Света идёт по самому краю улицы, любуется хрустально чистыми арычными струями, изумрудом раскинувшихся за арыком полей, влюблёнными глазами смотрит на окутанные бело-розовыми облачками цветения деревья, на бесчисленные стаи птиц, оглашающих окрестности ликующим щебетанием. Она во власти неиспытанного доселе очарования, которое исходит от просыпающейся природы, будто видит всё это впервые в жизни. Идёт и не может наглядеться на переливы нежных красок. «Неужели все прошлые вёсны не были такими же зелёными, цветущими, прекрасными?» — сама себе задаёт девушка вопрос, не подозревая, что это в её юном сердце расцвела весна. Это весна природы, усиленная весной молодости, надежд и предчувствия будущего счастья, заставляет смотреть на мир другими глазами и видеть его особенно прекрасным и очаровательным. Это весна первой любви будоражит и волнует молодую кровь.
… В своё время не только Фазыл, но и тётя Фрося заметили необъяснимые странности в поведении Светы. Она ходила какая-то от всего отрешённая, замкнутая, по-прежнему упорно избегала Фазыла, даже в доме его перестала появляться.
— Федя, сынок, — не выдержала наконец тётя Фрося. — Может быть, ты чем-нибудь обидел Свету? Пошутил неосторожно?
— Да нет, мама. Ничего особенного не припомню. Ну, а шутки… Кто знает? Только стоит ли на шутки обижаться?..
— Ума не приложу, что с девчонкой происходит…
Ещё раз поговорили с Мухаббат. Но та почему-то сразу смутилась, что-то невнятно ответила и поспешила уйти, сославшись на неотложные дела. Тётю Фросю это ещё больше встревожило и насторожило. «Нет, здесь что-то не так, — размышляла старушка. — Чует моё сердце, не так…» И она решила сама напрямик поговорить с девушкой.
В медпункте Света была одна. Она сидела за столом, заполняла какие-то бланки. Услышав скрип открываемой двери, подняла голову и тут же вскочила.
— Тётя Фрося? Здравствуйте… У вас что-нибудь заболело?
— В мои годы, доченька, всё болит. Только от старости пока не лечат. А пришла я к тебе не с болячками своими, будь им лихо, а по делу. — Тётя Фрося пристально глянула Свете прямо в глаза и многозначительно добавила. — По важному!
— По какому?.. — чуть слышно прошептала Света, побледнела, потом мучительно покраснела и испуганно глянула на нежданную гостью.
— … По важному, — повторила старушка, пододвинула поближе к столу табуретку и села.
Света сесть не решилась. Так и стояла, скованная напряжением и ожиданием. Она знала, что тётя Фрося пожаловала в медпункт неспроста, и даже догадывалась, почти догадывалась — зачем…
— Ты почему это носа к нам не кажешь? — без всякой дипломатии, грубовато-ласково начала тётя Фрося.-
Чем же это мы тебя с Федей, цыганку черноокую, обидели? Чем, грешные, прогневили?
Света потупилась. Краска снова залила ей лицо, огнём заполыхали уши.
Испуганная тётя Фрося поднялась, сделала было несколько неуверенных шагов к Свете, но вдруг та сама выбежала из-за стола, обняла старушку, уронила ей голову на плечо и разрыдалась.
— Гадкая я… гадкая… Предательница, — глухо вскрикивала сквозь слёзы Света. — Простите меня… Гадкая я…
— Да что ты, что ты, господь с тобой? — не на шутку разволновалась тётя Фрося. — Что случилось то? А ну, перестань реветь и расскажи толком. Не пугай меня старую, а то, не ровен час, и вправду медпункт твой мне понадобится…
— Я… Я люблю его! — продолжая плакать, еле выговорила Света. — Люблю и ничего не смогу с собой поделать. Потому и с родителями не уехала… А я не должна его любить… Не имею права!
— Да кого, касатка ты моя? — облегчённо вздохнула было тётя Фрося, но вдруг неожиданная догадка обожгла её всю, — Неужто Федю?!.
Света молчала, только всхлипывала часто, никак не могла прийти в себя, успокоиться.
— Ну, не томи же ты мою старую душу! — притворно рассердилась тётя Фрося. — Его?
— Да, — снова всхлипнув, прошептала Света.
— Ну и хорошо… Ну и славно, — погладила она девушку по голове. — Плакать-то зачем? И людей к чему сторониться?..
— Он же Катю любит! — выпрямилась Света,
На влажном от слёз лице её большие чёрные глаза горели сухим, почти лихорадочным блеском.
