– Слушаю! Ну говорите, чего там у вас еще?
– А что за мрачность такая? – прозвучал веселый Ларисин голос.
– Да я… я собственно… – рассыпался Андрей.
– Вы, собственно, уже в медведя превратились на этой вашей шахте. Ну ничего, я над вами шефство возьму! Не забыли, что обещали в гости заходить и танцевать научиться?
– Обещал?
– Обещал, обещал! Кстати, насчет танцев. Сегодня именины у моей хорошей подруги. Очень, между прочим, интеллигентная девушка. У нее есть прекрасные пластинки. Так вот – мы с вами приглашены! И чтобы без отговорок!
Андрей и не пытался отговариваться, только робко поинтересовался, когда и куда являться. Получив указание быть в полвосьмого на углу Коминтерновской и Цепной и купить «что-нибудь вроде кагорчика», он еще некоторое время послушал короткие гудки. Голова у него закружилась. Захотелось плясать. Плясать, впрочем, Андрей не умел и просто немного попрыгал по кабинету. На шум в дверь заглянула Левицкая и, ехидно приподняв выщипанную бровь, уставилась своими рыбьими глазками.
– Знаете, товарищ Левицкая, вам очень идут эти бусики, – искренне сообщил ей Шевцов, – и вообще, я не понимаю, почему мы с вами на какой-то официальной ноге. Вы – очень грамотный инженер, то есть я хотел сказать, инженер…ка. Давайте лучше перейдем на ты!
Она громко фыркнула и исчезла. «Пожалуй, в этих жиденьких волосенках и резких манерах есть определенный стиль, что-то такое даже аристократическое…» – в тот момент он любил всех на свете. Что до Левицкой, тут он попал в точку. Она была урожденной графиней, наследницей огромных поместий в Орловской и Пензенской губерниях, и ни на минуту об этом не забывала. Впоследствии, после войны уже, она объявилась не то в Дании, не то в Швеции, где получила тоже немаленькое наследство, после чего целиком посвятила себя коллекционированию саксонского фарфора.
В назначенный час, с «кагорчиком» и букетиком в руках, Андрей торчал как перст на указанном месте. Лариса почти не опоздала. От нее чудно пахло дорогими духами. Властно взяв кавалера под руку, она повлекла его вдоль аллеи местного бульвара, поминутно здороваясь со знакомыми и без умолку щебеча что-то, в смысл чего ему вникнуть никак не удавалось. Андрей очень стеснялся. Ему казалось, что костюм висит мешком, а галстук повязан криво. Самое ужасное: он умудрился посеять где-то носовой платок и мучительно думал, что теперь делать.
Они пришли последними. Компания, собравшаяся в небольшой, тесно заставленной мебелью комнате, разразилась шумными приветствиями. Андрей был представлен имениннице – Белле, брюнетке с огромными карими глазами, узким, с горбинкой носом, нежным, желтоватым лицом и неправдоподобно яркими, ясно очерченными губами. Глаза ее поминутно менялись: то – грели чудным теплым светом, то – обжигали морозным холодом, а порой вспыхивали жестоким пламенем, способным, кажется, поджечь скатерть и салфетки. Говорила Белла мало, но, очевидно, была очень умна. Андрей был потрясен. Сели за стол. Его посадили напротив хозяйки. Он не знал, куда деть руки, не мог проглотить ни кусочка, не смел даже оторвать взгляд от своей тарелки. Лишь только после второй рюмки немного расслабился. Лариса легонько приобняла его за плечи, и в голове зашумело. Гости, державшиеся вначале так же скованно, постепенно разошлись, разговорились и, кажется, почти забыли про виновницу торжества. Такое невнимание, похоже, вполне ее устраивало, она молча, мягко улыбаясь, прислушивалась то к тем, то к другим. Когда бутылки наполовину опустели, некто Игорек, белобрысый молодой человек, разразился неимоверно длинным и запутанным «кавказским» тостом. Затем, безо всякого перехода, начал декламировать нестерпимо бездарные вирши, явно собственного сочинения. Андрей стоически терпел. Присутствовали еще две девушки – сестры Зоя и Лида. Старшая, Зоя, – сероглазая крепышка, сидела с очень серьезным если не мрачным выражением лица. Ее густые темно-русые волосы, отливавшие на свету немного в рыжинку, сплетены были в небрежную косу. Черное шелковое платье, прекрасно сшитое, восхитительно облегало ее тело. Она мало ела, пила только лимонад и разговаривала низким, чуть хриплым шепотом. Лида выглядела полной ее противоположностью. Высокая блондинка с голубыми, круглыми, как у кошки, глазищами, она разрумянилась от первой же рюмки и громко без умолку хохотала, заводя этим мужчин. Последние, кроме Андрея с Игорьком, представлены были одним инженером, вроде бы грузином. Шевцов некоторое время назад служил с ним на одной шахте и запомнил как личность весьма невыразительную. Здесь же он поминутно выскакивал с пошлейшими тостами, выкрикиваемыми с усиливавшимся раз от разу акцентом, причем требовал, чтобы мужчины пили стоя, и вообще развил бурную деятельность. Глаза его сверкали, тонкие усики топорщились, взгляд лихорадочно метался от одной девушки к другой. «В конце концов, – думал Андрей, – я человек современный, безо всяких там предрассудков, но это же просто черт знает что такое!» И на ум ему пришли некие политические ассоциации.
