Прет «беспредел», прет нахально. Скоро спасу от него не будет. То, что было когда-то плохим — становится хорошим, то, что почиталось воровской несправедливостью — теперь возводится в ранг «закона», да еще выдается за нашу традицию. И вспомнилось мне одно обращение, подписанное кличкой «Карел». И хотя я его не знаю, но писал он правильно, с болью и запальчивостью.
Жаль, что не передал по кругу тогда эту «ксиву», считая ее очередной уткой. А были там и такие слова:
«Мужики, братва! Что получается? К чему Вы идете и до чего доходите? Где закон, честь, гордость нашего общества. Во что превратилась зона? В пионерский лагерь?..
Где Ваша солидарность, Ваша гордость? Стыдно, срамно смотреть, как курвится зона. Все травят друг на друга, а вы улыбаетесь улыбкой придурка, и небось каждый думает — «мое дело сторона».
Где наше Я? Надо кончать с этим. Забыты традиции и законы нашего общества, страх, трусость, равнодушие в наших сердцах. А ведь зона эта была на хорошем счету и воровском положении. Или вывелись все не чуждые закону правила и нашего общества люди. Думается, нет. Так поднимите голову, братва. Осмотритесь, к чему ведет ваше равнодушие. Встряхнитесь, да и начнем борьбу за наши права, за наши старые и добрые традиции. За силу нашего закона.
К солидарности, братва, к усилению нашей общественной организации!
И да вернем честь нашей зоне».
Далее шли лозунги, примерно такие, как перед первомайской демонстрацией. Нет, эмоции — это дело не блатных, вот почему я не стал переписывать «ксиву». Но правда в ней все же была…
— Слышь, сосунки, — Самородок гудел уже на всю камеру. — Предупреждаю: если кто поперек пойдет — глотку перекрою.
Леха, которого я за проведенные вместе дни приучил быть посдержаннее, на этот раз все же не стерпел, сжал кулаки:
— Ты вот что, поосторожней на поворотах. А то ведь такого «вора» и «опустить» можно.
Самородок не ожидал отпора. Он зло посмотрел на Леху, хотел сказать какую-то пакость. Но в этот самый момент Леха скинул с себя рубаху, готовясь принять бой, и Самородок тут же взял на полтона ниже. Вид у моего дружка был и впрямь устрашающий.
— Брось, парень, — тихо выдавил он из себя, чтоб меньше людей услышало. — Кулаками свои права не мне отстаивать. Так же, как не Лихому… Они, права эти, если хочешь знать, кровью завоеваны. — Он повысил голос. — В зоне ты, вижу, был, поймешь. Ну вот, и я оттуда. Только не стал, как вы, ждать «звонка», сам решил «переменку» себе устроить. Бежал, то есть. А солдатик заметил, автомат наставил. Ну, у меня с собой тоже «пушка». Вот я в него и пальнул. Потом перебежками — к лесочку ближнему, а там — узкоколейка. Торфушки, они, как телега, тащатся, а тут вдобавок подъем. Заскочил на ходу в вагон, обложился брикетами. И — пронесло, чудом на волю вырвался. С полгода гулял. И влип-то опять по пьянке, из-за баб…
Леха слушал его насупившись, но с интересом. Остальные тоже молчали. Ждали, видно, чем я отвечу.
— Твои сказки, Самородок, только юнцам и рассказывай. Что-то не слыхал я, чтоб в зоне пистолеты держали. Нынче такой «шмон» устраивают, аж доски в полу трещат, не говоря о матрацах. А если при побеге кровь солдатскую пролил — весь округ поднимут на ноги, в торфяных брикетах не спрячешься.
— Ты что, не веришь, Лихой? Мне, «законнику»? — взбеленился Самородок.
— Имею право не верить. Пока подтверждение не придет — оттуда, из зоны. К слову, у меня один вопрос: когда и где принимали тебя в «закон»?
— А вот это, Лихой, ты зря. Оскорбляешь. Один на один останемся — назову тебе тот «сходняк». При всех нельзя, сам понимаешь.
— Я к тому, Самородок, что зеленый ты, не созрел для настоящего вора. Сидел всего раз — я правильно понял?
Самородок на это ничего не ответил.
— Ну, а наколку показать можешь?
— Собирался, но не успел, — насупился он. — К побегу готовился…
— Скажи уж, — решил я окончательно его добить, — что звание наше за деньги купил. У «беспредела», что «сходняком» нынче заправляет. Так оно честнее будет. Чего под вора-то рядиться.
