Но где же ты нашла унижение? В прошлый раз, когда ты решила переехать ко мне под давлением обстоятельств — признаюсь, я испытал нечто подобное. Позавчера мне было только очень больно и я продолжал (и продолжаю!) надеяться, что твое новое счастье — всего лишь очередное недоразумение, которое скоро рассеется. Скорей, чем ты думаешь.

Меня поставили перед фактом: дела обстоят так-то и так-то, ответа не нужно. Что я должен был предпринять? В какое геройство сыграть? Я попытался остаться открытым, плакал — и не стыжусь. Оставь надежду всяк сюда входящий (вы уже обыграли эту строфу в стишках?). Вот и весь разговор.

Жаль, что до сих пор не придумали открыток, на которых полиграфическим способом было бы отпечатано, к примеру, «все кончено», «прощай, любимый», три розочки и разбитое сердце впридачу. Ответная: «хорошо, любимая, мы же интеллигентные люди». Это облегчило бы твою задачу. Но ты не ищешь легких путей. Все, что ты говорила, имело вопросительную форму («как нам быть»?), везде эти закорючки с точечкой. Тебя мучают сомнения? Ты не рада своему новому недоразумению?

Вряд ли. Я думаю, ты хотела подсластить пилюлю, не понимая, что надежда остается, что я тебе небезразличен, иначе бы ты просто позвонила или передала через Таньку и кого-то еще. Или вообще не позвонила бы. А позавчера тебе важно было убедиться, что я пилюлю съел и она подействовала, что я поправился и не собираюсь делать глупостей. Все это шито белыми нитками, не будем же притворяться.

Виноват, конечно, я. Прежнее истрачено, нового не появилось. Я поучал тебя, я относился к тебе как к домохозяйке. Пишу это не затем, чтобы разжалобить тебя или продемонстрировать свое раскаяние. А для чего же, спросишь ты раздраженно? Не пора ли перейти к делу?

Твои глаза бегают по строчкам, отсеивая нравоучения и останавливаясь на словах… на каких? Ты заметила, какие слова останавливают взгляд? Те же, что и раньше — любовь и надежда, девочка моя, Асенька, одинокий кленовый листик, осенняя ласточка, все это останется, что бы ни произошло потом. Кто может отменить прошлое? Ни у кого нет такой власти, ни у тебя, ни у меня, ни у него.

Я был невыносим, ревновал, тряс тебя по пустякам, заставлял читать Демидовича вместо Павича, и при этом смотрел на твою учебу как на блажь, которая нужна разве что для общего развития. Твоей главной функцией, согласно моему генеральному плану, должна была стать функция жены, и ведь я столько раз слышал о том, что многие женщины к этому стремятся и поступают в институты, потому что не на улице же им искать, правда?

Но ты не такая? Тебе не нужно обыкновенное женское счастье?

Я тебя проглядел, проморгал тот момент, когда наш мир померк и ты устремилась на поиски другого, где все только начинается. В таких случаях человек часто выбирает импульсивно. Ты выбрала, но не торопись менять свою жизнь, не ломай ее. Я бы мог написать — «держись от него подальше», но это не сработает, как и все, что я могу сказать о нем хорошего или плохого (хотя кто спрашивал моего мнения?), или хотя бы — «не спи с ним», но ты обидишься и не услышишь. Слишком грубо? И тем не менее в точку. Зная тебя, я предположу, что ничего еще не было, ты не могла прийти ко мне «после», ты пришла «до». И дай Б-г, чтобы твои сомнения, если они есть, продлились как можно дольше.

Но если все-таки это случится — а оно случится, других вариантов, по-видимому, не осталось — так вот, если он будет тебя обижать, передай ему, что мой призрак настигнет его и разорвет на атомы.

Твой Г. Г.

(горелая гренка)

P. S. Нет, я не делаю глупостей, я просто спалил свой завтрак, пока размышлял о том, стоит ли отправлять это письмо. Оно сумбурное и какое-то усталое, но пусть будет.

Совсем запамятовал — наши звали тебя на празднование экватора. Они тоже без тебя скучают. Приходи, не будь бякой. 15 февраля в Большой химической.

Ты дашь нам ключ?

