшего.

Хотя в указанной комнате действительно проживал некий студент Меснянкин, однако никаких показаний он не давал и вообще отсутствовал в тот день. Липовое объяснение подшивать в дело никто не собирался, но глупо не использовать для раскола имевшуюся информацию. Привлекать настоящего свидетеля — видевшую его в 23:35 Светлану, о которой говорил Есаул, было нельзя, чтобы не засветить стукача.

Известно, что агент дороже любой информации, которую он передаст. Как-то Кулинич сподобился наблюдать у Хусаинова замечательную сцену. На его глазах зам по розыску, припугнув двух пойманных за спекуляцию студентов отчислением из университета, содрал с обоих подписки о согласии сотрудничать. Глядя на такое вопиющее нарушение всех и всяческих правил агентурной работы, Сергей только рот раскрыл. После того, как ребят отпустили, он поинтересовался у Хусаинова, всерьез ли тот надеется получать от них информацию.

— Нет, конечно, — ответил зам. — Я с ними больше дела иметь не буду.

— А зачем же тогда это?

— А надо же отчитываться. Неужто я сведения о моих настоящих агентах наверх отправлю?

Если в других областях требования секретности соблюдались не слишком строго (честно говоря, на них всегда плевали), то в агентурной работе все опера даже перестраховывались сверх требований Приказа, ибо понимали прекрасно, что лишение агентуры лишит их половины всей раскрываемости.

Но вернемся обратно.

— Ну, — продолжил Иванов, как только Гринберг просмотрел объяснение, — ну, скажите еще раз, что вы в это время смотрели кино!

— Вы, кажется, еще и название фильма помнили, — поддержал Хусаинов, не давая возможности допрашиваемому сосредоточиться.

— Да, "Молчание ягнят".

— О чем фильм, можете рассказать?

— Конечно! — Гринберг явно приободрился.

— Ну, расскажите.

Гринберг начал пересказывать сюжет. Иванов слушал его с нескрываемой иронией на лице. Под конец Гринберг снова занервничал.

— И вы настаиваете на этой версии?

Гринберг кивнул.

— Что ж, мы ее проверили, — Иванов с торжествующим видом вытащил протокол допроса киношника, на это раз уже без всякой липы. — Вы опять попали впросак, Руслан Аркадьевич. Не было тогда этого фильма. Не-бы-ло.

Ознакомившись с показаниями киношника, Гринберг заметно погрустнел. Внимательно посмотрев на Иванова, он опустил глаза и пробормотал:

— Хотите взять меня на испуг? Как это не было фильма? Все прочие были, а именно в тот день не было? Чушь это все. Придумали, чтобы выбить из меня признание. Не верю я этому протоколу. Вы его сами написали.

— Конечно, сам, — спокойно заявил Иванов, глядя прямо на собеседника. Там это указано. Написал именно я. Со слов гражданина Карасева. Хотите с ним очную ставку? Будет очная ставка! И с ним, и другие свидетели подтвердят, что в тот вечер демонстрировался иной фильм.

— Вы сказали, что не верите в такое совпадение? — напирал со своей стороны Хусаинов. — Что именно в тот вечер заменили фильм на другой?