Причалили. Ирена поднялась с банки, хотела вышагнуть за борт — Ланеге не позволил, обнял, подхватил, переставил на сухое.

Глаза вокруг расширились, потом прищурились, чтобы лучше видеть.

Отвязал долбленку, поднял одной рукой, другой крепко сжал Иренину ладонь.

Молча прошли сквозь взгляды.

Возле дома Кунты задержались на минуту. Ланеге аккуратно опустил в траву у забора лодку. Положил внутрь весло. Свернул ровным кольцом чалку.

Прошли, держась за руки, до библиотеки, поднялись на жилое крыльцо. Кош выбежал навстречу с гневной тирадой, увидел шамана — заткнулся на полуслове. Бесшумно канул под топчан.

Только теперь руки разжались.

— Ну, я пойду.

— Погоди, Ланеге, — сказала Ирена. — Лодка — это что… помолвка?

— Да. Он сделал тебе предложение, ты его приняла.

Ойе… и на лодке жениха ушла прямиком в объятия к другому мужчине.

— Варак… — пробормотала она.

— Именно, — кивнул Ланеге. — Ну, не скучай. Впрочем, тебе, наверное, соскучиться не дадут.

…И не угадал. Честно говоря, ничего она в тот день в своей библиотеке не делала. Сидела, откинувшись на спинку стула, и перебирала по мгновению минувшую ночь.

Хватило до семи вечера, и еще осталось.

Никто не отвлек.

Возвращалась с родника с полным ведром, только зашла в свой двор — сзади оклик:

— Орей, Ире.

Обернулась. Велке.

— Орей, — ответила Ирена. — Заходи.

— Давай на крылечке посидим, — сказала Велке. — Надо поговорить.

Ирена кивнула. Поднялась на крыльцо, поставила ведро, чтоб не на ходу — в угол. Сели.

— Я про шамана, — вздохнула Велке.

А то я не догадывалась.

— Ире, ты хорошо понимаешь, что делаешь?

Как на это ответить? Я совсем, совсем не понимаю, что делаю. Просто — я же не могу иначе… Стоит закрыть глаза — и он рядом. Он все время со мной, даже когда его здесь нет.

— Что ты лодку Кунте вернула — это правильно. Надо бы раньше… да ладно. Люди говорят — варак, не смыслит. Парня ты обидела, конечно, сильно обидела. Сам виноват, не объяснился толком. Ну зато Халке радуется: Кунта с ней напраздновался, а она давно хотела.

Понятно, почему чуть ли не весь поселок на меня косится, а Халке задирает нос с торжествующей ухмылкой. Только Ерка относится как прежде, да вот Велке. Хелена и та — поджимает губы и отводит взгляд.

— А с шаманом тебе не бывать. Этот — не для обычной женщины.

Шаман… Остров, деревья, тишина, никого вокруг, только он и я. Странно, страшно, жарко, больно… сладко. Горячие руки, багульник и хвоя, солнце сквозь ветви, шепот и шорох, губы к губам, тело к телу, я — твоя — ты — моя… Сколько уже прошло? Три дня. Восемьдесят с половиной часов. Если б не вода… километр воды, два километра?.. я не сидела бы тут, на горячих от солнца досках, не зажимала бы руки коленями, не смотрела бы в сторону Чигира невидящим взглядом. Я давно была бы там. Потому что он все время со мной… и я тоже — я все равно там, даже когда я здесь.

Он простился со мной на этом крыльце и ушел — и я жду. Он придет. Не знаю, когда. Сегодня, завтра, через неделю… но он придет.

Он сказал: мы вместе.

И скоро июль.

— Он вообще ни для кого.

Заставила себя отвести взгляд от острова, покосилась на собеседницу.

— Почему — вообще ни для кого?

— Он шаман. Он не совсем человек. У него на Чигире духи ходят, как у себя дома. Любого исказят, а может, и уморят. Там нельзя задерживаться надолго. Никому. Ему-то самому — можно, он перекроен силами трех миров. Он Чигирский волк — наполовину хаари, на треть волк, и где там место человеку… Чем дольше ты с ним, тем хуже. Или ты рассчитываешь — так… побаловаться на время? Это да, это можно. Один-два раза — ничего, но с каждым разом опаснее.

— Побаловаться? — прошептала Ирена. — В смысле…

— Ну да. Только кажется мне — ты всерьез.

Ирена зажмурилась. Повисло молчание.

