— Я думаю, что все произошло иначе. Они оба вошли в море и, когда отплыли довольно далеко, убийца ударил ее — чтобы она потеряла сознание, но не рассчитал силу удара, и Габриэлла умерла на месте. Вероятно, он и сейчас уверен, что вскрытие подтвердит его версию.

— Два преступления в одном и том же дворе…

— И наверняка связанные между собой… Но как? Об этом я не имею ни малейшего представления. Все может исходить непосредственно из дела в Вылсане, но…

— Практически, Габриэлла Попа не могла быть замешана в это дело.

— Вы правы, но Петреску мог быть замешан. Может быть, Габриэлла знала некоторые детали, которые могли бы прояснить обстоятельства смерти Петреску.

— И не сообщила их милиции?.. Почему? Шантаж?

— Я сказал, «может быть»… Другая гипотеза: оба преступления не имеют никакого отношения к Вылсану, но между ними все же существует связь. Если это не так, единственным объяснением будет присутствие в деревне маньяка-преступника… Все нити ведут в этот двор.

— Как вы пришли к такому выводу? — удивился Шербан.

— В тот вечер Габриэлла была слегка навеселе — ведь и в отчете врача судебной экспертизы отмечен некоторый процент спиртного в крови — и ей захотелось выкупаться в море. Она предложила мне пойти вместе с ней, но я отказался. Кто его знает, кому еще она предложила то же самое. Ведь трудно предположить, что кто-нибудь извне мог догадаться, что в конце нашей маленькой пирушки Габриэлле захочется выкупаться в море, и ждал ее на пляже. Это, несомненно, кто-то из наших. Студенты были в соседней деревне, супруги Цинтой ушли за полчаса до события — будьте добры, проверьте их алиби… Остаются мужчины.

— Что нам следует делать?

— Следить, шаг за шагом, за каждым жителем двора. Хотя у нас нет ни одного доказательства их виновности… Кстати, появилась одна новая деталь: сегодня, после полночи, кто-то вошел во двор. Его видели студенты и Милика Цинтой.

— И вы думаете, что это имеет отношение к преступлению?

— Возможно… Не знаю, что и думать. Но давайте я расскажу вам все по порядку…

В это время в возбужденных умах людей, ожидавших во дворе и удивленных тем, что Джелу проводит так много времени с работниками милиции, начали рождаться самые фантастические предположения:

— Ох, матушки, а вдруг его разоблачили? Вдруг он и есть садист?

— О, мадам Милика, как можно? Разве господин Джелу похож на садиста? Наверное, его столько допрашивают из-за их романа.

— Моральный виновник… как говорит господин Цинтой. Надеюсь, у вашего друга крепкие нервы, обратилась Мона к АБВ, — а то как бы в Ваме не повторилась история Ромео и Джульетты.

— Тут нет ничего смешного, товарищ Мона. Его поведение должно было нас насторожить. Наша литература отражает жизнь. Только, — добавил Панделе с легким сожалением, — я не думаю, что товарищ инженер Джелу, молодой человек нашего времени, покончит самоубийством… Хотя — с любовью не шутят…

— Браво, господин Цинтой! Вы перефразировали Мюссе… Нет, я не могу поверить, что господин Джелу в чем-нибудь замешан… Такой тонкий, интеллигентный молодой человек! Но не могли бы мы поговорить о чем-нибудь другом? О чем-нибудь хорошем, прошу вас!

— Вы правы, господин Пырву, — вмешалась Олимпия, со все возраставшим негодованием слушавшая обвинения в адрес Джелу. — Разве можно думать такое о нем, — продолжала она. — Именно о нем, который…

— Олимпия, Филипп плачет, — в последний момент спас положение АБВ, вознося хвалу небесам за то, что их сокровище всегда возвещало о себе в нужный момент.

Не догадываясь о разыгрывавшейся во дворе драме, Джелу и Шербан мирно беседовали в прохладной комнате, под кроткими взглядами висевших на стене оленей и не менее кроткого милиционера, который, сидя на кровати, в почтительном молчании слушал слова своих начальников.

— Итак? — заключил Шербан.

— Проведите следствие в деревне, может, это был какой-нибудь крестьянин, испугавшийся собаки.

