На репетициях бывало и страшное…
Не могу забыть Юрочку Дурова, бьющего слонов…
А ещё – смерть Дурова-старшего. Ещё вчера работал, а после спектакля зашёл в свою гримёрную – и умер…
Прихожу утром на репетицию, а там – гроб в манеже, поминальные речи, тихо и печально в цирке… и цирковой оркестр играет похоронный марш Шопена…
Володя-конюх говорит:
– А чего ты удивляешься? У циркача вся жизнь – в манеже. И свадьбы тут играют… и отпевают…
…А вечером – как всегда – представление: смех… праздник… огни… бравурная музыка… И никто из зрителей даже не подозревает, что утром на этом манеже происходило совершенно другое действо…
…Я не могла забыть слонов. И как толстый Юрочка Дуров бил их железной палкой с острым наконечником…
Торчу в цирке целыми днями. Смотрю все репетиции, ничего не пропуская. Читаю все книжки о цирке, которые могу достать.
В полутёмном фойе Володя-конюх учит меня жонглировать. Купила для этого в спортивном магазине теннисные мячики. Володя говорит: у меня способности. Трёмя шариками жонглирую уже трёмя разными способами…
Пытаюсь удерживать эквилибр: стою на доске, которая положена на лежащую бутылку из-под шампанского. Оказывается, не так-то это просто! Но я должна всё уметь. Как Мой Клоун.
…Вечером так не хочется идти домой! Выхожу из цирка, и ноги сами несут меня знакомой дорогой – Цветной бульвар, Самотёчная, площадь Коммуны, Октябрьская улица – в Марьину рощу…
Приношу домой запах цирка, мама в недоумении…
– Чем это от тебя пахнет?
– Дождём, мама…
На Новый год летала в Донецк смотреть клоуна Карандаша.
Мне сказали, что это – его последние выступления, после чего он уходит с манежа. Ему скоро – 70 лет. А я его ни разу не видела! Такой пробел в моём клоунском образовании.
…Первый раз в жизни я смеялась, когда в манеж выходил клоун. Он был жутко смешной! А ведь ничего не делал для этого. Выходил, хлопал в ладошки, приседал на полусогнутых ножках несколько раз, приговаривая писклявым голосом: «А вот и я!…» «А вот и я!…» И зал от этого его писка просто лежал в лёжку… ржали буквально до слёз, и я вместе со всеми…
Вот, непостижимая природа смешного. Карандаш был гениально смешон. Хотя клоунады его были простецкими, можно сказать – глупыми. Замешанными на человеческой глупости. (А можно сказать – нацеленные на человеческую глупость). Глупость, неловкость, даже дебильность. Я видела, что публике это нравится. Люди любят смеяться над дураками. Карандаш был классический дурак. Дурачок. Придурок в манеже. Зрителю приятно осознавать, что он, зритель, не таков.
Но я-то почему смеялась?… Вот, загадка для самой себя.
Конюх Володя говорит, что надо быть внутри цирка и потихоньку готовить свой номер. Как он. Он хочет быть воздушным гимнастом. А пока работает конюхом. Иногда ему удаётся немного порепетировать в маленьком перерыве между дневными репетициями артистов и вечерним представлением, и он счастлив.
Увидела объявление на стене цирка: «Требуется осветитель».
Пошла к Крымко:
– Владимир Ильич, а меня можете взять?
– А вам это надо?
– Надо!
– Ну, как хотите…
Я – ОСВЕТИТЕЛЬ В ЦИРКЕ!
Пришлось дома признаться про институт: что ушла на год в академку. Ведь я теперь возвращаюсь домой очень поздно, а в выходные дни и по праздникам, когда в цирке по два, а то и по три спектакля, – я в цирке с утра до ночи…
Мама сказала:
– Я что-то предчувствовала… От тебя всю зиму пахло конюшней. Я так и думала, что это – неспроста, что этим всё и кончится… – и она заплакала.
Ещё осенью я разорвала и выбросила в мусоропровод свой комсомольский билет. В школе вступила. Самой последней в классе. Уговорили. Аргумент: не примут в институт, если не будешь комсомолкой. Но теперь мне не нужен ни институт, ни комсомольский билет! В цирке всё по-другому!
И каково же было моё удивление, когда начальник осветительного цеха, строгий дядя Ваня, сказал однажды:
– Завтра приди на час раньше. Будет комсомольское собрание.
– Что??
– Комсомольское собрание. Явка всех комсомольцев обязательна.
– А я – не комсомолка.
– Как это?
– Вот так получилось.
– Двоечницей в школе была, что ли?
– Наоборот.
– Тогда давай мы тебя примем.