- Возлюби и врага своего, как самого себя, - горько пояснил жрец, зная, какую бурю чувств у Рюрика вызовет это откровение Христа.

- Полюбить и Аскольда? За разбой?! За неминуемую погибель дружины?! закричал Рюрик, задыхаясь от прилива надрывного кашля. - Ты слишком много от меня хочешь, Бэрин… - прохрипел он и беспомощно закрыл лицо руками.

- Что же… мне передать миссионерам? - после того, как князь немного успокоился, спросил верховный жрец, виновато глядя на страдающего душой и телом Рюрика.

Рюрик встрепенулся, вдумался в смысл вопроса, понял все, что стоит за ним, широко раскрытыми глазами оглядел сгорбившегося от его, княжеского, горя верховного жреца и удивлённо прошептал:

- Ты… непостижим, Бэрин!

- Я пошёл на всё ради твоего спасения, - тихо, горячо проговорил жрец, глядя в удивлённые глаза Рюрика, и убеждённо добавил: - Я думаю, ежели ты стал задумываться о Христе, то не надо таиться ни от себя, ни от меня, а надо пересилить своё непонимание и сразу поверить в его сущность и принять его заповеди!

Рюрик болезненно замотал головой, зажмурив глаза.

- Но я же сказал тебе, - горько прервал он жреца. - Это выше моих сил! Если я не понимаю, то я и не принимаю! Я не могу! Понимаешь ли ты это, Бэрин?! Что толку в том, что я начну вбивать веру себе в голову, пусть даже во имя собственного спасения, а душа будет роптать и не подпускать к сердцу эту веру! - горячо возразил он и страдальчески взглянул на жреца. "Ну, что я могу поделать с моей головой?" - говорил его взгляд, и Бэрин почувствовал, что он бессилен: что-то такое происходит с их князем, что не подвластно ни ему самому, ни верховному жрецу, ни старому, мудрому Ведуну. "Что же это? Что?" - спрашивал себя жрец и не находил ответа.

- Отдохни, князь, - тихо, с горестным вздохом посоветовал он Рюрику и медленно встал. - Я, верховный жрец племени, должен прежде всего исцелять твою душу, - величественно проговорил Бэрин, подойдя к князю и положив обе руки ему на плечи. - А ты, вместо податливости души, преподносишь мне одно её глухое и яростное сопротивление. - Он изрёк это тем своим неподражаемым голосом, которым обычно говорил молитвы перед множеством народа. Рюрик удивлённо смотрел на торжественно говорившего Бэрина и вдруг понял, что для жреца эта речь - как для тонувшего соломинка. Он потрясённо вглядывался в знакомые и такие дорогие черты лица своего друида солнца: в его серые глаза, жадно внушающие князю необходимость веры, истинной веры в Христа; в его постаревшие, но властно двигающиеся губы, одрябший, но волевой его подбородок. Рюрик осторожно положил свои руки поверх рук жреца и чуть-чуть сдавил их.

- Я глубоко тронут, Бэрин, - со слезами на глазах, печально проговорил он и медленно снял руки жреца со своих плеч. - Но я… всё равно… не могу помочь тебе… в моём исцелении, - хрипло, с надрывом сознался князь и жёстко добавил: - Не надо нам больше мучить друг друга. Прости за ненужный зов. Уходи!

Бэрин кивнул ему согласно головой: он не обиделся на горькое откровение князя, низко склонил перед ним голову и тихо на прощание сказал:

- Смири свою душу, князь.

Рюрик бессильно опустил руки и обозлённо вдруг ответил, глядя на седовласую голову жреца:

- Если бы это было в моих силах! Не терзай меня, Бэрин: уходи! - И он отвернулся от жреца.

"Не тяни никого насильно вперёд… У каждого своя дорога…" - вспомнил Бэрин давний завет своего отца и тяжёлой походкой медленно пошёл из гридни князя.

