Председатель: Подсудимый, держитесь ближе к делу.

Подсудимый: Подчиняюсь и, переходя к самому делу, я могу только напомнить слова товарища Бухарина о том, что «Владимир Ильич был великим инструментом для сбережения общепартийной энерги и». Точно так же мы смотрим на монарха: это есть лучшая концентрация народной мысли, воли и силы. Я говорю это к тому, чтобы показать, что социализм и монархизм ничуть друг друга не исключают и что психологически вы уже готовы ставить авторитет одного превыше всего, а это и есть сущность монархизма, ибо монархизм есть единодержавие, власть единого. И конечно, вы правы, ибо если был бы найден один человек, самый умный и самый сильный, то ему нужно дать полную власть по той причине, что все остальные хуже, а следовательно, вмешиваясь в дела правления, они будут только их портить, разбавляя своей, так сказать, «хужестью» мысли и дела лучшего. Если бы Ленин сейчас воскрес, кто бы из вас посмел бы противиться малейшему его слову? Вы вот три года Ищете после его смерти в том, что осталось после него в недосказанном и недописанном, —   я бы сказал в ленинских запятых, сокровенных указаний и велений для настоящего. Если бы Ленин воскрес, вы объявили бы его пожизненным диктатором, то есть Императором… (Смех.)

Председатель: Но так как, к несчастью, товарищ Ленин воскреснуть не может, то вы лучше сделали бы, если бы вернулись к самому себе, подсудимый. Здесь разбираются ваши деяния, а не ленинские. (Смех, рукоплескания.)

Подсудимый: Мои деяния тесно связаны с ленинскими. Не будь ленинизма, не было бы и шульгинизма. Кто скажет «а», тот скажет «б». Если Ленин альфа, то я — омега. Моя задача в данную минуту состоит в том, чтобы опровергнуть моего защитника, который утверждает, что меня можно не расстрелять. Нет, с точки зрения «ленинских запятых», здесь общеобязательных, необходимо расстрелять… (Голос: И расстреляют!)

Подсудимый: Да, но лучше это сделать «с толком, с чувством, с расстановкой», чтобы не осталось оскомины ни у вас, ни у меня… (Смех.)

Председатель: Продолжайте вашу речь…

Подсудимый: Продолжаю. Итак, пропасть, которая между нами, вовсе не в том, что вы республиканцы, а я монархист. Республиканцы-якобинцы сделали Наполеона. А монархисты были главной опорой Корнилова, который, как утверждают иные, был республиканцем, а также Деникина, который к форме правления относился именно как к форме, то есть довольно безразлично. Если я монархист, то именно потому, что я довожу до конца Ленинскую идею о том, что руководить должно просвещенное меньшинство. Но каково должно быть это меньшинство в смысле численности? Ленин полагал, что двести тысяч большевиков для населения почти в двести миллионов как раз хорошо. Но почему двести тысяч? А не сто тысяч, не десять тысяч, не одна тысяча? Ленин делал этот расчет на глазомер. Но ведь глазомер не принцип, не закон природы… Мой глазомер подсказывает мне иные цифры. С России будет достаточно, для управления ею, одного хорошего работника. Правда, этот человек, может быть, будет не рабочий и не крестьянин, но дело не в этом, а в том, чтобы он был один. Впрочем, по существу покойный Ленин был совершенно согласен со мной. Ибо, не будучи ни рабочим, ни крестьянином, управлял Россией единолично. И притом, так самодержавно, как редкий автократ: один нэп чего стоит! Представим себе, что Годфрид Бульонский, который соорудил крестовый поход для освобождения Гроба Господня из рук неверных, вдруг под стенами

Иерусалима приказал бы своим крестоносцам (из экономических соображений) отречься от христианства и принять ислам. Не только бы приказал, но заставил свой приказ выполнить. Так вот это самое сделал Ленин, с точки зрения коммунистической, когда он выдумал и провел в жизнь нэп. Это ли не просвещенный абсолютизм?

Председатель: Ближе к делу…

Подсудимый: Но если не вопрос о форме правления стоит между нами, то, может быть, другие вопросы, обычно разделяющие людей, скажем: национальные вопросы? На первый взгляд это может казаться именно так, но это только — на первый взгляд. Действительно, в эмиграции весьма распространен взгляд, что нынешняя Россия есть страна еврейского фашизма. Мое собственное убеждение, что это именно так, ничуть не поколебалось, а скорее утвердилось после личного ознакомления с Советской Россией. Состав этой* залы, в которой я почти не вижу русских лиц, тоже является для меня некоторым косвенным, но довольно веским (ибо оно предсмертное) доказательством. Уходя в лучший мир, я доложу Господу, что избранный им народ занял ныне шестую часть суши… (Голос с места: «Неужели вы и на том свете будете заниматься погромной агитацией?» Смех, рукоплескания.)

