– Если бы было предисловие какого-нибудь значительного человека, мы бы предложили вашу рукопись какому-нибудь издательству. В принципе мы имеем на это право.

Звоню Никулину. Это было как раз то время, когда мои стихи шли в его журнале.

– Салют, Мария! Ну, как дела? – говорит он.

Услышав про предисловие, говорит:

– Нет проблем!

– А когда вам позвонить?

– Ну, давай дня через три.

И в ту же ночь мне приснилось его предисловие: как будто я прихожу к нему, а он мне читает его вслух: про то, как я работала осветителем в цирке… и как мы познакомились, и как ему понравились мои стихи.

Через три дня звоню. Говорит: «Приезжай!»

Приехала.

– Хочу тебе прочесть вслух. Если что-то не так, тут же исправим.

И он начинает мне читать: про то, как я работала в цирке осветителем, и как мы познакомились… Всё точно, как в моём сне!

– Только у меня машинка сломалась. Можешь перепечатать сама?

– Конечно! Спасибо вам огромное!

– Да мне это было нетрудно. Даже приятно. Ты здорово пишешь о цирке. Это я тебе на полном серьёзе говорю. Удачи тебе!

Он вышел проводить меня к лифту…

Потом рукопись дали на рецензию Николаю Тарасову. А он отыскал одну неудачную строчку, прицепился к ней, сто раз её процитировал (как будто моя книга только из этой одной строчки и состоит!). И в заключение написал, что вообще-то стихи у меня не плохие, есть даже очень хорошие. Но будет ещё лучше, если я перепишу всю книгу заново!

С такой рецензией тыркаться в издательства было бесполезно. Борис Глебович сильно расстроился:

– Это надо же! Кто б мог подумать, что Коля такую рецензию напишет? Видно, что-то в ваших стихах его сильно задело. Кто б мог подумать…

Но через несколько лет в Литконсультацию зашёл главный редактор крупного молодёжного альманаха «Истоки». Зашёл с определённой целью: поискать в ворохе рукописей – интересных молодых авторов для своего альманаха. Тут-то ему и попалась на глаза моя рукопись…

Получаю от него письмо: вот, пишет, выловил ваши стихи из потока… хочу напечатать большую подборку, с предисловием Никулина. Так что, приезжайте в редакцию, познакомимся и привезите свою фотографию.

Приехала. Симпатичные такие люди. Самого главного, правда, который мне писал письмо, в тот день не было.

Полная приветливая женщина средних лет сказала:

– Взгляните на редактуру.

Взяла гранки. Читаю… и мне делается дурно. В каждом стихотворении – по две-три правки, иногда искажающие смысл, иногда сводящий его до плоскости. Например, строчку «Здесь не играют – здесь живут» она переделала в нечто плакатно-трафаретное: «Сейчас не праздник здесь, а труд». И все исправления в том же духе!

– Ужас!… – говорю я. – Я не согласна.

– С чем? – удивилась она.

– С каждым из этих исправлений. Не согласна. Стихи испорчены. Смысл искажён!

– Ну, знаете… я делала свою работу, без редактуры никак нельзя.

– А если стихи хорошие, и я уже сама над ними достаточно поработала, и всем нравятся – и вашему главному, и Никулину!…

– Без редактуры нельзя! – сказала твёрдо эта мягкая женщина. – Я ведь не просто так здесь сижу.

– Тогда я стихи забираю. И печататься у вас не буду!

Она побледнела.

– Как забираете? Вас сам главный редактор рекомендовал к печати!

– Не хочу, чтобы мои стихи выходили в таком виде. Мне будет стыдно…

Она взволнованно заколыхалась, как большой манный пудинг.

– Ну, погодите, погодите! Давайте обсудим…

И мы стали обсуждать. Я дралась за каждую сточку, за каждое слово… В итоге всё вернули на место. Но… вот хитрая редакторша! Когда вышел альманах, я всё же обнаружила в стихах три её исправления! Так что, когда дарила альманах друзьям, пришлось делать рукописные «исправления обратно».

– Хотите в нашу редакцию младшим редактором? – спросил меня Егор Исаев.

– А это каждый день работать?

– Ну, да, конечно.

– Не могу.

