— Ну и выпей на здоровье, — понимающе и ласково сказала Аня, пододвигая Фазылу обе рюмки.

Понять его состояние и в самом деле было нетрудно.

Фазыл опрокинул рюмки одну за другой, взял в рот ложку борща и больше есть не стал. Зато пожурил тётю Фросю.

— Мама, остынет же у вас всё. Почему вы не кушаете? Так совсем можно ослабнуть.

— Я кушаю, сынок, кушаю, — безучастно отозвалась тётя Фрося, лишь помешивая ложкой в тарелке.

— А сам ты почему не ешь? — спросила Аня, видя, что тарелка Фазыла стоит, как стояла, полная, нетронутая. — Может быть, действительно, всё остыло, так я свежего налью? А может, и водки ещё налить?

— Нет, хватит, Аня, спасибо…

— Судя по твоему виду, — вздохнула Аня, — никак не должно хватить.

— Так-то оно так… Только, если правду говорить, стесняюсь я. А то бы напился сегодня, чего никогда со мною в жизни не бывало. Может быть, хоть в водке удалось бы на время утопить своё горе.

— Ну, напиваться, может быть, и не стоит, сынок, — сказала тётя Фрося, — а коли ещё выпить хочется, то пей. Кого здесь стесняться. Все свои. Разве мы не понимаем?.. И такого ведь у тебя в жизни никогда не бывало.

Аня снова наполнила рюмку и вместе с бутылкой поставила её перед Фазылом.

… Виктор Солдатов вернулся домой поздно вечером.

— Были неожиданные и неотложные дела, — коротко объяснил он в ответ на тревожно-вопросительный взгляд жены.

И Аня ни о чём больше не стала спрашивать. Значит, дела и в самом дело были неотложными. Такая уж у Виктора работа.

Сели ужинать, Аня разложила по тарелкам жареную картошку, нарезала хлеба. Потом снова сходила на кухню и вернулась к столу с большой тарелкой квашеной капусты.

Несколько минут ели молча. Первым нарушил это молчание Виктор.

— Тётя Фрося, Фазыл, вы на меня не в обиде? Обещал, дескать… Но так уж получилось, не смог я днём приехать.

— Какие обиды! Будто мы не понимаем… Служба, она и есть…

— Ну и хорошо, — вздохнул облегчённо Солдатов. — Тогда завтра, с утра пораньше, и поедем.

— Спасибо, сынок, — поблагодарила тётя Фрося.

— Только… — начал было Фазыл, но умолк.

— Что «только»? — повернулся к нему Виктор.

— Видите ли, другу моему надо к профессору Филатову…

— Тогда, может, и я смогу быть вам полезен? Давайте так и договоримся: завтра после поминок я вас сразу же отвезу и представлю профессору.

— Нет, Виктор Фомич, — мягко возразил Фазыл. — Сначала отвезём Рустама в клинику, а потом уже поедем на кладбище…

— А какая разница, куда раньше, куда позже? — ничего не понял Солдатов.

— Рустаму не надо ездить на кладбище. Там даже каменное сердце не выдержит. А у него глазные нервы повреждены. Ведь Рустам сюда за светом, за зрением приехал. Не потерять бы ему последнюю надежду на излечение.

Рустама и тронула забота друга, и причинял новую боль. «Вот она, моя доля! — горько подумал он. — Даже последний дружеский, солдатский долг перед соратницей, перед человеком, который спас мне жизнь, исполнить нельзя». Он начал было возражать, пытался доказать, что всё это напрасные страхи, заверял, что постарается держать себя в руках и не очень давать волю нервам, но… Все соглашались с Фазылом и мягко, но настойчиво отговаривали Рустама от поездки на кладбище. Наконец скрепя сердце он сдался.

— И не вздумай обижаться, — предупредила Аня. –

Мы тебе лишь добра желаем. А чувства твои отлично понимаем. Знаем, Катя тебе по-особенному дорога…

На следующий день рано утром Солдатов усадил всех в машину, и вскоре они уже были у глазной клиники.

Когда Виктор взял Рустама под руку и повёл к кабинету профессора, того охватило такое волнение, что его мог заметить всякий, даже самый ненаблюдательный человек. Ноги стали ватными и плохо слушались, спина будто одеревенела, по пей забегали колкие холодные мурашки. Сердце билось неровно и гулко, не хватало воздуха. Вот сейчас, через минуту-другую, он встретится о самим Филатовым! Профессор осмотрит израненные глава, помолчит, собираясь с мыслями, и несколькими словами решит его судьбу. Окончательно и бесповоротно…,

Мысли эти не давали Рустаму покоя с того дня, как они оказались с Фазылом в Одессе, но сегодня, особенно сейчас, в тиши больничного коридора, когда до встречи с профессором остались считанные мгновения, от них кружилась голова и дурманящим холодом сковало сердце.

