Мы действительно бежали трусцой по бульвару, правда, я могла бы бежать и скорее, но Власенко был пожилым и не худым, бежать скорее не мог, хотя пыхтел очень сильно. По дороге он задавал мне разные вопросы: что читала, что понравилось. Я отвечала и мысленно благодарила маму: её помощь в этом предмете была для меня бесценна: она читала разные журналы и пересказывала мне повести и романы, на которые у меня не хватало времени. Я без труда отвечала Власенко о том, что вышло в последнее время в «Юности», в «Новом мире», в «Дружбе народов»… Он то ли вслушивался, то ли нет, по-моему, он думал о своём, был чем-то сильно озабочен. Изредка он говорил: «Мне нравится ход ваших мыслей!» Потом резко остановился, плюхнулся на скамью, сказал:

– Давайте вашу зачётку!

Быстро написал вожделённое слово «зачёт», размашисто расписался, улыбнулся:

– Желаю удачи!

– Спасибо!

– Да не за что!

И – мы разбежались в разные стороны: он к Никитским воротам, я – к Пушкинской площади.

Больше на семинарах у Пухова я не была. А Пухов так ничего и не понял.

– А, опять Романушко не явилась! – ядовито замечал он, не видя меня на очередном занятии. – Передайте ей, что зачёта ей не видать! Своими прогулами она только усугубляет своё положение!

А зачёт давно красовался в моей зачётной книжке.

Потом меня вызвали в деканат.

– Почему вы не посещаете семинары по текущей литературе? – строго спросил меня декан.

– Посещаю.

– Но Пухов жалуется на ваше отсутствие.

– Пухов?… Так я же в семинаре у Власенко!

– А, вот оно что! Но вы записаны у Пухова.

– А посещаю Власенко.

– Почему?

– Так получилось. Но я уже прижилась там…

– Ну ладно, посещайте. Татьяна Ивановна, вычеркните её из семинара Пухова!

Так я спасла сама себя от вечного незачёта по текущей литературе. Ну, не люблю самодуров! Не нравятся они мне.

По телевизору объявили: умер поэт Николай Тихонов. И я тут же подумала о своём крёстном Кирилле Георгиевиче Кнорре…

Они были друзьями. Точнее: друзьями когда-то, ещё до революции, были Николай Тихонов и отец Кирилла Георгиевича – начинающий в то время прозаик Георгий Кнорре («Кирилл Алексеев» – так он подписал свою первую изданную повесть, использовав для псевдонима имена своих старших сыновей). Это было в Петербурге, в начале ХХ века. В доме у Кнорре бывал не только Тихонов, но и Блок, и многие другие молодые литераторы. Два маленьких сына и очаровательная малышка Ксана – старшие дети Георгия Кнорре (а потом родились ещё четверо!) – были всеобщими любимцами богемной компании, где, кроме как у Кнорре, детей ни у кого не было. Кирилл Георгиевич хорошо помнит, как его любил держать на коленях Блок… А Николай Тихонов полюбил маленького Кирюшу всей душой, как родного сына, на всю жизнь. Потом, когда Кирилл был уже взрослым, Николай Семёнович, у которого так никогда и не было своих детей, брал Кирилла с собой в путешествия по Кавказу, любил общаться с ним, одаривал его своими книгами с трогательными надписями. Любил, когда Кирилл бывал у них, скучал по нему, когда тот надолго пропадал. Мария Константиновна, жена Тихонова, тоже нежно привязалась к Кириллу. Отношения были очень близкими, родственными.

Когда в 1973 году Кирилл Георгиевич познакомил меня с Тихоновыми, которые в ту пору жили постоянно на даче в Переделкино, Николай Семёнович был уже сильно пожилым, грузным и тяготеющим к алкоголю.

