— Я верю вам, — сказал Ибрагим. — Сделай, Тайпус, так, как говорит дядя.

— Лучше я уговорю братьев, чтобы сдали крепость, расскажу им все…

— Нет! — встал Герей–хан. — Твои братья упрямые люди, они глухи и ослеплены теперь страстью войны, до них не дойдут твои слова, и тебя же убьют, узнав, что ты встречалась с врагом. Пойми, девушка, я указываю тебе выход из положения, Аллах свидетель, поступок твой будет оправдан всевышним, ибо ты положишь конец войне, свяжешь нити дружбы, и братья твои будут жить свободно, как они хотят…

Возвращалась домой Тайпус с кувшином, полным прозрачной воды, а ей казалось, что заполнен кувшин не водой, а тяжелым свинцом. «Что ¹ делать, как быть? Умереть вместе с братьями или открыть ворота и поверить всему, что наговорил ей Герей–хан?»

В самом деле, редели ряды защитников крепости — осталось их меньше ста человек. Не сегодня, так завтра падет Турутли, и уж тогда пощады не жди. Погибнут братья, погибнет ее любимый Ибрагим, что ей останется? Плен? Гибель? Но простят ли ее измену братья? Поймут ли они ее? Ведь она дочь Исилава.

Тайпус вспомнила последние слова любимого: «Иди, сделай так, как говорит дядя, он не нарушит своего слова. Так надо, чтобы мы с тобой были счастливы».

Целый день ходила девушка сама не своя. Пали еще турутлинцы, остальные шатались от голода, жажды, усталости.

— Не поспеет помощь, долго не продержимся, — слышала она голоса.

— До последнего будем драться, только через наши трупы войдут враги в крепость, — это сказал старший брат Тайпус — Мурад–бек. «Зачем крепость, если все погибнут, зачем слава после смерти. Не будет братьев, не будет Ибрагима и моей любви…» — вздыхала девушка.

Медленно наступал вечер, с севера подул прохладный осенний ветер, стонали в бреду раненые, просили воды. У воинов не хватало пуль, порох был на исходе. Слава Аллаху, наступило затишье. Усталые люди прилегли отдохнуть. Тайпус дрожала, как в лихорадке. Она взяла кувшин и насыпала в воду соль. Неслышно ступая, подошла она к спящим братьям. Вот их сабли, с них стерта кровь, кровь многих врагов. «Прости меня, Аллах, и вы, милые братья, простите, ваши жизни мне дороже всего на свете, я хочу, чтобы вы остались живы, чтобы наступил мир…» И она незаметно налила в ножны соленую воду. Вдруг очнулся раненый, потянулся к кувшину.

— Вода, вода! Дан утолить жажду, хоть один глоток! — Он почта вырвал кувшин из рук Тайпус и жадно прильнул к нему губами.

— Ох! II вода стала соленой! — сказал и разбил кувшин о камни.

— Я принесу еще, — прошептала вне себя Тайпус и убежала. «Ой, Аллах, что же будет? Но половина дела сделана, теперь останавливаться было поздно. Утренняя звезда глянула сквозь тучи, сова кричала где‑то рядом. «Может, завтра ты проклянешь меня?» — шептали губы Тайпус. Ноги несли ее к воротам.

— Ты что же не спишь? — спросил караульный. — Иди, доченька, отдохни, утром опять воевать. Видно, Аллахом суждена нам такая судьба. Умрем, как подобает горцам.

— Ты отдохни,'дядя Сулейман, я постою тут. Мне не спится.

— Спасибо, доченька. Третьи сутки не сомкнул глаз. Услышишь шум, стреляй, — и старик пошел в укрытие слать. А Тайпус сняла со стены большие ключи, дрожащей рукой долго не могла попасть в скважину замка. Открыла, потом положила на место ключи. Потихоньку, будто в бреду, поднялась на стену и махнула, как было условлено, зажженным факелом…

На рассвете вражеские отряды вошли в крепость. Они не разбирали, кто попадался им па пути, рубили всех подряд — женщин, стариков, детей. Солдаты были озлоблены — помучила их эта крепость в скалах, многие нашли у этих стен смерть. А теперь Герей–хан приказал им не щадить никого, с лица земли стереть и крепость, и всех ее обитателей. Обессиленные от жажды, бессонных ночей, проведенных у стен, голодные, едва стоящие на ногах жители Турутли не сопротивлялись.

