Внутри самой лиги завязалась борьба за единство и католицизм против католицизма плюс феодальные вольности. Католицизм, как лозунг единства против расчленения, откуда бы последнее ни шло, стал знаменем парижской буржуазии. Ее героем стал Генрих Гиз, который казался ей лучшим кандидатом на престол вместо окончательно «сгнивших» Валуа. Гиз, таким образом, стал одновременно и главой аристократической лиги, и олицетворением чаяний парижской буржуазии.
Лига отправила в Рим своего представителя — адвоката парижского Парламента Давида. Последний на обратной дороге был убит, и в его бумагах была найдена записка, которая давала формулировку всем этим чаяниям. Гиз — этот истинный, будто бы, потомок Карла Великого — должен был довершить истребление протестантов и свергнуть с престола Генриха III — жалкого потомка Капетингов, которые, получив на время власть от Каролингов, не унаследовали апостольского благословения, пребывающего только в роде Карла Великого. Гугеноты опубликовали эту записку с добавлениями, возможно даже, что она была сочинена ими с начала до конца в целях скомпрометировать Гиза и поссорить его с королем. Впрочем, сам Гиз не далек был от подобного рода планов.
В декабре 1576 г. собрались штаты в Блуа, и это дало возможность лигистам провозгласить свою программу. Самый состав штатов свидетельствует об успехах объединенных лигой католиков. Съехалось 329 депутатов: 104 — от духовенства, 75 — от дворянства и 150 — от третьего сословия. Гугеноты не попали в число депутатов. Духовенство и дворянство заявили королю, что он обещал истребить еретиков. Третье сословие не было единодушным в вопросах религии. Против оратора лиги, парижского депутата Пьера Ле-Турнера, требовавшего решительных мер против гугенотов, выступил знаменитый государствовед Жан Боден, который настаивал на созыве национального собора для решения религиозной распри. К собору, впрочем, буржуазия до поры до времени относилась очень настороженно. Авторитет королевской власти сам по себе был слишком велик и пока охранял даже самого ничтожного ее представителя. Но буржуазия понимала, что слишком категоричное требование религиозного единства означало бы войну. Поэтому она просила короля восстановить это единство «самыми мягкими и святыми» средствами. Против этой резолюции не протестовал даже Боден. Но король, устрашенный популярностью Генриха Гиза, полагал, что возглавить лигу и стать большим католиком, чем сам Гиз, было бы наилучшим средством для того, чтобы обезвредить растущую популярность этого человека, претендовавшего на то, чтобы называться потомком Карла Великого. 1 января 1577 г. король объявил, что он не признает никакой религии, кроме католической. Это была отмена эдикта в Болье.
Протестанты поднялись еще раз. Еще в феврале 1576 г. бежал из Лувра Генрих Бурбон, где он находился под неусыпным надзором Екатерины Медичи. Он стал во главе гугенотов. Протестанты организовали в Ла-Рошели унию, в которую вошли гугеноты, шведский король, датский король, английская королева и немецкие князья. Конде заявил в своем манифесте, что гугеноты вынуждены взяться за оружие для освобождения французов от постыдного рабства. Религиозные разногласия отступали совсем на задний план. Оба предводителя — Генрих Бурбон и Генрих Гиз — только выставляли напоказ свои религиозные верования; они находили в этом удобное средство увлекать вслед за собой сторонников своих партий, но оба не интересовались религиозными вопросами.
Началась война, сопровождавшаяся не столько столкновениями враждебных армий, сколько грабежом и разорением населения. Даже ларошельцы — и те отказывались впустить к себе банды Конде, так как гугеноты беспощадно грабили окрестное население. Разнузданная солдатчина, жаждавшая добычи, не разбирала ни своих, ни чужих.
Бержеракский мир 17 сентября и последовавший за ним эдикт в Пуатье снова восстановили в несколько суженном виде условия договора в Болье. Мир был восстановлен на три года. Король хвастался, что этот мир — исключительно дело его рук. Католические лиги не принимали, по его мнению, в этом никакого участия. Он, поэтому, поспешил распустить их. 56-й параграф эдикта в Пуатье объявлял ликвидированными все организации как новой, так и католической религии.