– Ты чего это пригорюнился, Андрюшенька? Опять небось изобретать наладился? – теплое дыхание Ларисы защекотало ему ухо. – Ты смотри у меня!
– Да нет, Ларочка, я ничего…
– То-то что Ларочка. Пошли лучше танцевать, а то что мне за кавалер попался? Сидит с надутым видом, а бедная девушка должна страдать!
Андрей положил левую руку ей на талию, а правой хотел взять за руку – так танцевали грузин с Лидой, но Лариса положила его ладонь себе на плечо. Танцевал он впервые в жизни. Это оказалось неожиданно легко. Вспомнив, что должен ее вести, он начал отступать мелкими шажками вбок и назад, и опять вбок, так что получалось кружение. Ее талия была теплой и ужасно послушной. Ладонь вспотела, он чувствовал, что и ее кожа вспотела под тонкой материей. Она все время шептала ему на ухо, но он опять ничего не мог понять, потому что запах духов, смешанный с запахом ее волос, сводил его с ума. Она была самой красивой, самой необыкновенной, самой обольстительной – куда там этой дурочке Лиде или угрюмой коротышке Зое. Они танцевали, пока не закончились все пластинки. Тогда сели пить чай. Настроение у гостей изменилось. Хозяйка, так и не встававшая с места, увлеченно слушала разглагольствования прыщавого Игоря. Глаза ее сияли до того ярко, что казалось, потуши абажур, а в комнате будет так же светло. Игорь с лицом сомнамбулы что-то негромко, только ей одной, жужжал, ломая, выворачивая, как в забытьи, длинные пальцы. «Пропащая душа», – всплыло в голове у Андрея. По другую сторону стола грузин с уморительно несчастным видом вертелся между двумя сестрами. Обе не обращали на него внимания. Лида, кусая губки, кажется, собиралась заплакать. Она неотрывно смотрела на Игоря. Ей уже опостылел назойливый кавказец, и она раздраженно отмахивалась от него, как от мухи. Тогда тот пытался заговаривать с Зоей, но и Зоя демонстративно отворачивалась от него, показывая полнейшее нежелание слушать. Чтобы отделаться, она завела длинную беседу с Ларисой, нежно прильнувшей к осоловевшему Андрею, втянутому, вскоре, в их разговор, – потребовалось его мнение как технического специалиста. «Какая она все-таки умная, эта Зоя, – пьяно размышлял он. – Вообще все они тут такие замечательные! Но моя Ларочка лучше всех!» Грузин встал и гордо вышел вон. Никто этого, кажется, не заметил, за исключением одного только Шевцова, которому пришлось отодвигать свой стул.
Прощаясь, Андрей галантно чмокнул хозяйкину ручку, потом они с Ларисой долго и сладко целовались на темной лестнице. Когда они очутились у ее дверей, она ничего ему не позволила, только засмеялась, ласково погладила по щеке и ускользнула.
Ночь напролет он бродил. В голове колыхалось что-то необычайно приятное, но настолько неуловимое, что если бы его спросили, о чем он думает, он не ответил бы. Выглядел он совершенно пьяным. Тем не менее, явившись под утро на службу, Шевцов успел еще до прихода подчиненных основательно поработать. Всех их, кроме разгильдяя Иванова, он благодушно отпустил. Пьяница и знаменитый на весь район бабник Иванов накануне опять прогулял. Андрей завел с ним задушевную беседу о тяготах подземной работы и жизни вообще, пообещал внеочередной аванс, участливо поинтересовался, как семейство, произведя всем этим впечатление настолько сильное, что прожженный механик наотрез отказался от аванса и поклялся немедленно исправиться. Лишь выйдя на свежий воздух, он осознал, какого свалял дурака и с горя отправился к знакомой официантке Клаве, у которой, конечно, напился и прогулял еще три или четыре дня.