Отъехав от реки, мы встретились с полчищем длиннохвостых обезьян, лакомившихся дынями на бахчах. Уединенные водоемы пестрели многоцветьем птичьего оперения. К тому времени у Симона проходил инкубационный период малярии, но мы еще не подозревали об этом. В Ниафунке мы узнали, что половодье было настолько мощным, что паромы не могли ходить по вздувшейся реке. Путь на юг был отрезан. Чтобы обогнуть затопленные приречные районы, нам пришлось совершить 700-километровый объезд по стране кочевников. Это был труднодоступный район, и лейтенант полиции, проверявший наши бумаги в Лере, сказал, что за последние четыре месяца мы были первыми иностранцами, которые появились здесь.

Мои воспоминания о нашем путешествии южнее Нигера весьма фрагментарны: лагерь при полной луне, освещающей гигантские термитники; цикады, стрекочущие в серебряной ночи; некогда великий лес мертвых и умирающих деревьев, где не было слышно ни единой птицы, где скот давным-давно истоптал копытами всю прочую растительность и подлесок превратился в вязкую трясину, как в загоне для свиней; поселок, жители которого все до единого при нашем появлении высыпали на улицу, бежали следом, прыгая и хлопая в ладоши вдоль единственной улицы, потом все это до последней лающей собаки осталось позади в облаке пыли; лагерь кочевников, где негроидные, говорящие по-арабски мавританцы пели на закате дня — мужчины с копьями, щитами и палицами, женщины с полными, в форме банана, грудями и ожерельями из разноцветных бусин; в оранжевых лучах солнца долбленые каноэ, вытащенные высоко на берег среди камышей; улыбающиеся девушки, с песнями превращающие ногами кучи проса в муку; стада длиннорогого скота с выжженным тавром на боках, теснившегося за колючими оградами загонов.

Дневник Симона отразил все это так: «Радостная атмосфера; побывавшие на Северном полюсе вспоминают Алерт».

Три дня мы катили на юго-восток через влажные леса и ирригационные системы рисовых полей Курумы до тех пор, пока снова не выехали на шоссе у гремящей плотины на Нигере в Маркале, расцвеченной рекламой «Кока-кола». Первозданная Африка исчезает изо дня в день.

Теперь мы разбивали лагерь в лесу под кронами пальм и баобабов. Однажды темной ночью я услыхал, что где-то, за пределами нашего лагеря, стонет Джинни. Она лежала на спине. По ногам у нее ползали муравьи, но она не обращала на них внимания. Вот уже несколько лет, как она страдала болями в желудке, которые с годами усиливались. Анализы показали спастический колит, но обычные лекарства не приносили облегчения. Я дал ей болеутоляющего, и к утру она почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы сесть за руль.

У Симона от густой пыли глаза налились кровью, положение еще более усугублялось тем, что он носил контактные линзы. В Лулуни, совсем неподалеку от границы Берега Слоновой Кости, он купил бататов, гуавы и приготовил на костре вкуснейший обед. Мы обедали в зарослях слоновой травы на поляне, а вокруг нас, над вымокшим насквозь лесом, сверкали молнии и грохотал гром.

Симон рассказал нам, что неподалеку от рынка, где он купил гуаву, он набрел на рекламу, которая гласила по-французски: «Продажа западной одежды», а по-английски: «Здесь мертвый белый человек».

На границе Мали я отнес наши паспорта рослому чернокожему офицеру, который говорил по-английски и прибыл сюда из Гундама. Он был очень горд, когда узнал, что мы останавливались в его родном городе, но сильно расстроился, когда заметил в паспорте Чарли отметку «Путешественник». «Но эта человек нельзя работать путешественник. Никто не делает деньги, если путешествовать». Он отправился молча к «рейнджроверу», чтобы досмотреть Чарли, затем разразился смехом: «Это правда, очень ленивый человек». Раздраженный Чарли, подозревавший, что это я натравил на него офицера, делал мне угрожающие жесты из машины. В обмен на большое количество томатного пюре мы наполнили канистры свежей водой и поехали на юг к границе.

4 ноября мы достигли Тиассале, где зашли в ресторанчик перехватить пива с сэндвичами. Мы чувствовали себя немного не в своей тарелке после нескольких недель без ванны. Я надеялся отыскать место для лагеря на берегу реки Красная Бандама, чтобы можно было поплавать, а также «поохотиться», потому что за Олли оставалась еще одна научная задача в Африке — наловить улиток в стоячих водоемах местных лесов.