В лице Генриха III королевский абсолютизм, казалось, соединил все свои отрицательные стороны. Через руки короля проходили и неизвестно куда исчезали колоссальные суммы. Огромные налоги, займы, которые не оплачивались, финансовые операции сомнительного свойства, откупа косвенных налогов считались прочной системой финансового управления. Талья и другие прямые налоги, достигавшие уже в 1576 г. 7 220 тыс. ливров, быстро повышались и к 1588 г. равнялись 18 млн. ливров. Соляной налог, особенно ненавистный массам населения, с 1 млн. поднялся до 3,5 млн. ливров. Около всех этих операций грели руки откупщики и государственные кредиторы, «финансисты» — шайка воров, набившая себе карманы на народной нужде. С ними были связаны самые высокие аристократические фамилии, придворные и многочисленные королевские любимцы, которые за покровительство и высокое имя вносились в приходно-расходные книги этих акул, как крупные кредиторы, и получали огромные проценты за суммы, которые они никогда не давали взаймы. Особенно процветали приближенные Екатерины — итальянцы. Об одном из них, по фамилии Сардини, сложили песенку: «Маленькая сардинка превратилась теперь в кита, вот как жиреют итальянские рыбки во Франции».
В Париже население вспоминало о счастливых временах «добрых королей» Карла VIII и Людовика XII; тогда налоги были невелики и всем жилось хорошо. Увеличение налогов тем тяжелее чувствовалось населением, что именно в 70-е годы начала сказываться с особой силой во Франции революция цен, и быстро дорожали хлеб и продукты первой необходимости.
80-е годы были временем, когда мотовство короля и беспорядки в управлении достигли своего апогея. Ропот среди населения увеличивался. Вожди распущенной в 1577 г. лиги начали подумывать о восстановлении своей организации. Поводом к тому, чтобы перейти к непосредственному осуществлению этого плана, послужила смерть младшего брата короля герцога Алансонского, последнего мужского представителя династии Валуа. Генрих Бурбон стал наследником французского престола, дофином Франции, а вместе с ним, так сказать, «дофинизировалась» и вся гугенотская программа. Масса католической буржуазии опасалась осуществления гугенотских намерении и нарушения ее лозунга «единый король, единый закон, и единая вера». Парижская буржуазия оказалась перед опасностью сдать свои позиции перед натиском «провинциалов». Гизы полагали, что настало время, когда всеми этими настроениями можно воспользоваться для того, чтобы выдвинуть свои претензии на престол Франции и от намеков о своем происхождения от Карла Великого перейти к подготовке своего торжества.
Крупные католические сеньоры, так же как сеньоры протестантские, считали, что наступил момент, когда можно приступить к восстановлению былых вольностей и политического могущества феодалов доброго старого времени. Смена на престоле во всяком случае гарантировала им великие и богатые милости в меру их влияния и силы, и они не прочь были уже теперь заручиться гарантиями своего влияния в виде губернаторств, замков и крепостей. Одичавшему за время почти непрерывных войн дворянству предстояли новые войны, грабежи и добыча. Одним словом, католики разных мастей, программ и направлений приняли смерть герцога Алансонского как сигнал к действию.
Король начал опасаться Гизов больше, чем гугенотов, и попробовал привлечь на свою сторону Генриха Бурбона. Он отправил к нему близкого человека с предложением перейти снова в католицизм и обещал публично признать его наследником. Для самого Генриха Бурбона вопрос о религии не был труден. На негодующую реплику пастора Марме по поводу этого предложения короля приближенный Генриха Рокелор сказал: «Ему (Генриху) предлагают на выбор либо корону Франции, либо пару псалмов. Что же он, по вашему мнению, должен выбрать?». Вероятно, также думал и сам Генрих. Но стать католиком, снова попасть в окружение королевского двора с его «итальянскими» нравами, потерять расположение друзей и, наверняка, не приобрести расположения у своих бывших врагов — такая перспектива заставила Генриха остаться пока верным своей религии и отклонить королевское предложение.