В опубликованных в 1986 году дневниках Федина запись об антизамятинской и антипильняковской кампаниях возникает лишь 24 ноября 1929 года и она уже куда более «взвешенная»:

Последний раз имя Замятина возникает в бумагах архива М. Слонимского в 1932 году, когда Е. И. уже был за границей.

Петр Павленко, ставший с тех пор постоянным московским корреспондентом Слонимского и заслуживший прочувствованные страницы в «Книге воспоминаний» М. Л. («Павленко обладал той внутренней культурой, которая сказывалась во всем», «Павленко жил большими масштабами эпохи», «Павленко шел по глубокому руслу жизни, по главной её магистрали»[834]), писал Слонимскому в начале 1932 года: «О Замятине все подтверждается. Получены газеты с его многочисленными интервью — старик сорвался с цепи. Ну, пусть будет пухом ему земля эмиграции!»[835].

В начале 1932 года «Литературная газета» дважды публиковала (и оба раза на первой полосе) информацию о пребывании Замятина за рубежом, используя в качестве компромата все, что удавалось добыть. 4 февраля в заметке М. Скачкова «Гастроли Евгения Замятина» сообщалось о выступлении Замятина с докладом о советском театре в пражском клубе «Умелецка беседа». Основной объем заметки занимал перевод реплики чешской коммунистической газеты «Руде право» «Лекция несоветского писателя» (уже тогда был хорошо отработан столь памятный по брежневским временам прием совспецслужб: сначала публиковать нужные материалы в газетах зарубежных компартий, а затем печатать их в обратном переводе уже как неопровержимые и объективные свидетельства зарубежной печати). Однако при всем старании «Руде право» не удалось привести ничего «антисоветского» из лекции Замятина, кроме его реплики о неудобоваримости советских пьес («общий вывод лекции: артисты хорошие, режиссеры хорошие, но пьесы никуда не годны»). Этого, правда, хватило для решительного вывода: «Контрреволюционное выступление „несоветского“ писателя не может не вызвать негодования советских писателей». Павленко, понятно, был человек дисциплинированный и осторожный в письмах, но насчет «сорвался с цепи» он явно проявил избыточную фантазию. Ответ Слонимского ему на этот счет неизвестен — Павленко избегал сохранять письма, и в его фонде в РГАЛИ писем Слонимского нет (если не считать одного только письма И. И. Слонимской), — но, в любом случае, получив от своего корреспондента столь нечестный выпад против недавнего учителя и старшего товарища, Слонимский энергично продолжал дружескую переписку с Павленко.

Заметка в «Литературной газете» не осталась без внимания Замятина; 22 февраля 1932 года, рассказывая в письме Константину Федину (он тогда лечился в Давосе) о жизни в Париже, встречах с писателями, торжественных обедах, приемах и прочем, он, как бы между прочим, обмолвился: «За мою лекцию в Праге о русском театре „Лит. газета“ меня обматерила — дело привычное. Вообще, почитать „Литгазету“ — так, кажется, совсем они там свихнулись»[836].

11 марта «Литературная газета» поместила очередную заметку М. Скачкова «Пражские защитники Е. Замятина», поводом для которой послужило выступление газеты «Лидове новины» в защиту Замятина[837]. Задавая вопрос, почему чешские газеты отреагировали на заметку «Руде право» только после перепечатки её в «Литературной газете» (им, конечно, было понятно, что для дальнейшей судьбы Замятина важны только выступления советских официозов), автор демагогически заявлял: «Видимо, они считают, что у советской общественности другое мнение об антисоветских подвигах Замятина, чем у пролетарской общественности Чехо-Словакии. Зря считают! Ошибаются»[838]. Реакция Замятина на продолжавшиеся нападки была более резкой; 27 марта 1932 года он заметил в письме Федину, который сообщил ему про оба выпада «Литературной газеты»:

30 марта 1932 года Е. И. Замятин послал через советское полпредство в Париже «Открытое письмо в редакцию „Литературной газеты“». Копию его он послал Федину с просьбой передать текст «встревоженным друзьям в социалистическом отечестве»[840].