— Что мы скажем отдыхающим? Преступление? Самоубийство?

— Я думаю, лучше всего, чтобы убийца поверил, будто его трюк удался. По крайней мере, таково мое мнение… Но вы отвечаете за ведение следствия и должны решать сами.

— Пожалуй, вы правы. Хотя у меня такое ощущение, что мы заключены в порочный круг. Если бы у нас была хоть какая-нибудь ниточка!

— Может быть, она появится после того, как вы соберете показания… Хотя я сомневаюсь. Наши единственные союзники — время и опыт… Следствие по делу Петреску показало что-нибудь новое?

— Ничто не ново под…

— Ладно, ладно, я знаю, что вы начитанный молодой человек. Под вечер я приеду в Констанцу, просмотрю показания. И позвоню товарищу полковнику Банчу. Что-нибудь еще?

— Опись предметов в комнате Габриэллы Попа.

— Сделаете копию и отдадите мне в Констанце. Наверное, остальные уже уверены, что я появлюсь в наручниках — после такого длинного допроса…

Джелу чувствовал себя актером в вечер премьеры. Выйдя во двор, он почувствовал, как все взгляды приковались к нему. Утомленные пустыми разговорами и предположениями, отдыхающие прикорнули, кто где мог, с беспокойством ожидая выхода актеров к рампе. «Хлеба и зрелищ!» — подумал Джелу, когда его взгляд упал на Алека — окаменевшего на полпути между воротами и верандой с двумя большими прижатыми к груди серыми батонами — смешная карикатура на божество изобилия. От мелодрамы до комедии — всего один шаг, посмотрим, как его пройдет Шербан, ведь в конце концов звезда спектакля — именно он.

— Продолжаем. Кто хочет войти? — подал реплику Шербан, снова входя в дом.

Барбу поднялся с места и последовал за ним.

Как у дантиста! — подумал Джелу, с большим любопытством анализируя в себе ощущения человека, подозреваемого законом. В этот момент появилась Олимпия. Неся в руках огромную кофеварку и целую гору чашек, она вступила в пресловутую комнату и вскоре вышла оттуда с видом человека, приобщившегося к великой тайне.

— Все в порядке, — провозгласила она.

— Какого черта, в порядке! Ведь мы теряем пляжное время!

— Кончайте, товарищ… Здесь происходят такие вещи… а вы?!

— С моим отцом, когда он командовал Третьим полком кавалерии, случилось нечто подобное: один солдат напился в дым, вошел в Дунай, чтобы выкупаться, и умер от разрыва сердца.

— От разрыва сердца?! Но мне казалось, что сердце у нее была довольно-таки вместительное!

Реплика Моны была встречена ледяным молчанием. Но тут же, по каким-то тайным путям, все взгляды направились к Джелу:

— Ну как, товарищ, теперь ваша душа спокойна? — с большим тактом спросил Цинтой.

Однако Джелу не успел поделиться с нами своими переживаниями, потому что из комнаты вышел Барбу. Нет, это не дантист — это экзамены! — подумал Джелу, вспомнив, с каким жаром набрасывались студенты на выходящих из экзаменационного зала: «Какой попался билет? Как он спрашивает?»

— Вполне цивилизованно, — сухо ответил Барбу на бурю беспорядочных вопросов.

— Сейчас войду я, товарищи, а потом моя жена, — заявил Цинтой, еще раз обнаруживая свои прекрасные организаторские способности.

— Молодец, дядя Панделе! Как на соревнованиях по атлетизму: прыгает X, приготовиться У!

— Бросьте, господин Димок, после них идете вы, если торопитесь, — примиряюще вмешался Мирча.

— Аби, Филипп плачет…

АБВ поспешно скрылся в комнате, а остальные с неприкрытой скукой выслушали речь Олимпии об обязанностях «идеального отца». От детей снова перешли к смерти Габриэллы — тем более что Милика, только что появившаяся из комнаты, в которой происходило «дружеское собеседование», принялась припоминать события прошлой ночи:

— Не могу поверить, милочка, — обратилась она к Олимпии, — что это товарищ Барбу смотрел вчера в окно, на эту девушку. Он кажется совсем другим человеком.

— Может, Дане просто показалось.