— Надо вернуться домой, — обнимает ребят за плечи начальник приемника. — С вашей мамой мы уже поговорили. Она ждет вас.

Ребята поднимают на начальника полные ужаса глаза и теснее прижимаются друг к другу.

— Не пойдем. Теперь она нас совсем убьет.

Они опять становятся замкнутыми и испуганными, и начальник приемника не может добиться от них больше ни слова.

Через месяц на заседании исполкома городского Совета разбирается дело о бесчеловечном отношении Дедовой Веры Яковлевны к своим детям. Зачитываются заявления соседей, говорят свидетели. Подходит к столу бледная, заплаканная Светка и убежденно, не по-детски серьезно заявляет:

— Домой все равно не вернусь, лучше буду на улице жить. В трубах, на дне канавы! Страшно, конечно, но у «нее» страшнее.

Дело разбирается долго. Мать плачет, дает обещания, просит вернуть детей, но единодушным решением дальнейшую заботу о Светлане передают государству. Однако принимая во внимание раскаяния и обещания Дедовой, оставляют ей сына.

Заседание заканчивается. Мать берет Витю за руку, и он весь съеживается, становится похожим на побитую собачонку. Светлана захлебывается от подступивших слез.

А через месяц она уезжает в детский дом. Прощается со школой, подругами, с городом. Сопровождающая ее девушка несет чемодан. Они идут по улице той же дорогой, какой Светка ходила с Витей в школу. За углом — их дом. Дома — Витя... Светка не видела брата с тех пор, как после заседания исполкома мать увела его с собой. Она не разрешала детям встречаться.

Девочку охватывает волнение: нет, она не сможет пройти мимо дома. Она зайдет. А если дома мать? Если она не пустит?..

Светка вспоминает, какой заплаканной и несчастной была она тогда, в горсовете, и чувствует, как к горлу опять подступают слезы. Нет, мать, наверное, будет просить ее остаться, будет обещать, что никогда больше не тронет пальцем. И Светка ускоряет шаги.

Чтобы не мешать ей проститься, сопровождающая Светку девушка остается на улице. Дверь открывает Витя. Он бросается к сестре на шею, обнимает ее, кричит и пляшет от радости. А когда успокаивается, берет Светку за руку, и они убегают в комнату, где стоит большой, уютный диван. Удобно устраиваются на диване. Светка хочет сказать брату о цели своего прихода и не может. Не может вот так сразу омрачить радость встречи. А Витя достает семейный альбом, и они с трепетом открывают его на первой странице. С фотографии ребятам улыбается статный мужчина в парадной летной форме. Лицо у мужчины открытое, доброе. Это отец... Брат и сестра могут подолгу смотреть на его портрет. Смотреть, и молчать, и думать о нем.

Резко хлопает входная дверь, и не успевает Светка подняться с дивана, как в комнату влетает мать. Вырванный из детских рук альбом падает на пол, истерически вскрикивает Витя, отступает к двери и выскакивает на улицу Светка. Вслед ей несутся ругательства, злобные выкрики. После этого в сердце девочки уже не остается места для матери. Оно становится осторожным и недоверчивым. Оно становится злым.

В детском доме Светку считают «трудным» ребенком. Она грубит, своевольничает, не признает дисциплины. В ней столько озлобленности, столько недоверия к людям, что опытные воспитатели просто теряются: ну как, с какой стороны подойти к ней? «Трудным» ребенком ее продолжают считать и через два года. Правда, учится Светка добросовестно, работает в трикотажной мастерской, но по-прежнему держит себя со всеми вызывающе, одинаково не уважая ни сверстниц, ни старших. У нее совсем нет друзей. Это беспокоит педагогов и воспитательницу Светлану Аполлоновну Борисову. В присутствии Светки она особенно часто говорит девочкам о благородном чувстве дружбы, которое помогает людям идти по жизни, рассказывает о том, насколько сильнее, насколько счастливее становится человек, когда у него есть друзья. Светка никогда не слушает этих ее рассказов. Занимается чем-нибудь посторонним, а то вовсе уходит из комнаты. Возвращается, когда Светланы Аполлоновны уже нет, и презрительно мимоходом замечает:

— Опять Воспитка трепалась... А вы уши распускаете.