— А я… Я не имею права,
— В любви, доченька, прав не бывает, — грустно заметила тётя Фрося. — И правил… А Катю не вернёшь, хоть высохни и сгори от любви. — Она вздохнула. — Да, не вернёшь…, И жизнь не остановишь. Не век же Фазылу бобылём ходить. Я и сама ему этого не позволю. Сегодня же с ним поговорю.
— Нет, нет! — испугалась Света. — Прошу вас, не надо!
— Это уж позволь мне знать, что надо, а чего не надо, — постаралась как можно строже ответить тётя
Фрося. — А ты вон лучше валерьянки своей выпей. Глазищи-то горят — гляди, насквозь прожгут. Цыганка и есть! Нет, ну что ты скажешь! — всплеснула старушка руками. — Так мучиться — и молчать! Да хоть бы мне, дурочка, шепнула…
Не поднимая глаз, Света выбежала во двор.
Вечером за ужином тётя Фрося места себе не находила, не зная, с чего и как начать этот щепетильный разговор.
— Вам нездоровится, мама? — заметив её состояние, забеспокоился Фазыл. — И кушаете вы плохо…
— Катю вспомнила.
Фазыл тоже оставил ложку, встал из-за стола и зашагал по комнате из угла в угол.
— А я о ней ни на минуту не забываю, — заговорил он. — Ни на работе, ни даже во сне. А как войду в комнату, гляну на эту фотографию, — Фазыл повернулся к стене, долго молча глядел на портрет, — такая тоска сожмёт сердце— дышать нечем…
— Я верю, сынок, знаю. Только Катеньку нашу ничем уже не вернёшь, ни тоской, ни слезами. А о жизни своей дальнейшей подумать надо…
— Какая там жизнь! — безнадёжно махнул рукой Фазыл, но вдруг остановился. В словах тёти Фроси он уловил какой-то скрытый смысл. — А к чему вы это, мама, о жизни-то дальнейшей?..
— Да к тому, что жить надо, Федя. Молодость не вечна, а в старости к жизни этой никакого и вкусу не остаётся. Одна серость да безнадёжность…
— Ну, мне до старости ещё далековато, — грустно улыбнулся Фазыл.
— Свету я сегодня видела, — как бы между прочим сообщила тётя Фрося.
— Ну и как она? Почему не заходит?
— Да видишь ли, Федя, — сама не зная почему, тянула старушка. — Причина у неё есть. Очень даже важная причина…
— Что ещё за причина? Обиделась?..
— Как тебе сказать? Обидеться не обиделась… Только… Любит она тебя, Феденька! — решилась наконец тётя Фрося.
— Что?! — Фазыл остановился как вкопанный.
— Да, любит… А из-за Кати признаться не может. «Не имею, говорит, права, предательница я, говорит, гадкая».
Фазыл молчал. Слова тёти Фроси его потрясли. Так вот в чём причина перемен в Светином поведении! Так вот почему она так упорно избегала его за последнее время.
— Я так считаю, — продолжала между тем старушка. — Света — девушка славная. Умница, душевная и заботливая…
— Нет, нет! — почти закричал Фазыл. — Это невозможно…
Он невольно, с каким-то испугом глянул на фотографию Кати.
Тётя Фрося перехватила этот взгляд, и сердце её наполнилось теплотой и благодарностью к этому страдающему человеку. Признаться, она со щемящим замиранием в душе ждала его ответа. И если бы он легко согласился или протестовал бы лишь для виду, что она, конечно, сразу бы заметила, ей было бы очень больно, а главное — обидно за дочь, так нежно и беззаветно любившую Фазыла. Но это испуганно-страстное «нет!» с самого дна души подняло волну материнского участия к сыну. Да, сейчас она почувствовала, что он для неё именно сын, почувствовала как никогда отчётливо и остро. А значит, и заботиться она должна, обязана о нём по— матерински.
— Я тебя понимаю, сынок. И спасибо тебе за верность Кате, от всей души спасибо! Но Кати-то уже нет… И никогда не будет. А потом, ты сам мне показывал её последнее письмо. Что там было написано? Вспомни…
— Не надо, мама.
— Не хочешь… Или не можешь? Так я сама тебе напомню. Я на память знаю каждую буковку этой страшной открытки. Катя писала: «Во имя нашей настоящей и глубокой любви есть у меня к тебе перед смертью одна просьба. В тот дом, который ты строил в ожидании нашего с тобой счастья, забери в него маму. Тебе и твоей будущей молодой жене она сумеет стать доброй и заботливой матерью. Дай мне слово, Федя, что ты это сделаешь, и я умру спокойно!» Вспомнил?.. Это же воля умирающей. Я теперь с тобой живу… Спасибо! Значит, одну Катину просьбу ты выполнил. А другую?..