— Исчезни, плесень! — он запустил в него пустой банкой из-под колы. Пытается сделать лицо злым, но глаза смеются и уголки губ приподняты.

Билл ловко ее поймал, прижал к щеке.

— Должен же быть в нашей семье хотя бы один урод, который бы делал твою жизнь невыносимой, но чертовски интересной.

Том показательно тяжело вздохнул и закатил глаза. Не выдержал, захихикал.

Глава 11.

Это было не совсем то, чего хотелось Биллу. Это все равно что просить маму купить тебе вон то красивое пирожное, а на деле получить карамельный суррогат в виде леденца на палочке — есть можно, но на вкус дерьмо. Да, Том больше не сбегал, и разговаривал, и не игнорировал, но отношений не было. Он вел себя как посторонний, который волею судеб вынужден находиться в его компании, — был доброжелательным, вежливым, но держался на ощутимом расстоянии, словно они всего лишь ехали в одном трамвае по разным делам и сидят рядом, потому что больше свободных мест нет. Казалось, Том действительно разделил их мир на свой и чужой. И теперь Билл был не мы, как привык с рождения, не я, как, наверное, никогда не привыкнет, он стал не то М, не то Ы, вроде бы и отдельная буква, но какая-то нелепая, абсолютно бесполезная, глупая в своей единственности. Он активно делал вид, что все хорошо, шутил и смеялся, при этом остро ощущая, что остался совершенно один. Хотелось спрятаться в раковину и не высовывать оттуда носа. Он улыбался публике, издевался над журналистами, отдавался зрителям на концертах. Друзья писали, что следят за их выступлениями, что Билл на высоте, великолепен, отлично работает. Менеджеры говорили, что тур проходит на «ура», пресса довольна, фанаты пищат, критики как обычно… Каждое утро перед зеркалом он упрямо растягивал губы в великолепной улыбке, а на деле хотелось выть, сбежать, спрятаться. Раньше ему достаточно было просто посидеть рядом с братом, колено к колену, плечо к плечу, послушать его торопливую речь, не важно о чем, и на душе становилось легче. А сейчас он напоминал себе птицу, у которой нет одного крыла, или улитку, которую вытащили из раковины, или таракана, которому оборвали ножки… Билл чувствовал себя беспомощным и одиноким, потерянным. Он стал игрушкой, которую забыли на скамейке под дождем. А может просто выкинули… Да, его просто выкинули…

Однажды в гостинице неизвестно какой европейской страны Билл наткнулся на кипу газет на столе в номере. Выбрав из кучи макулатуры ту, что написана на понятном немецком, он принялся бесцельно ее листать, мельком пробегая глазами по пустым заголовкам. Какая-то аналитика, обзоры, цифры, прогнозы, индексы роста… Он уже хотел зашвырнуть ее куда-нибудь подальше, когда взгляд зацепился за статью «Аренда жилья перестала дорожать». Решение проблемы пришло в голову сразу же. Он и раньше хотел это сделать, но всё на что-то надеялся, старался, подстраивался. А сейчас игра в одни ворота надоела. В конце концов, у него тоже есть чувство собственного достоинства, остатки гордости и жалкие ошметки нервов. Если Том вдруг стал Я, то пусть им и будет. Билл тоже попытается. И чтобы искушения подойти пока еще к ИХ дому не было, он переедет… на другой конец Гамбурга… О, нет! Гамбург не годится! Он уедет в Берлин. Да! Там веселая жизнь, клубы, там много друзей и подруг. А самое главное, там он действительно будет Я, независимый, без своего Тома. Один.

— Ты ищешь квартиру? — через пару дней после принятия судьбоносного решения, за завтраком при всех спросил Густав. Билл, собственно, и не скрывал ни от кого, чем занят. Созванивался с агентом в перерывах между интервью, придирчиво рассматривал присылаемые фотографии квартир, выбирал район будущего местожительства.

— Да, у меня уже есть пара вариантов, но надо смотреть на месте, — спокойно отозвался он, краем глаза заметив, что Том нахмурился и повернулся к нему.

— Где, если не секрет? — Густав подлил в кофе молока. Сама заинтересованность.

— В Берлине.

— В Берлине? — оторвался от салата Георг. — Но как мы будем работать, если ты в Берлине, а мы все в Гамбурге?

— В студии сейчас работы нет, ну или совсем мало, — пожал Билл плечами и наивным взглядом открыто посмотрел другу в глаза. — Я буду приезжать, когда надо…

— Из Берлина? — скептически скривился Георг. — Каждый день?