Подсудимый: Это излишне, ибо грозный Иегова столько раз громил вас за вашу злобу и пороки, что очередной гнев Господа придет само собой в свое время…

Председатель: Я не допускаю здесь никаких угроз! Продолжайте вашу речь в несколько ином тоне.

Подсудимый: Я постараюсь касаться этого вопроса как можно мягче, имея в виду как указание председателя, так и персональный состав присутствующих. Но я не могу не указать, что состояние, при котором одна национальность (в данном случае — еврейская) находится в положении «первенствующего сословия», не может не порождать национальной борьбы. Она непременно произойдет. В этой борьбе, если бы я остался жив, я непременно принял бы участие, и, конечно — против вас, а не за вас. Но за это вы меня не расстреляете, ибо отлично знаете, что в случае победы я буду мягче к вам, чем многие другие… Я говорю о тех, для кого еще существует сладость мести. Для меня же месть с некоторого времени представляется Преступным самоуслаждением, таким же, как водка, кокаин или иные наркотики. Пьяница, наливая себя, не думает о том, что этим он обрекает на муку свое потомство, которое долгие годы будет чахнуть и клясть свою жалкую жизнь. Так и упивающийся местью не думает о том, что это упивательство падет на голову его детей. «Кровь Его на нас и на детях наших», —   кричали некогда безумцы и не подозревали, что на много веков предсказали свою судьбу…

Председатель: Я уже несколько раз предлагал вам говорить ближе к делу.

Подсудимый: Я стараюсь всеми силами, ибо очень ценю, что вы даете мне высказываться с большой свободой. Но свойства самого предмета таковы, что он по необходимости втягивает в себя соображения из всех областей человеческого духа. Ведь дело идет о борьбе двух миров, двух миросозерцаний… Чтобы это показать, необходимо предварительно очистить всю шелуху, которая скрывает самое существо дела. К такой шелухе я отношу даже еврейский вопрос, который, несмотря на колоссальную относительную важность его для судеб человечества, все же делается маленьким перед вопросами еще большего и несравненного значения. И, чтобы это показать достаточно ясно, я принужден заявить вещь, которая покажется многим странной. В этом основном нашем споре я защищал, защищаю и буду защищать до последнего издыхания именно двух евреев: Моисея и Иисуса Христа — против Карла Маркса…

Председатель: К существу дела…

Подсудимый: Здесь мы и добрались до самого существа дела! Два еврея, из которых один по учению нашей церкви был величайший пророк, а другой Сын Божий, создали вместе одиннадцать заповеде й… То, что провозглашение этих величайших доктрин досталось на долю народа, тысячелетия ненавидимого другими народами, есть явление, полное глубочайшего и таинственнейшего значения… Но останавливаться на нем я не хочу, ибо стою перед лицом смерти, за порогом которой я узнаю многое, чего не понимаю сейчас. При жизни я полагаю необходимым высказать, что в этих одиннадцати аксиомах, из которых последняя — «любите друг друга», заключены основные положения человеческого общежития. Кто захочет отступить от них, тот готовит миру величайшие бедствия. А это именно, следуя учению Карла Маркса, вы сделали. Ибо то, что вы называете «социализмом» и «коммунизмом», есть на самом деле только восстание против Моисея и Христа. Ваше учение чисто негативное, оно не содержит в себе никаких положитель ных доктрин. Все его содержание исчерпывающе вмещается в знаменитом лозунге «Отречемся от старого мира». Да старый мир, даже в тех случаях, когда по внешности он отрицает всякую религию, все же исповедует одиннадцать заповедей, ибо на них стоит право, не только «Божеское», но и так называемое «человеческое». Вся юриспруденция, все законодательства, все права и всякое право — гражданское, уголовное, государственное… Одиннадцать заповедей исповедывали язычники-римляне, создавшие «римское право», их держится на наших глазах «атеистическая» французская да и всякая иная республика… Из них, из одиннадцати заповедей, проистекает всяческая мораль, всякая нравственность… На них покоилась рыцарская честь, с течением веков видоизменившаяся в буржуазную «честность». Ту честность, без которой, между прочим, невозможен кредит, тот кредит, отсутствием коего вы так страждете. Они, одиннадцать заповедей, лежат в основе всей человеческой истории. И если люди от полузвериного состояния пещерного периода дошли до той высоты развития, на которой их застало начало XX века, то это исключительно потому, что, постоянно отступаясь, «впадая в грех», но и постоянно «раскаиваясь», мир все же в общем держался одиннадцати заповедей… Он никогда не поднимал открытого бунта против этих основ… Последний раз это сделал черт, за что он, по выражению Виктора Гюго, «сорок тысяч веков летел в преисйоднюю»…