Но возвратимся к дневнику Уилсона:
«12 февраля. Хорошо выспались у самого выхода с участка ледопадов и хаоса заструг, легко позавтракали чаем, жидким супом с галетами, и к утру взялись за трудное дело — пошли на кошках по неровному голому льду; снова угодили на ледопад и дольше часа преодолевали его.
13 февраля. Ночевали на очень твёрдом и неровном льду среди трещин ледопада, позавтракали чаем с галетой — по одной на каждого. На палатке ни снежинки, только лыжи и проч. Выступили в 10 утра и после хорошего перехода по очень твёрдому и неровному льду к 2 часам пополудни нашли склад. Во вчерашнем хаосе провели лишь полчаса. Было очень пасмурно, шёл снег, небо всё в тучах, с трудом различали ориентиры, по которым отыскивали склад. И всё же мы его отыскали, холодные и голодные поставили палатку, пообедали супом, чаем с тремя галетами на каждого. Затем с запасом провианта на три с половиной дня попрощались со складом под красным флагом и по морене Клаудмейкера спустились вниз. Брели по твёрдому синему льду около четырёх часов, на исходе этого времени мне разрешили отобрать образцы на двух внешних грядах валунов. С внешней стороны были одни только долеритовые и кварцевые камни, с внутренней — долеритовые и песчаниковые… Мы стали лагерем у внутренней гряды валунов, и весь остаток дня погода прояснялась»[318].
В это время и Уилсон, и Боуэрс сильно страдали от снежной слепоты, хотя Уилсон не упоминает об этом в дневнике.
У Эванса же, по словам Скотта, вечером не хватало сил, чтобы участвовать в работе по лагерю. 14 февраля они снова совершили хороший переход, но
«никак нельзя утаить, что всё мы работаем неважно. У Уилсона всё ещё болит нога, и он остерегается ходить на лыжах. Больше всего беспокоит нас Эванс — ему очень худо. Сегодня утром у него на ноге образовался огромный пузырь. Это нас задержало и дважды пришлось переодевать свою обувь на шипах. Я подчас опасаюсь, что состояние его ухудшается с каждым днём. Одна надежда, что он оправится, когда начнётся правильная работа на лыжах, такая, как сегодня. Эванс голоден, Уилсон тоже. Между тем было бы рискованно увеличивать рационы. Напротив, я, в должности повара, даже несколько сокращаю порции. Мы менее проворно справляемся с разбивкой лагеря, и поэтому мелких задержек случается всё больше и больше. Сегодня вечером я говорил об этом с товарищами и надеюсь, что это поможет. Нельзя проходить нужное расстояние не увеличивая часов перехода»[319].
Что-то Неладное случилось с этой партией, что-то, по-моему убеждению, очень серьёзное, что не могло быть вызвано только труднейшим путешествием, которое они к тому времени проделали{213}. Ведь оно оказалось не намного тяжелее, чем они предполагали, разве что пурга у подножия ледника Бирдмора и скверная поверхность близ полюса могли явиться для них неожиданностью. И тем не менее Эванс, которого Скотт считал самым выносливым из всей партии, уже сдал, да и остальные, по признанию Скотта, теряли силы. Причина крылась, видимо, в чём-то ином. Возвращаюсь снова к дневнику Уилсона:
«15 февраля. 13,75 геогр. мили. Впервые после того как повредил ногу, встал на лыжи, шёл весь день, девять часов подряд. К вечеру нога разболелась и распухла, каждую ночь ставлю на неё снеговой компресс. Мы ещё не миновали гору Киффин и много спорим о том, далеко ли до Нижнего ледникового склада, скорее всего 18–20 миль. Пришлось снова сократить рацион, вечером съели по одной галете с жидким супом из пеммикана. Завтра пойдём на одноразовом питании, идти ещё два дня. Днём сильно затянуло, мы с трудом шли четыре часа, но сделали немногим больше пяти миль. И всё же сегодня ночуем ближе к складу, чем вчера.