В следующие два дня ни князь, ни верховный жрец никому не показывались на глаза. Каждый из них думал о своём горе, и каждый из них мечтал справиться со своей бедой в одиночку. Рюрик не подпускал к себе даже Эфанду с сыном. Только Руги, хромоногий Руги со слезами на глазах заходил к князю, уныло смотрел на его согнутую спину, ставил на большой стол еду в горшочках и молча уходил, огорчённо покачивая лысой головой. На третий день Рюрик встал со стула, на котором просидел две ночи с широко раскрытыми глазами, уставившись в жерло остывшей маленькой печки. Медленно обмылся водой, заботливо принесённой Руги, и решительно направился к священному котелку, что неизменно стоял в южном углу гридни на своей серебряной треноге. Князь осторожно снял с него льняной убрус, с новым чувством трепетной любви оглядел маленький, покоящийся в свеем уютном древнем гнёздышке котелок, нежно погладил его, затем выпрямился и застыл в торжественно-традиционной позе, обратившись с молитвой к Святовиту…

Бэрин в тревоге метался по своей клети. Всю вину за застаревшую хворь князя он полностью взял на себя и не мог простить себе, что уверовал в то, будто волхвы не станут принимать все доступные им меры, чтобы извести его князя. "Опередили жреца! Верховного жреца рарогов! Эх ты, жрец! Да тебе имя - чёрный ворон! Предрекать гибель - это ты можешь! А вот помочь избавиться князю от хвори - на это у тебя не хватило ни сил, ни умения! Да какой же ты после этого целитель Душ своего народа?!" - снова и снова беспощадно ругал себя Бэрин и вдруг решился на самое отчаянное…

- Немедленно в лес, - забормотал он, - взять факел - и в лес! Самосожжение такой рухляди, как я, никого не удивит, - всё громче и громче рассуждал сам с собой жрец, торопливо собирая свои вещи в узелок. - Ничто не должно напоминать здесь обо мне: ни этот ритуальный ковёр, - бормотал он, сдирая со стены льняной ковёр с изображением солнца в центре, - ни эти молитвы, - хватал он со стола берестяные свитки…

В это время распахнулась дверь его клети, и на пороге появился озабоченный Гостомысл с двумя христианскими миссионерами. Изумление и растерянность были на лицах вошедших. Первым пришёл в себя Гостомысл.

- Куда это ты собрался? - спросил он, властно проходя вперёд и строго глядя на осунувшееся лицо верховного жреца, прямо в его воспалённые глаза.

- В лес, - зло ответил Бэрин, справившись с минутным замешательством, вызванным появлением непрошеных гостей. - Вот ты-то и поможешь мне превратиться в пепел и отправиться на небеса в моё сгоревшее жилище, - со злой решимостью, напористо проговорил Бэрин, ожесточённо завязывая узел. - А ты, - обращаясь к первому миссионеру, озадаченно наблюдавшему за его действиями, сказал Бэрин, - будешь следить за тем, чтобы всё моё духовное наследие сгорело вместе со мной!

- Мы не требуем от тебя такой жертвы, - тихо сказал христианин, не принимая из рук Бэрина его узла. - Давайте сядем и обсудим всё спокойно, миролюбиво и доброжелательно проговорил он, наблюдая за жрецом, который на его слова возбуждённо и недоверчиво рассмеялся.

- О-о! - хитро протянул Бэрин, искоса глядя на миссионера. - Так ласково говорить и я умею! Только что в этом толку! - зло воскликнул он и так же зло добавил: - Ежели есть головы, слушающие не столько голос, сколько суть, содержащуюся в словах! Я привёл ему и свои и ваши доводы, - прохрипел он, бросив узел со скарбом в угол клети, - но он оперся в одно: ему нужно по-ня-ти-е! - тяжело и горько произнёс Бэрин это слово, как неизмеримое, невыносимое бремя, и вдруг заплакал.

Все опустили глаза - перед ними стоял просто старый, растерявшийся, разуверившийся в чём-то очень важном для него человек, а не могущественный друид солнца.

- Понятие… чего? - вкрадчиво спросил первый миссионер, понимая горе жреца варягов, но не желая щадить его: слишком многое стояло за толкованием этого слова.

Бэрин посмотрел на него как на безумного, смахнул с лица слезы ладонью и горько вздохнул. Он понял, что и миссионеры и Гостомысл считают, что у него не всё в порядке с головой. Он перевёл дух и тихо проговорил, глядя на присутствующих мокрыми от слез глазами:

- Князь не понимает, почему наш Бог единовременно и Бог Отец, и Бог Сын, и Бог Дух Святой.

Миссионеры переглянулись меж собой, и первый из них, немного помолчав, искренне ответил:

- Мы в это поверили, не вдаваясь в понятие, и счастливы, как видишь.