Приближался так называемый женский день. У нас было принято его презирать, и мы презирали. Я заявила Баеву, что в эти игры не играю и пусть он не беспокоится. А если побеспокоится, я поссорюсь с ним на день или два, за это время умрут оба и какому-нибудь Шекспиру будет чем заняться. Но Баев неожиданно начал действовать.

Седьмого числа он явился на психфак, ул. Моховая, дом номер, строение такое-то, с двумя букетами в руках, и вручил их Татьяне с просьбой «поделить как-нибудь между собой». Они разговорились, а я стояла в сторонке и гадала, что мне достанется — гиацинты или тюльпаны (хотелось и то и другое). Танька сказала, что проведет выходные в новой компании, и я в очередной раз удивилась тому, что у нее есть кто-то, кроме нас. Баев выслушал ее и спросил: «Значит, восьмого тебя не будет?», она кивнула. «Тогда, может быть, ты дашь нам ключ?»

От такой наглости растерялась я, но не Танька. Она хмыкнула, достала ключи, отцепила нужный от кольца и сказала: «Талоны на диетическое питание в тумбочке. Только не рвите зубами, отрежьте аккуратно, ножницы в верхнем ящике». Потом они сообразили, что без ключа Танька в свою комнату не попадет и условились оставить его в норке. Увидите, там есть дырочка возле двери, такая неприметная.

Скрепив договор рукопожатием, Баев и Танька распрощались, как два деловых человека, удачно заключившие сделку.

(Меня даже не спросили, какие молодцы!)

Я заеду за тобой вечером, сиди дома и никуда не уходи, сказал Баев как бы невзначай и исчез. Заметил, значит, что я тоже присутствовала при разговоре.

Когда я вошла в комнату номер 1406, там уже дежурил Рощин, приехавший ночью из Бердичева. Как диплом? — спросила я. Отлично, ответил он, с теорией покончено. А ты хорошо выглядишь, только глаза красные, мало спишь? Это я плакала, говорю, от умиления, сегодня в универе черт-те что творится, психфак превратился в цветник. А я решил соригинальничать и пришел без веника, сказал Рощин. Не ты один, ответила я. (Танька мой букет не выдала, мотивируя это тем, что я скоро получу еще, и зачем мне тогда два.) Ну значит, я не оригинален, но и он тоже, удовлетворенно заметил Рощин, оглядев наш с Танькой закуток, после чего сел на мою кровать и сложил ручки на груди.

Выгнать его не удалось. Он вознамерился провести тут целый день, комментируя каждое мое движение. Он отказался выходить даже в том случае, если я соберусь переодеваться. Я чувствовала, что сейчас провалю ответственное задание, как последняя двоечница. Мое состояние, внешнее и внутреннее, отвечало всем диагностическим признакам комплекса «пришла пора — она влюбилась». Рощин не мог ошибиться (все-таки пятый курс), он мастерски повышал напряжение в системе, рассчитывая на перегрузку и катарсис. Я пыталась вытолкать его вон или поколотить, но он под видом самозащиты хватал меня за руки и все это могло бы плохо кончиться, если бы не Баев, который вошел так тихо, что мы его не услышали. Некоторое время он наблюдал за нами, потом предупреждающе кашлянул.

— Здравствуй, Данила, — сказал Рощин, который первый заметил, что мы не одни.

— И вам не болеть, — ответил Баев, взгляд у него был жестковат, я бы не поручилась за то, что он и дальше будет вести себя как джентльмен. — Ты готова? Едем?

— Я еще не оделась, извини.

— Неодетые девушки выглядят несколько иначе, — процедил Баев, глядя на Рощина, а вовсе не на меня. Он как будто держал его на прицеле. — Мне нравится так. Оставь, тебе очень идет, ты похожа на девочку, у которой есть мальчик с бритым затылком и двумя-тремя словами на все случаи жизни. Впрочем, если ты хочешь изменить свой имидж, мы с Сергеем можем выйти и обсудить футбольные новости где-нибудь на лестнице.

— Обойдусь, — сказала я. — Сережа, тут Акис забыл кассеты, отнеси ему, ладно? Я к вам завтра зайду. Нет, послезавтра.

Баев обернулся ко мне, его лицо смягчилось, желваки на скулах, которыми он только что так картинно играл, пропали. Он посмотрел на часы — на диетический ужин мы опоздали, но не больно-то и хотелось. У меня другие планы. Поехали.