16 февраля. 12,5 геогр. мили. Хорошо стартовали при ясной погоде после лёгкого завтрака из одной галеты на брата и с утра сделали 7,5 мили. Снова затянуло, ленч ели почти на том же самом месте на горе Киффин, где у нас был привал 15 декабря. Днём снегопад всё усиливался, и спустя три часа с четвертью после ленча Эванс обессилел, почувствовал тошноту, головокружение, не смог идти на лыжах даже рядом с санями, и мы разбили лагерь. Гор не видно, но мы, наверное, находимся довольно близко от скалы Пиллар. Состояние Эванса во многом объясняется тем, что он никогда ничем не болел и сейчас, когда у него отморожены руки, угнетён своей беспомощностью. Ленч и ужин скудные.
17 февраля. Прояснилось, мы, воспользовавшись этим, выступили к складу и прошли значительную часть пути, но тут Эванс обнаружил, что у него спадают лыжные ботинки. Мы остановились, чтобы он поправил ботинки и продолжил везти сани, но ботинки снова соскочили, а потом ещё раз, и тогда Эвансу разрешили надеть ботинки как следует и догонять нас. Он шёл далеко позади, на привал мы стали без него, поели, а его всё не было, и тогда мы пошли за ним. Он лежал на снегу, с отмороженными руками, мы возвратились за санями и положили его на них, так как ноги отказывали ему. Когда мы привезли его в палатку, он находился в коматозном состоянии и вечером, около 10 часов, скончался, не приходя в сознание. Час или два мы проспали в мешках, поели, прошли по валам сжатия около 4 миль и достигли Нижнего ледникового склада. Здесь наконец поставили лагерь, наелись досыта и выспались, в чём испытывали крайнюю нужду. Склад находился в полном порядке»[320].
«Ужасный день… Обсуждая симптомы болезни Эванса, мы пришли к заключению, что он начал слабеть, ещё когда мы подходили к полюсу{214}. Его состояние быстро ухудшилось от страданий, которые причиняли ему его обмороженные пальцы и частые падения на леднике, пока он, наконец, не утратил всякую веру в себя. Уилсон уверен, что при одном из этих падений он получил сотрясение мозга. Страшное дело — так потерять товарища. Хотя, если спокойно обдумать, нельзя не согласиться, что после всех тревог прошлой недели вряд ли можно было ожидать лучшего конца. Обсуждая вчера за завтраком своё положение, мы поняли, в каком отчаянном „переплёте“ находились вдобавок имея на руках больного»[321].
ГЛАВА XVIII. ПУТЕШЕСТВИЕ К ПОЛЮСУ (продолжение)
6. НА ДАЛЬНЕМ ЮГЕ
У Стивенсона есть такой сюжет: путешественник, спящий рядом со своей женой, грезит о былых походах и просыпается совершенно счастливый. Наверное, его путешествия были мирными, тихими, ибо те дни и ночи, когда люди Скотта спускались с ледника Бирдмора, могут являться только в жутких кошмарах.
Конечно, силы путешественников были подорваны и они сильно ослабели. Но, по-моему, трудные погодные условия и долгое пребывание в пути не объясняют полностью ни их слабость, ни гибель Эванса, которая, возможно, связана с тем, что в партии он был самым крупным мужчиной с сильно развитой мускулатурой и большим весом. Как мне представляется, именно для людей такого телосложения, которые берут на себя огромную физическую нагрузку — везут, несут, тянут больше, чем их товарищи, — а едят наравне со всеми, подобный образ жизни неприемлем. Если рацион, который получают такие люди, действительно не возмещает затрачиваемую ими энергию, то естественно, что самые, казалось бы, могучие участники партии почувствуют недостаток пищи скорее и острее, чем их спутники с менее богатырской конституцией. Эвансу, очевидно, было очень тяжело. По-моему, из дневниковых записей ясно видно, что он страдал безмерно, но не жаловался. Дома он лежал бы в постели, окружённый вниманием и заботой. Здесь он был вынужден шагать (даже в день смерти он тащил сани), пока не упал на четвереньки и не пополз на обмороженных руках и ногах. Страшно даже подумать! Но страшнее, наверное, было тем, кто нашёл его в таком виде, а затем, сидя в палатке, наблюдал, как он умирает. Мне говорили, что простое сотрясение мозга не влечёт за собой столь быстрого смертельного исхода. Возможно, у него был тромб мозгового сосуда.