Самородок, мрачнее тучи, резко встал с койки и направился в дальний угол камеры. Серый остался с нами — он, как всегда, держал нос по ветру.
Наш с Лехой пошатнувшийся было авторитет стал прочнее, чем прежде. А с этим восстановилась и справедливость. Не потребовались даже Лехины кулаки.
…Стычка с Самородком случилась в субботу утром. Днем же, во время прогулки, я встретил Сизого. Он тоже меня узнал и подмигнул, разведя руками. Дескать, такова жизнь наша. Отсюда я заключил, что нахожусь вне подозрений.
«Интересно все же, как его брали», — почему-то подумал я. И в воскресенье утром, когда следователь, как и обещал, пригласил меня на «индийский чай», я первым делом задал ему этот вопрос.
— Такие, как Сизый, легко в руки не даются, Валентин Петрович. Да вы об этом прекрасно знаете. У них и система связи отлажена, чтоб в нужный момент удрать, и транспорт получше милицейского. И конечно, охрана — те самые «солдаты», о которых я вам говорил… Ну, а если о Сизом… Могу сказать только то, что брали его дома, когда, приехав откуда-то, отпустил охранников, а сам вышел из квартиры — достать газеты из почтового ящика. Так что операция обошлась без жертв.
— Понятно. А я, Иван Александрович, тоже имел вчера стычку с одним «беспределом». На обе лопатки его положил.
— Любопытно.
— Расскажу… Иван Александрович, очень волнует меня вопрос: есть ли у Сизого подозрения, что я их выдал?
Иван Александрович забарабанил пальцами по столу.
— Этого я вам не скажу. Ведется следствие, и разглашать содержание допросов я не имею права…
— Я потому спросил, что для меня это, как говорится, вопрос жизни или смерти. Воры-«законники» уже знают, что Лихой «завязал». Об этом я в зоне предупредил. А правило у нас такое: отошел от воровской жизни — никто тебя не тронет. И мстить не будет. Но при одном условии, чтобы ворам не пакостил, не продавал никакой милиции… Иначе зарежут, как собаку.
— Знаю я об этом правиле, Валентин Петрович. Но вот что давно меня смущает: почему такой знаток жизни, как Шукшин, в фильме «Калина красная» показал все совсем иначе. Там, вы помните, Егора Прокудина, главного героя, воры убивают только за то, что он решил жить честно.
— Как же, помню, подсылают к нему Губу… Уважаю я Шукшина, но только здесь все неправда. Убить бывшего вора только за то, что он завязал — такого в воровской жизни не было. Ни один «вор в законе» не посмел бы так поступить. Или его самого за беспредельный поступок зарезали бы сами воры. Такого мы не прощали.
А вообще-то, Иван Александрович, у нас в зоне большие споры велись по отношению к нам «писак». Почему пишут не так, как в жизни бывает, а так, как «писака» захочет. Вот помню вышла книга «Записки Серого волка». Вроде писал наш брат — рецидивист. Конечно, судьба у него не простая, много горя принял, но когда дошел до наших законов, то опять неправда. Обидно даже было, ведь наш. Потом-то ребята выяснили, что «вором в законе» он не был, и послали ему «кодекс воровской чести». Дескать, знай то, о чем пишешь. Вот и Шукшин тоже. А фильм нам очень понравился, некоторые даже слезу пустили.
— Вот видите, Валентин Петрович, опять вы мне дали очень ценную информацию. Обязательно воспользуюсь.
— А теперь, — Иван Александрович открыл тумбочку, доставая стаканы и заварку, — давайте вскипятим чаек, и вы продолжите свой рассказ. Если можно, расскажите о какой-нибудь воровской сходке — вы мне обещали…
Я согласился, понимая, что даже ученым не так уж часто доводится слышать о «сходняке» из уст очевидца.
Исповедь. Кровавая сходка
Чтобы рассказать о первой в моей воровской жизни сходке, придется забежать немного вперед.
Было это в пятьдесят первом, после того как вышел я на свободу из лагеря под Астраханью. Просил, чтобы выдали направление в Электросталь, на свою родину. Думал, пропишусь там у Кости, получу паспорт. Но начальник спец-части грубо меня оборвал: «Заруби себе на носу: в Московскую область, а тем паче в Москву, тебе путь навсегда заказан. Скажи спасибо, что в Калужскую направляют».