— Несмотря на это, а пожалуй, именно поэтому, повторяю, Рауль не был Дон Жуаном. Было в нем некое самообладание, некая форма контроля, постэротическая дисциплина, и, когда он позже приходил в кафе и разглагольствовал о грудях, бедрах и талиях, вы понимали, что, пока он обнимал женщину, он думал о превращении этих форм в явление искусства. Не знаю, помните ли вы, но он мог быть очень книжным и вместе с тем совершенно бесстыдным.

— Помнишь, Джанни, нашу прогулку в Орвието?

— Нет!

И снова они стали повторять, и тут были единодушны, что римский период в жизни Билли и Рауля закончился самым невероятным образом и это предопределило все, что произошло годы спустя в Халапе, хотя и прозвучало в несколько ином ключе, однако нотки безумия, внесенные Тересой, третьим углом треугольника, звучали постоянно. Только в Халапе все обернулось гораздо серьезнее.

В Риме к ссорам Билли и Рауля примешались трагическая история Тересы Рекенес с ее провидцами и ворожеями, литературная неудача, любовные разочарования, грозившая Билли тюрьма, и тем не менее события эти представлялись им смешными и нелепыми. Ему особенно было интересно слушать о тех временах, ведь он знал о них только по бессвязным, искаженным, бредовым версиям Билли, которые она преподносила ему в Халапе, и никогда не мог все толком понять.

Они снова заговорили о сношениях Тересы со всевозможными медиумами, ясновидящими и гадалками. Она объездила за ними пол-Европы и у некоторых из них вызывала настоящие истерические судороги, эпилептические припадки, помрачение ума, вспышки дикой ярости. В Риме, Неаполе, Калабрии, Пулии ее боялись, как бедствия. В конце концов ее перестали принимать или наотрез отказывались входить при ней в транс.

— Рассказ, который она предложила издательству, — сказала Эухения, — после чего оно и прекратило свое существование, был в некотором роде автобиографичен. Речь шла о женщине, которая видела главную цель своей жизни в мести покойному мужу. Я так никогда и не поняла, правда ли Тереса верила, что при каждом сеансе она навлекала кару на бедную нераскаянную душу, имевшую в земной жизни несчастье связать свою судьбу с этим тропическим циклоном, или же ей это показалось только один раз, а потом она патологически, маниакально повторяла свой опыт, уже и не заботясь об этой мести, просто служившей предлогом. Ей были важны только отношения с женщинами, которые устанавливали контакт с покойным.

Леонора не понимала толком, о чем шла речь. Все принялись объяснять. Тереса Рекенес постоянно ездила по всей Европе, посещая самых знаменитых медиумов. Она выписывала все специальные журналы, где они помещали свои объявления. Приезжала, заставляла вызывать дух своего мужа и неизменно осыпала его оскорблениями. Очевидно, по крайней мере так она объясняла в своем рассказе, она не могла простить ему измену, совершенную вскоре после брака, и болезнь, которую в результате этой неверности она подхватила.

— Ее страсть к нам, к литературе, к издательству была отнюдь не бескорыстна. Не только потому, что она требовала, чтобы кто-нибудь сопровождал ее на сеансы. Это в конце концов пустяки, а иной раз и занятно бывало. Как странно! Изображала себя такой отважной и не решалась оставаться наедине с Голосом.

— Среди нас я была одной из первых сопровождающих! — воскликнула Эухения. — Мы приехали в Неаполь. Ясновидящая жила на грязнущей улице, в жутком дворе, в какой-то страшной хибаре. Я никогда еще Тересу не провожала, иначе ни за что бы не пошла. Меньше всего я могла вообразить все, что случилось дальше. Так вот, входим мы в комнату к медиуму. Им оказалась чернявая толстуха со свиными глазками, словно созданная для неореалистического фильма; через несколько минут она впала в глубокий транс. Вдруг из уст толстухи послышался голос, странный, приглушенный, словно он пробивался сквозь вату; сначала он звучал, как стон, прерывался рыданиями, потом обрел силу, стал хриплым, грудным, низким. Я была в таком ужасе, что никогда потом не могла вспомнить, что же он говорил до тех пор, пока Тереса не вскочила и, назвав какое-то имя, не спросила своего собеседника, знакомо ли ему это имя. Когда голос, запнувшись, ответил «да», Тереса, дрожа от ярости, разразилась бранью. Она кричала, что вызвала его лишь затем, чтобы сказать, что при жизни она изменяла ему не раз и не два, с кем попало, даже с его собственным шофером, со старым садовником; что всегда презирала его как мужчину и, где бы он там ни был, пусть знает, что она обманывала его с первого дня свадьбы; и так она вопила, пока несчастная толстуха медиум, забившись в судорогах, не обрела свой собственный голос. Она словно сошла с ума и подняла истошный крик, сзывая свою родню. Появились какие-то типы, смахивающие на убийц, какие-то зловещие старухи, все орали по-неаполитански и взашей выставили нас на улицу. Долго потом я не соглашалась пойти с ней еще раз.