Разыскивая проезды для автомобилей через лес, я наткнулся на симпатичное бунгало с видом на реку. Оставив машину в стороне, я робко направился к дому по аккуратно подстриженному газону, окаймленному экзотическими цветами. Появился поваренок в фартуке, и я сказал ему, что хотел бы видеть хозяина. Поваренок привел мальчика-слугу с садовыми ножницами в руках, который позвал одетого в ливрею дворецкого, а тот в свою очередь — коренастого в очках секретаря. Я спросил, как проехать к берегу реки.

«Месье в церкви», — пожал плечами секретарь. Примерно через час тот прибыл на «мерседесе»; он оказался местным судьей, с ним была его белокожая жена. Он любезно предоставил в наше распоряжение слугу Жана (из Верхней Вольты), чтобы тот показал дорогу. Час мы ехали по лесу, потом вязкая дорога вывела нас на берег реки, где под гигантскими деревьями лежали два долбленых каноэ.

В ту ночь мы разбили лагерь на площадке, очищенной от бамбука и прочей лесной поросли. Чарли выследил 25-сантиметрового черного скорпиона, которого Олли проворно «замариновал» на «случай, если тот представит интерес для музея».

Симон развел костер из поленьев красного дерева и раздобыл цыпленка с помощью Жана, родная деревня которого была всего в миле вниз по течению реки. Воспользовавшись рукояткой стартера от «лендровера» вместо вертела, он приготовил эту птицу с бататами. Были поданы также тушеный лук, баклажаны — и наш обед превратился в настоящее пиршество. Симон сам закупал свежую провизию, начиная от Лондона и кончая этим, нашим последним лагерем в Афирке. Поэтому я спросил, сколько мы должны ему, потому что знал, что его бартерная система срабатывала не всегда. «По фунту с носа покроет это», — ответил он.

Олли повел нас охотиться на змей в соседний лес. Уже через полсотни метров от лагеря мы наткнулись на, по-видимому, бесконечную цепочку черных муравьев размером по полтора сантиметра. Они кусались со страшной силой, что вскоре узнал Олли, когда парочка этих тварей нашла себе убежище у него под штанами и рубашкой.

Симон отыскал змею, свернувшуюся кольцом в зарослях полусгнившего бамбука. У нее на шее красовался своеобразный узор — элегантная мертвая голова. Олли и Чарли отказались общаться с этой тварью ради еще одного фотоснимка, а Симон осторожно ткнул гадину палкой, и она продемонстрировала фокус — скрылась с невероятной быстротой. Там были очень красивые черные и желтые пауки, повсюду лежали пятна солнечного света, который, словно лучи лазера, прорывался сверху сквозь темный шатер листьев над нашими головами. Стволы деревьев поражали массивностью, и вся растительность вокруг была густая и высокая; тут же валялось множество гнилых сучьев. Бабочки, мотыльки и стрекозы облагораживали это сумрачное царство, иногда их место занимали словно вращающиеся по кругу светлячки.

Осчастливленный своей скользкой добычей, Олли повел нас обратно в лагерь. Джинни, одетая лишь в сумрак, купалась на песчаной косе, ее полотенце и мыло лежали на носу одного из каноэ красного дерева. Когда я присоединился к ней, такой же безмолвный, как течение реки, по соседству с нами ткнулось в берег каноэ какого-то туземца. Джинни быстро обернулась, схватила полотенце (два квадратных фута) и впилась взглядом в визитера. Тот словно находился в состоянии транса, но вовсе не был смущен. Жаль, что под рукой не оказалось ни камеры, ни вспышки, и я не смог запечатлеть выражение ярости на лице Джинни. Еще мгновение — и рыболов, ухмыльнувшись, удалился в джунгли.

После двух долгих патрулирований, связанных с наблюдениями за птицами, Олли был удовлетворен, и мы покинули леса. Три часа езды на юг привели нас на берег океана в Абиджан — столицу Кот-д'Ивуар (Берега Слоновой Кости), где на холмах, утопающих в зелени, было много небоскребов, модных отелей и мчащихся с самоубийственной скоростью оранжевых такси.