– Почему?

– У меня ведь сын маленький. С кем я его оставлю?

– А в детсад не хотите отдать?

– Детсад мы уже попробовали… Болеет очень. Не детсадовский он.

– Понятно…

– А вот рецензии писала бы с удовольствием, – сказала я.

– Ну, давайте тогда рецензии. Хотя жалко, конечно, что не хотите младшим редактором. В перспективе – были бы старшим редактором.

– Не могу, – сказала я.

– Ну да, не можете.

– Мне нужна надомная работа. Чтобы быть с ребёнком.

– А вы писали уже рецензии где-нибудь?

– В Литературной консультации, пять лет. И несколько лет в Детгизе.

– Значит, опыт есть. А вы что, ушли оттуда?

– Да нет, не ушла. Но не каждый месяц дают что-то на рецензию, и рукописи слишком маленького объёма. Так что в итоге получаются сущие копейки.

– Понятно… Ну, прямо сейчас и возьмите работу.

Мы вышли в приёмную, и он велел секретарю дать мне на рецензию какую-нибудь рукопись. Он сказал: «Это наш новый рецензент. Человек умный и ответственный, моя бывшая студентка. Я за неё ручаюсь».

Так я стала рецензировать рукописи в «Советском писателе». В терпеливом ожидании выхода своей книги…

Я принесла рукопись Людмилы Фёдоровны, которую мы с Антоном напечатали, и пошла с ней сразу в Исаеву. Рассказала о них – о Людмиле Фёдоровне и Валерии Всеволодовиче. И передала ему их приглашение зайти в гости, посмотреть картины.

– Вы не обижайтесь, – сказал он. – Спасибо, конечно. Но я вряд ли выберусь.

– Почему? Это такие замечательные люди! Уникальные! Таких больше нет.

– Эх!… Понимаете, я уже в таком возрасте, что дай Бог, чтобы хватило сил на старых друзей. Просто не хватает на всё времени. Вы уж не обижайтесь. А старикам своим передавайте от меня привет.

Услышав о злоключениях рукописи Людмилы Фёдоровны, он сказал:

– Ну вот, возьмите и отрецензируйте сами! Чтобы не откладывать в долгий ящик. Зарегистрируйте рукопись и тут же возьмите на рецензию.

Это было счастье! Это было начало победы…

Когда я сама стала здесь рецензировать, я очень скоро поняла, что это – не честь, а – мука! Практически каждую рукопись секретарь вручал мне с явным намёком. Точнее – говорил открытым текстом:

– Это – из «самотёка».

Или:

– Это рукопись сына Такого-то, так что вы сами понимаете…

То есть – рукопись из самотёка надо было «зарезать», а рукопись «сына Такого-то» надо было, несмотря на её качество, одобрить и предложить к изданию.

И – вновь, с проникновенным заглядыванием в глаза:

– Это – жена Такого-То… Как, вы не знаете Такого-То?… Ну, это же известный… Так что хотелось бы… Ну, вы меня понимаете…

Я – «не понимала». Я изображала полную наивность. Наверное, (да уж конечно!) я раздражала наигранным (шутовским!) непониманием своих работодателей. Не только в этом, но и в других издательствах, где периодически удавалось добывать работу. Сознаюсь – но не каюсь: я была неудобным, неуправляемым рецензентом. Этаким «рыжим» – в этом отлаженном, чётком механизме. В жутком механизме – заведённом словно бы раз и навсегда…

Но куда человеку деться от своего амплуа?… Если он родился с вихрами, которые никак не желают приглаживаться?…

Рукопись «жены Такого-То» я отклонила, чем вызвала настоящую бурю… (разумеется, не аплодисментов!). И рукопись «зятя Такой-То» подвергла той же участи. Но не по злому умыслу, о, нет! Я это делала от чистого сердца: жалея читателя… Оберегая его, бедного, от несварения желудка, – насколько это было в моих скромных возможностях.

Увы, печатать или не печатать жён и зятей, мужей и своячениц, – решала в конечном итоге не я. Но на своём месте я делала то, что могла. То, что должна была делать. Меня вдохновлял пример Маленького Принца – который неустанно боролся на своей маленькой планете с баобабами…