21 апреля 1932 года Павленко сообщал Слонимскому: «Между нами: „ЛГ“ получила, но не будет печатать письмо Е. Замятина с очень формально искусным опровержением заметки „Руде право“»[841]. О том же 21 июня 1932 года, находясь в Швейцарии, Федин писал самому Замятину: «О твоем письме в редакцию „Литературной газеты“ Зоя (Никитина) спросила у Авербаха (ныне падшего ангела[842]), получено ли твое письмо. Авербах ответил: „Получено, но напечатано не будет. Замятин пишет о том, чего он не говорил. Но не пишет о том, что он говорил“»[843]. Свежие новости из России летом Федин мог получить от Слонимского, который в июле-августе 1932 года был в Германии и заезжал проведать Федина. Однако к визиту Брата Федин отнесся настороженно. Как утверждает Р. Гуль, Федин написал ему, что «Мишка приезжал неспроста», а при личной встрече пояснил: уверен, что «Мишка приезжал, конечно, как „порученец“ — узнать, не произошла ли со мной какая-нибудь „эволюция“, которая могла бы привести к „невозвращенству“. Разумеется, в лоб Мишка об этом не спрашивал, а так — очень издалека, вокруг да около. Но я сразу учуял, в чем дело, и столь же „тонко“ успокоил его и через него „власть предержащих“»[844].

Уверенность в том, что «Литературная газета» не будет печатать письмо Замятина, видимо, была вызвана слухом, ходившим в литературных кругах Москвы и Питера о позиции председателя Оргкомитета по созданию единого Союза советских писателей И. М. Гронского, который был против публикации «Открытого письма» Замятина.

Но события повернулись иначе. Вот как рассказывал об этом в 1959 году сам Гронский, вернувшийся в годы оттепели из заключения (арест и заключение, а то и расстрел — непременный удел большинства крупных чиновников сталинской эпохи): «Когда Е. Замятину разрешили выехать за границу (его никто не высылал), то большинство членов Политбюро было против этого решения. Сталин высказался за разрешение и заявил при этом, что Замятин ничего против нас там не напишет. И оказался прав. Интересно, что в „Руде право“ была напечатана статья о том, что Замятин никогда не вернется в СССР. Прочитав эту статью, Замятин прислал письмо в „Литературную газету“. Сергей Динамов, который был тогда редактором газеты, показал мне замятинское письмо и спросил мое мнение о напечатании письма. Я отсоветовал. В этом письме Замятин выступал против статьи „Руде право“. Когда показали письмо Сталину, то он дал распоряжение печатать. В связи с этим у меня со Сталиным зашел спор. Мне было известно, что Замятин встречался с белоэмигрантами и в своих беседах делал недвусмысленные намеки. Я заявил Сталину, что Замятин не вернется и не надо печатать его. Сталин сказал: „Скорее всего он вернется, но легче себе нажить врага, чем приобрести друга“. Я высказал ему свои опасения, но Сталин убедительно доказал мне, что письмо в силу ряда обстоятельств необходимо напечатать. Опубликовали»[845]. В рассказе Гронского много неточностей — это рассказ немолодого человека, которого хорошо потрепала судьба и который не имел возможности проверить себя по документам (его огромный архив, в котором, возможно, хранился и подлинник этого письма Замятина, был изъят при аресте и не возвращен при реабилитации). В частности, из рассказа следует, что разговор со Сталиным о письме Замятина состоялся вскоре после получения в газете этого письма. Между тем, письмо Замятина было опубликовано в «Литературной газете» только 17 сентября 1932 года. Но, тем не менее, на главный вопрос: кто дал указание напечатать письмо, вопреки мнению большинства литчиновников? — рассказ Гронского отвечает верно. Это подтверждает и тот факт, что на следующий день, 18 сентября, письмо Замятина перепечатали «Известия» — понятно, что без указания Сталина такое было бы невозможно. Конечно, Сталина меньше всего интересовала справедливость. Распорядившись опубликовать письмо Замятина, он продолжал свои политические «игры», в которых не всегда могли разобраться его клерки.