Николай Тихонов начинал когда-то, в эпоху «серебряного века», как блестящий поэт. Он был одним из «серапионовых братьев» – было такое сообщество поэтов в ту пору в Петербурге. Я даже прочла в одной литературоведческой статье, что в начале двадцатых годов в Питере блистали два Николая – Гумилёв и Тихонов. Мне показалось это преувеличением. Но, с другой стороны, почему нет? Стихи молодого Тихонова были горячие, энергичные, яркие. Мой крёстный знал наизусть многие стихи Тихонова из его ранних сборников, вышедших в начале двадцатых годов – «Орда» и «Брага». А из более поздних стихов Тихонова Кирилл Георгиевич особенно любил вот это четверостишие:

Но у меня в памяти, ещё со школьных лет, жили другие тихоновские строчки, из его «Поэмы о гвоздях»:

Да, из многих людей в нашей стране были сделаны гвозди… Не личности – а гвозди. Для заколачивания куда надо. Так что строчки эти, которые казались поначалу просто яркой метафорой, в итоге оказалась до жути реалистическими.

Поэт Тихонов и сам постепенно стал идеологическим гвоздём…

Тихонов, чтобы выжить в стране, где правят коммунисты, научился писал то, что требовалось. Да, чтобы выжить…

Но при этом его жизнь не была простой и однозначной, какой могла показаться непосвящённому человеку. Его жена, Мария Константиновна, была дворянского рода (а сам Тихонов из простой семьи), и они всю жизнь прожили под дамокловым мечом. Мой крёстный говорил:

– Они всю жизнь боялись репрессий. Николай Семёнович писал о Ленине и о Сталине только, чтобы спасти Марию Константиновну. Он очень любил её и очень боялся потерять. Своей жизни без неё он не представлял. Именно ради неё он поставил свой талант на службу этой власти. Он считал, что ради любимой женщины можно пойти на всё. Даже на реверансы перед властью. Да, он унижался, да, он был не очень, мягко говоря, искренним во многих своих стихах, но зато жена его не была расстреляна и не погибла в лагерях…

– Лучше бы пошёл работать дворником! – сказала я. – Чем продавать свой талант.

– Хм, дворником! Тогда бы он точно свою жену потерял. Что может дворник? Ничего! Даже многие военачальники и партийные деятели не смогли спасти своих жён. А ты говоришь: пошёл бы в дворники!… Тихонов понимал, что должен стать первым поэтом при дворе тирана. Только это, может быть, спасёт Марию Константиновну. И он стал им. Да, он был нужен Сталину. Именно как поэт! Сталин не дурак. Он понимал, что отбери у поэта самое дорогое – и поэт замолчит навсегда. Именно поэтому Марию Константиновну репрессии обошли стороной. Даже в самые страшные времена, когда забирали всех, у кого было хоть мало-мальски «неправильное» происхождение, её не тронули. Благодаря тому, что Тихонов был, можно сказать, придворным поэтом. Да… Тихонов выжимал из своего таланта всё, что мог. Много стихов посвятил Грузии – родине тирана. Но надо сказать, стихи эти очень искренние, Николай Семёнович обожает Грузию! Он и мне открыл Грузию, и я ему благодарен. Он много переводил на русский язык грузинских поэтов. И Сталин это ценил. Но, опять же, Николай Семёнович делал это вполне искренне. Грузинская поэзия замечательная! Другое дело, что упор всё же делался на идеологию. Но где ты найдёшь в нашей стране поэта, который не написал бы пару-тройку стишков, посвящённых революции, партии, Ленину, строительству коммунизма и так далее? Подобную муру можно найти у кого угодно! Маяковский размахивался на целые поэмы, Блок тоже выдал свои «Двенадцать», Есенин, «задрав штаны» бежал за комсомолом. Про современных поэтов, Евтушенко и еже с ним, я уж и не говорю! Никто не избежал этого!

– А Людмила Фёдоровна?! Людмила Фёдоровна честна в каждой своей строчке!

– Да, Людмила Фёдоровна. Но кто знает поэта по имени Окназова? Лишь узкий круг друзей. В семьдесят лет опубликовать всего пару стихотворений…

– Ну, а твой любимый Давид Самойлов?