Разбуженные криком женщин и выстрелами вскочили братья Тайпус, схватились за сабли и не смогли вынуть из ножен заржавевший клинок. Вот Муслим, средний сын Исилава, схватился за камень. Но тут настигла его шашка Герей–хана, и с разрубленной головой свалился он со стены прямо к ногам коня грозного военачальника. Мурад–бек, старший брат Тайпус, выскочил из‑за стены, он понял, что их предали, и взялся за кинжал убитого героя. Герей–хан снова поднял саблю.

— Дядя! Опомнись! Ты же поклялся именем Аллаха! — закричал Ибрагим.

— Аллах велел мне мстить! — С этими словами Герей–хан бросился на Мурад–бека, но его удар пришелся но плечу Ибрагима, который своим телом загородил брата Тайпус. В воздухе блеснул клинок кинжала старшего сына Исилава, но не успел он нанести удар Герей–хану, как кто‑то из воинов шаха выстрелил ему в грудь.

Все это видела и Тайпус. Она скрылась в доме, где были раненые, глупая, ждала момента, когда войдет отряд Ибрагима и начнет мирные переговоры, представляла картину будущего — как ее руки будет просить Ибрагим, и вдруг услышала страшные крики женщин, выстрелы, дрожа, выбежала и в ужасе увидела картину битвы. Ее любимые братья лежали убитыми, а Ибрагим плакал, рвал на себе волосы, кричал: «Проклятье вам! Обманули! Убейте меня!» Он выхватил клинок кинжала и вонзил его себе в грудь.

Тайпус бросилась к раненому Джабраилу.

— Брат, дорогой, убей меня! Это я открыла ворота, я налила соленую воду в ножны сабель! Враги обманули меня!

Джабраил встал, качаясь, подошел к стене, где над ковром висело отцовское оружие. Кинжал с золотой чеканкой упал, но поднять его Джабраил не мог. Тогда он велел сестре привести из сарая коня, любимого коня отца. Джабраил с трудом влез в седло и велел сестре сесть сзади.

— Держись покрепче, сестра! — приказал он и хлестнул коня. А конь, будто понимая, что от него требуется, рванулся сквозь вражеские ряды вниз, к пропасти. За ними гнались, стреляли, но конь перескакивал через лестницы, стенки, сделанные в саду, и доскакал до пропасти, заржал, встал на дыбы — не хотел, видно, умирать — но тут его настигла пуля и он сорвался вниз, унося с собой Джабраила и Тайпус.

Не успели враги опомниться, как начал дымиться дом Исилава: его поджег кто‑то из раненых. Измученные ранами и голодом, люди выходили из дома, будто из могилы, еле–еле стоя на ногах, и бросались вниз толовой с высокой стены.

— Проклятые! — кричал Герей–хан, от злости скрипя зубами. — Не люди, а шайтаны. Все, все, даже камня воюют в этих горах с нами.

Еще издали увидел Магдилав окутанный густым черным дымом Турутли. У уцелевших стен крепости он встретил троих, оставшихся в живых турутлинцев. Один из них был мальчик, девяти лет, — он скрывался на макушке тополя в ветвях, и на его глазах происходили все события этого дня. Старики, оглушенные ударами по голове, ничего путного не могли рассказать. Говорил мальчик, идя впереди Магдилава по тлевшим развалинам. Тут и там еще дымили догоравшие бревна, стволы деревьев. У дома, который сейчас и отыскать‑то было трудно, лежали в крови, с искаженными лицами, в обгоревшей одежде шестеро сыновей Исилава. Тут же лежал чужеземец с разрубленным плечом, с кинжалом в груди. «Вот из‑за него предала нас Тайпус», — услышал Магдилав шамкающий голос старика.

— Похороните его как положено, — вымолвил Магдилав, шагнув через труп чужеземца, и вошел во двор бывшего дома Исилава, где когда‑то встретил ее, Тайпус…

Братьев Тайпус похоронили под айвовым деревом, от которого теперь остался только обгорелый, почерневший ствол.

Потом мальчик спустился к пропасти и показал место, откуда бросился младший брат с Тайпус в бурлящую реку. Магдилаву почудилось, как стонала река: «Проклятье врагу! Проклятье изменнице!» Эхо вторило в скалах. Он заткнул уши, чтобы не слышать ничего. «Нет, не верю. Не могла пойти на такое Тайпус», — повторял он себе и, резко повернувшись, поспешил в крепость. Сердце его плакало горько, а глаза были сухие, суровые.

— Отряд Герей–хана ускакал сразу же, как начался пожар! — услышал Магдилав, как сквозь сон, голос мальчика. — Туда, к югу…