А вот его Тереса никогда не просила ее сопровождать, хотя иной раз он сам предлагал свои услуги; у них были отличные отношения, и она подробно рассказывала ему об этом ц ре следовании за гробом, которое длится уже пятнадцать или двадцать лет и в котором была некая цикличность. Возможно, циклы совпадали с фазами луны; когда приближались дни намеченных визитов, Тереса не могла ни сохранять спокойствие, ни сосредоточиться на чем-нибудь. Любой пустяк выводил ее из себя, при малейшем возбуждении она принималась говорить, словно одержимая, о своем общении с Голосом. Эта мания навлекла на нее немало неприятностей, ссор, юридических преследований. Многие женщины жаловались на нее в суд, обвиняя, что она доводит их до психического расстройства, в результате чего они теряют медиумические способности. А ей эти жалобы только доставляли удовольствие. Она говорила, что уж если медиумы так страдают, то каково же приходится душе ее мужа.

— Я могу и страху нагнать, — призналась она ему как — то. — Один раз я присутствовала на сеансе во дворце Фронди. Пригласили медиума из Пескары, чудо с мировой славой. Нас было человек сорок. Несколько ученых, деятели церкви, какие-то дипломаты, пара англичан, скрывшие лица под маской, и Фронди — мать и дочери, видел бы ты этих уродин! Все должно было происходить «по науке», представляешь? Расставили сложнейшие приборы, повсюду натянули проволоку, чтобы ловить какие-то там вибрации. А меня, по правде сказать, интересовал не этот эксперимент, а способности медиума. Женщина уснула, я услышала голос и сразу узнала его. Он ясно назвал мое имя, хотя потом эти мерзкие бабы Фронди со зла все отрицали и выдумывали обо мне разные небылицы. Я словно совсем разум потеряла. Это был голос человека, которого я до сих пор ненавижу. Я не дала ему слова сказать. Он только пробормотал что-то… Ты и не знаешь, каким угодливым, каким жалким был этот мерзавец при жизни! Я вскочила и давай кричать ему все, о чем думала, рассказала, что, когда он считал, будто подчинил меня, я спала со всеми его друзьями, с его братом, что я превратилась в суку ради чистого удовольствия поиздеваться над ним. Не скрыла и того, как я обрадовалась, узнав о его смерти. Ну и скандал разразился! Проволока, натянутая вдоль стен, начала вибрировать; аппарат рядом с медиумом гудел все громче и громче. Женщина не выдержала и упала на пол; на губах у нее выступила пена; омерзительно завоняло. Мне кажется, она… Ладно, не стоит вникать в подробности. Голос мужчины, исходивший из ее уст, превратился в ужасающий, непереносимый стон. Англичане визжали, словно вот-вот задохнутся под своими масками. Эльза Фронди навсегда перестала со мной разговаривать и сама не знает, как меня этим обязала.

В общем, не только отношения Рауля с Тересой послужили причиной окончательной ссоры и развала издательства. Все было гораздо сложней. Билли ни о чем не подозревала. А как же ревность, о которой столько твердили? Конечно, ревность бурлила, но совсем иного свойства. Билли вообразила, будто Рауль предпочитает венесуэлку в интеллектуальном плане, а это она стерпеть не могла. У нее то и дело вырывалась какая-нибудь дерзость. Они провели вместе последнее лето в Венеции, то лето, коща Рауль и Билли начали ссориться по любому поводу. Бедняжка была чересчур уверена в себе. Она забыла, что судьба «Тетрадей» целиком зависит от воли Тересы. Так уверена в себе? Да, убеждена, что именно они, а главное, она, как редактор всех изданий, создают венесуэлке почетное положение, какое ей не купить за все свои миллионы. В конце концов она решила, что только существование «Ориона» и оправдывает интеллектуальные притязания Тересы. А та словно не замечала бестактностей Билли и хохотала, как будто принимала их за остроумные выпады. Она ждала подходящего часа, чтобы отплатить. Возможно, и сдерживалась, потому что писала в это время свою книгу или, во всяком случае, отделывала ее.