— Если бы я не думала, что ты всерьез, я б и говорить с тобой не стала, — произнесла Велке после долгой паузы. — Дело молодое. Сошлись — разошлись, позабавились — разбежались. — И неожиданно сопроводила слова непристойным жестом. — Парень хоть куда, почему не попробовать. Да ты ведь не такая. Я же вижу.

— С ним… нельзя… всерьез? — с трудом выдавила Ирена.

— О чем я и толкую битый час, — кивнула Велке. — Пропадешь.

…Он сказал — мы вместе…

Издалека, приближаясь, загудел мотор, все громче и громче.

Я узнаю его лодку по голосу.

— Извини, — торопливо бросила Ирена.

Вскочила, побежала на берег.

Протянул ей руку, помогая перешагнуть через борт. Взвыл мотор.

Если с тобой, так и пускай я пропаду.

Всю ночь в окно заглядывала луна, моргала, щурилась недобро, по верхушкам сосен недовольно фыркал ветер, тоскливо бранилась неизвестная птица, но озеро мерно всплескивало, гладя берег пологой волной, похлопывая по валунам, и качались в бухте широкие округлые листья, и дремали до утра тугие зеленые шары, ждали рассвета, чтобы развернуть навстречу солнцу золотые лепестки, и волчья маска скалила зубы под наброшенным покрывалом, и в белом призрачном свете только одно и было настоящим — прикосновение, шепот: Ачаи, Ачаи… да хоть бы их и четыре, или сорок четыре, или четыреста сорок четыре, этих пристальных бледных глаз за окном.

Тихий насмешливый голос:

— Кого считаешь?

Прижалась теснее.

— Тех, кто на нас смотрит.

— Пусть завидуют.

И отгородил ее собой от всех четырех миллиардов глаз.

…Поздним утром, поднимаясь на свое крыльцо, увидела вчерашнее ведро с водой. Наклонилась, взяла за ручку. Поверхность всколыхнулась, отсвечивая зелеными искрами. Неясная тревога тронула между ребрами.

Посмотрела внимательнее. Вода как вода.

Подумала немного.

Выплеснула ведро в крапиву у забора и пошла к роднику.

За спиной еле слышно злобно зашипели. Обернулась — почудился рыжий взблеск.

Нет там никого. Солнечные блики на мелкой листве кустарника. Ночью спать надо, тогда и казаться не будет.

Невольно улыбнулась: какое там спать…

Пропала я, Велке, с головой пропала.

Оттого и счастлива.

Земляника поспела. По светлым опушкам, по лесным полянам, по старой просеке, по травянистым склонам возле устья Соленги, стоит нагнуться — и уже не разогнешься, потому что вот она. Зеленые листья, а среди них — продолговато-округлые мелкие ягоды, красные бока, рыжие зернышки, — кисловатые, душистые. Много.

Встали на заре, привязали на пояса корзинки, берестяные ведерки, а кто и пластиковые бутылки со срезанными горлышками. Ирена не ожидала, что и ее позовут, однако позвали. Отправились на заросшую просеку в получасе ходьбы от поселка. Солнце поднималось над Ингелиме, сквозь ветви падали косые лучи, уже теплые, еще не горячие, а в тени было зябковато, и ноги отсырели от росы. Земляника дразнилась, вроде собираешь-собираешь, а в посудине ее все мало, хотя вокруг — видимо-невидимо.

Женщины разбрелись, негромко переговариваясь между собой. Ирене — не знали, что сказать, да и ей совсем не хотелось ни спрашивать о чем-либо, ни тем более отвечать на вопросы. Шла, нагибалась к ягодам, сама по себе, одна, не вслушивалась, достаточно того, что голоса звучат неподалеку.

Солнце поднималось все выше, становилось жарко. Устала. Выпрямилась. Огляделась.

С просеки не уходила, значит, должны быть слева-справа — ряды высоких стволов, спереди-сзади — молодая поросль… Поросль-то есть, да стена леса — вокруг сплошным кольцом. Рядом кто-то переговаривался негромко, и голоса знакомые… чьи, не поймешь, но именно их я слышала последние полчаса.

— Оэй! — окликнула Ирена.

Голоса смолкли.

Шуршание, шевеление, звон насекомых, птичий свист из леса, писк мелкого зверя в траве, ветер по верхушкам крон — и все.

Пошла туда, где только что разговаривали.

Редколесье со всей его земляникой и травой исчезло на пятом шагу. Толстенные стволы до небес, темно, под ногами сыро, мелкий черничный лист — или не черничный… мшистые валы там, где когда-то деревья упали. Узкие колонны света далеко впереди.