— Почему каждый день? Сейчас после тура у нас будет несколько дней отдыха, потом пойдут разовые концерты вне тура. Какая мне разница, из какого города вылетать на гастроли?

— А чего не в Париже? — лучезарно улыбнулся Густав, делая такой же прекрасно-наивный взгляд, как у Билла.

— Я французского не знаю, — грустно вздохнул тот.

— Билл, это бред! — затряс головой Георг. — Ты сам понимаешь, что это бред?

— Не понимаю, что тебя так беспокоит? Берлин хороший город, там кипит жизнь, там можно оторваться, веселиться… Там у меня много друзей, с которыми можно отлично позажигать…

— По-моему ты не там ищешь квартиру, — с умным видом произнес Густав. — Надо перебираться в Канберру. Вот там классно!

— Это где-то на севере?

— Скорее на юге… — нахмурился Георг. — Сантиметров сорок на юго-восток, если карта мира не очень большая… Можно еще в Патагонию. Там тоже круто.

— Там наверняка есть комары, а у Билла на них аллергия, — с сомнением посмотрел на друга Густав. — К тому же он не говорит на испанском.

— Я вас так бешу, что вы меня хотите отправить в Румынию? — прищурился Билл.

— Нет, это было бы слишком жестоко по отношению к памяти Влада Тепеша. Хватит с румын одного кровопийцы, — на полном серьезе вещал Георг. — К тому же ты не владеешь румынским.

— Знаете что! — подскочил Билл, поняв, что ребята над ним издеваются. — Валите сами в свою Патагонию, Трансильванию, и куда вы там меня еще посылали? Решение принято. И я не собираюсь спрашивать ни у кого совета. Сразу же после тура я съезжаю с квартиры Тома. Всё, я теперь сам по себе.

— Только мы здесь причем? — в упор на него смотрел Георг.

— Почему это с моей квартиры? — возмутился Том. — Это наша квартира, и тебе не надо никуда съезжать.

— Ты наивно думаешь, что я буду спрашивать у тебя разрешение? — усмехнулся он и пошел к себе.

— Я тебя поздравляю, — зло рыкнул Георг.

И Билл спиной почувствовал, как брат опустил голову.

Всё зашло слишком далеко… Уже ничего нельзя исправить…

Тур медленно, но верно продвигался к концу. Они отыграли уже одиннадцать концертов, оставалось еще не то шесть, не то восемь, Билл толком не помнил. Он немного потерялся во всем этом, а о том, что сегодня на сцену узнавал по утру — если не дали поспать, значит, вечером придется петь. С квартирой он вроде бы тоже все решил, выбрал что-то очень похожее на квартиру Тома — три спальни, большая гостиная, кухня-столовая. И цветовое решение интерьера тоже похоже на его бывшую квартиру, и мебель… Не то же самое, но если представить себе, что ты в Гамбурге сделал перестановку и докупил что-то новое… Билл с ужасом ждал окончания тура, с паническим страхом, практически на грани истерики… Как же он будет один в чужом городе, без своего Тома?

Том ничего не предпринимал, чтобы остановить брата. Билл однажды услышал, как он говорит Дэвиду: «Это его решение, что я могу сделать?» Честно говоря, ему бы и делать ничего не пришлось, достаточно было просто попросить. Но Том не просил не уезжать, а Билл уже не мог остаться. От этого было больно почти физически. Он улыбался, как прежде. Изо всех сил растягивал губы. Обворожительно скалился на камеры, фанатам, журналистам, друзьям, коллегам, брату. А вечером забивался или у себя на полке в турбусе, или в номере и медленно загибался в одиночестве.

Но иногда Билла очень некстати мучила бессонница. Он, как привидение, слонялся по турбусу или отелю, пугая случайных встречных мрачным лицом и всклокоченными волосами. Улыбаться сил не было. Говорить, впрочем, тоже… В отеле он падал где-нибудь в холле на диван или в кресло и так какое-то время полулежал в темноте. В турбусе поднимался в малюсенькую гостиную и смотрел в окно на проплывающие мимо унылые однообразные пейзажи. Вот и сейчас он не щелкал телевизионными каналами в своем прекрасном огромном номере с видом на море, а зачем-то второй час торчал на общем балконе, вытянувшись на диванчике, и наблюдал, как внизу на набережной кипит жизнь.