Солдатов, конечно, заметил, в каком состоянии Рустам, и с нарочитой грубоватостью сказал:

— Что с тобой, Шакиров? Ты же солдат, разведчик!.. Или уже самодемобилизовался? Напрасно и… непростительно. Извини меня, но я сантиментов пи по какому, даже самому серьёзному поводу не люблю. Немедленно возьми себя в руки!

— Я и сам удивляюсь! Ехал — радовался, а сейчас… — смущённо отозвался Рустам. — Знаете, товарищ майор, если уж говорить начистоту, то боюсь я, прямо— таки по-заячьи трушу!

Солдатов невесело усмехнулся.

— И всё равно — нервы в кулак!

Слова эти прозвучали как команда.

— Есть нервы в кулак! — бодро ответил Рустам и даже вытянулся по стойке смирно.

Солдатов провёл Рустама в кабинет Филатова и представил его:

— Мой ташкентский друг, бывший находчивый и бесстрашный разведчик. Во время выполнения важной боевой операции был тяжело ранен и потерял зрение. Надежда теперь только на вас.

— Ну, я тоже, батенька, не господь бог, — добродушно проворчал Филатов. — А посмотреть, конечно, посмотрю. И помогу, насколько, разумеется, это в моих силах… Да-с… Ну так садитесь, бесстрашный разведчик.

Едва начав осмотр, профессор выпрямился и некоторое время стоял молча, будто припоминая что-то.

— Погодите, погодите… — заговорил он наконец. — Вы, кажется, уже приходили ко мне, когда я жил в Ташкенте?

— Да, профессор, — подтвердил Рустам. — Вы сказали тогда: подживут, дескать, нервы, тогда можно и операцию делать.

Профессор томительно долго и тщательно исследовал глаза Рустама.

— Очень хорошо! — сказал он наконец удовлетворённо. — Глазные нервы и в самом деле достаточно окрепли. Попробуем, как обещал, оперировать.

— Так можно нам надеяться, товарищ профессор? — быстро спросил Солдатов.

Волнение Рустама передалось и ему.

— Считаю, что можно! — твёрдо ответил Филатов. — Только…

Он помолчал, будто принимая какое-то важное и ответственное решение.

— … Только должен, обязан вас сию же минуту предупредить. Если и удастся спасти, то только один глаз. Другого практически нет. Он при ранении вытек. А я, повторяю, не господь бог.

Услышав эти слова профессора, Рустам обрадовался. Будет видеть! Но… одним глазом. Только одним! Всё-таки, значит, полукалека. Он вздохнул.

— Вы чем-то недовольны? — проворчал Филатов. — А если бы и это, половинное исцеление было невозможным? Вы подумали, разведчик? По крайней мере без палки будете ходить, людей видеть. Или этого, на ваш взгляд, — Филатов сделал на последних словах ударение, будто давая ещё раз понять, что Рустам видеть будет, — недостаточно?

— Нет, нет, что вы, профессор?! — сбивчиво забормотал Рустам. — Просто… Я на большее надеялся. Человеку ведь всегда большего хочется, даже когда он знает, что это невозможно и недостижимо. Конечно же, и на этом преогромнейшее спасибо! Я свет, свет увижу, живую жизнь, маму, любимую жену, дорогого сынишку, Я, наконец, работать смогу, пользу людям приносить.

— Ну то-то, — смягчился, даже улыбнулся скупой, но доброй улыбкой Филатов. — Придётся вам сегодня же лечь в нашу клинику. Надолго операцию откладывать нет смысла, да и нельзя. Будем вас срочно готовить. Я распоряжусь…

— Я вот ещё о чём хотел спросить, профессор, — снова заметно волнуясь, начал Рустам.

— О чём?

— Видите ли, до войны я работал учителем… Смогу я после операции вернуться в школу?..

— Ну, батенька! — в каком-то полушутливом изумлении развёл руками Филатов. — Вам сразу всё подавай… Первые два-три года, даже если операция пройдёт благополучно, об этом и думать не смейте… Иначе можете непоправимо навредить себе. Ну, а потом… В общем, поживёте — увидите…