Шмелев, естественно, был вне литературы СССР. Но он оставался в русской литературе. И как бы он ни отворачивался от Советов, как бы он ни возмущался позицией Горького, тот его продолжал ценить. В 1928 году в России вышло справочно-библиографическое издание Академии художественных наук «Писатели современной эпохи», в котором Шмелев не был упомянут, впрочем, как и Бунин, Куприн, Мережковский, другие эмигранты. Любопытно, что этот факт вызвал удивление Горького, он выразил свой укор составителям в статье «О двух книгах» (1928). Не замечать уехавших на Запад писателей в 1920-е годы было пока еще трудно. Например, Д. Горбов, один из ведущих критиков «Красной нови», в 1926 году высказал мысль о том, что эмигрантская литература не так уж плоха, во всяком случае не уступает лучшему, что создали до эмиграции Бунин, Ремизов, Зайцев, Шмелев, Мережковский, Гиппиус, то есть в «более безопасной обстановке, чем та, в которой они пишут теперь»[336].

Конечно, теперешнее положение Шмелева было куда безопаснее крымского. Он благодарил Бога за то, что оказался здесь, а не там. Там осталась его семья, которая продолжала биться за свое существование. Удивительно, что в Париж приходили весточки из Москвы. В 1928 году он получил известие от матери о внезапной смерти брата Николая, который после отъезда Ивана Сергеевича жил на его алуштинской даче в совершеннейшей нищете.

Шмелев бился над разрешением неразрешимых вопросов, он старательно искал высший смысл в том, что произошло с его семьей и с русским народом, он убеждал себя, что на Россию свыше ниспослано испытание во спасение, ради того чтобы через великое окаянство и великую помойку найти Слово. Некое Слово… Так он себя успокаивал, но не всегда в это верил… То он объяснял все Промыслом, то вдруг, уподобляясь нелюбимым упадочникам, приходил к мысли о победе зла: человек огажен, из национального человека в России делают общечеловека, нечто вроде робота; договорятся Ленины-Сталины-Дзержинские, и наступит мировое рабство, а спецы-помощники найдутся… Сотрудничество интеллигенции с Советами он называл сверхподлым и осуждал советских ученых А. И. Абрикосова, Е. И. Марциновского, С. Ф. Ольденбурга, А. И. Ферсмана.

Он был недоверчив ко всему, что касалось Советов. Он даже не верил невозвращенцам — тем советским, которые оставались на Западе. Невозвращенец с 1929 года, бывший советник посольства в Париже Григорий Зиновьевич Беседовский стал редактором парижского журнала «Борьба», а Шмелев сомневался: не Азеф ли?..

Ему хотелось, чтобы там не нарушали его прав, не использовали его текстов. Ему хотелось, чтобы здесь не препятствовали его публикациям. Ему хотелось превозмочь свои спазмы и колики, укрыться от газетных и журнальных передряг в некой тиши. Ему чрезвычайно хотелось испытать это состояние тиши — и писать. 16 февраля 1929 года он посетил Буниных, и вот каким его увидела Вера Николаевна: «Похудел. Стал тише. О себе говорил в более спокойных тонах»[337]. У него появилось новое увлечение — радио, неслыханное удовольствие. Своих знакомых он «угощал» им. 21 февраля 1929 года в гостях у Шмелевых были Бунины, и все слушали по радио вечерню из Лондона — и Бунины решили тоже завести радио.

В марте 1929 года Шмелев перенес тяжелейший грипп, потом заболела Ольга Александровна. Со своим жаром он старательно, педантично боролся компрессами из отпаренной льняной муки и сухой горчицы. Дождавшись мая, они перебрались на побережье Атлантического океана — в Капбретон, в русскую колонию. Как написал Шмелев Ильину, там были генералы и скауты, профессора и поэты, доктора и балерины, там можно было создать и генеральный штаб, и академию изящной словесности!..

В 1928 году Шмелевы, не по своей воле, сменили дачу: «Жаворонок» с выгодой для хозяина дома был сдан другим, что явилось для них полной неожиданностью. Это печальное известие они получили от Бальмонта. Пожаловавшись другу на то, что Сергей Рахманинов прислал ему «какой-то грош» за переведенные им «Колокольчики и Колокола» Э. По, положенные композитором на музыку, он перешел к следующей неприятности:

В Капбретоне Шмелев в компании профессора Кульмана, сын которого впоследствии стал духовником писателя, ловил окуней, угрей, пескарей — ему нравилась тишь лесного уголка у реки, почти, как ему казалось, русской. Он коптил кефаль, с Кульманами и Бальмонтом пек кулебяку с вязигой, собирал в капбретонском лесу рыжики, грузди, набирал их в лукошко и приносил как закуску впрок для друзей. Все ходили друг к другу в гости — на водку, приготовленную по своему рецепту. Он выращивал подсолнухи и каждому из них давал имя знакомого писателя. Шмелев окреп и радовался тому, что хвори отступили. В конце октября 1929 года Иван Сергеевич и Ольга Александровна вернулись в Севр, а в апреле 1930-го они уже опять были в Капбретоне.

В целом 1929 и 1930 годы проходили в трудах. Он, будучи вместе с Борисом Зайцевым и Куприным в составе редакционного комитета газеты «Русский инвалид», хлопотал о публикациях. Ежемесячно газета издавалась с 1930 года, а до этого, с 1924-го по 1929-й, вышло в свет пять спецвыпусков. Ее основной целью была помощь ветеранам. Так она продолжила традицию «Русского инвалида», созданного по инициативе императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I, ради помощи инвалидам войны 1812 года. Ее идейным вдохновителем стал А. И. Деникин, в статье «Искание родины», опубликованной в газете, призывавший эмигрантов к единению. Ключевую позицию в редакции занимал П. Н. Краснов. Шмелев ревностно относился как к содержанию газеты, так и к самим публикациям. К тому, например, что изъяли из статьи И. Лукаша имя Ильина как участника «Русского инвалида», но в ней нашлось место автору «Последних новостей», которым был Дон-Аминадо. Изъяли материал трижды раненного Л. Зурова, которого Шмелев пригласил к сотрудничеству по инициативе Куприна. Он возмущен: Зурова — а он Божьей милостью талант! — изъяли, а А. П. Шполянского, то бишь Дон-Аминадо, числят участником «Русского инвалида»! Шмелев горячился. Ведь в Париже, по сути, не было близкой ему газеты — такой, в которой понимали бы, что ругать Советы — занятие бессмысленное, поскольку суть большевиков всем и без того ясна, что программой должно быть воспитание читателя через постижение им современности и родного.