— Она очень даже интересно рассказывает, — возражает кто-нибудь из девочек, но Светка только отмахивается:

— Да ну вас всех! Подхалимки...

Светка вообще невысокого мнения о воспитательнице их группы: молодая, только что окончила институт. Год назад училась сама, а теперь «лезет» учить других. Светка так и говорит о ней: «лезет». И называет ее за глаза Воспитка, а в глаза не называет никак.

И вдруг происходит событие, после которого она никогда больше не может назвать Светлану Аполлоновну этим презрительным, выдуманным ею самой словом.

Вечером воспитательница приглашает девочек в красный уголок и садится за рояль.

— Вечно этой Воспитке что-нибудь надо, — ворчит Светка. — Опять песню разучивать...

И собирается уходить.

Но Воспитка очень просто, даже как-то стеснительно спрашивает у девочек:

— Вы будете слушать, если я вам что-нибудь сыграю?

Светка останавливается в дверях и с удивлением замечает, что всегда сдержанная и ровная Светлана Аполлоновна сегодня очень взволнована. Девочки рассаживаются вокруг рояля, руки воспитательницы осторожно ложатся на клавиши.

Сначала Светка все-таки хочет уйти и задерживается только из любопытства. А потом уже забывает обо всем. Широкая, властная и вместе с тем очень трогательная музыка поражает ее своей силой и нежностью. Светка прислушивается и улавливает за страстностью и широтой мелодии живую человеческую боль. Будто грустит кто-то очень сильный и гордый... Будто потерял он самое дорогое и теперь не может вернуть его.

Ей почему-то вспоминается портрет отца в парадной форме, представляется бездонное голубое небо, как свастикой, перечеркнутое силуэтом вражеского самолета.

Музыка крепнет. Исчезает щемящая душу боль, Светка слышит победные маршевые аккорды, а потом светло и тонко поют чистые, высокие ноты, и опять повторяется страстная, сильная мелодия, за которой угадывается страдание живой человеческой души. Светка медленно опускается на стул. Она чувствует себя подавленной и в то же время окрыленной. Она не может понять, что с ней.

— Тебе понравилась музыка? — тихо спрашивает воспитательница, и Светка поднимает на нее растерянные глаза.

— Не знаю...

Что ни делает она в этот вечер, чем ни занимается на другой день, она неотступно слышит светлую, певучую, чудесную музыку. Светка сама разыскивает воспитательницу и обращается к ней, впервые называя ее по имени и отчеству:

— Что вы играли вчера, Светлана Аполлоновна?

— «Полонез» Огиньского.

Воспитатели с удивлением и радостью замечают, как постепенно начинает теплеть сердце «трудной» девчонки. У нее появляется интерес к людям. Сначала к одной только Светлане Аполлоновне. Теперь Светка не пропускает ни одного музыкального вечера. Садится поближе к роялю и, если Светлана Аполлоновна спрашивает девочек, что они хотят послушать, обязательно просит:

— «Полонез», который вы играли тогда...

Светлана Аполлоновна играет, потом рассказывает девочкам об Огиньском, об истории его «Полонеза». В другой раз она играет им Чайковского, и Светку эта музыка поражает еще больше. Она пробует сама учиться игре на фортепьяно, записывается в музыкальный кружок и старательно занимается в нем.

Однажды после музыкального вечера Светка провожает воспитательницу до ее комнаты и, когда Светлана Аполлоновна приглашает ее, заходит.

В комнате тесновато, но уютно. На полках книги. Очень много книг. А на столе альбомы с фотографиями. И фотографий тоже очень много. Светлана Аполлоновна замечает заинтересованный взгляд Светки и, усадив ее у стола, пододвигает кипу снимков.

— Это из туристского похода...

Снимки необыкновенные. В горах, по диким узеньким тропкам пробираются веселые парни и девушки. И среди них Светлана Аполлоновна. В брюках, в клетчатой ковбойке, с рюкзаком! Потом веселые парни и девушки сидят у костра, переходят бурную речушку, плывут на байдарках, поют под гитару... Светка рассматривает снимки и расспрашивает воспитательницу о ее спутниках. Светлана Аполлоновна охотно и подробно рассказывает. Потом вынимает другую пачку снимков, и Светка видит тех же парней и девушек на лыжах в заснеженном лесу, на платформе железнодорожной станции, в аудитории института.