— Мне очень жать, что мой бедный муж ничего не сделал, чтобы помочь вам. Но я этим не удивлена. Он не разговорчивый человек. Людям скучное ним, и никакой разговор не получается. Даже со мной, своей женой, он почти не разговаривает. Оставьте бедного человека в покое, он не способен ни на что.

Мой следователь казался довольным. Я продолжала:

— Вы просто вычеркните его из списков. Я совсем другое дело, я знаю, как заставить людей разговориться.

Опять он казался довольным. Я играла дальше:

— Я сделаю всё, что могу, но муж не сможет вам помочь ничем.

Мы расстались как друзья, но я проплакала всю дорогу домой.

Приехала навестить нас моя сестра. Это было для меня большой подмогой, и мы много разговаривали. Она хотела мне помочь, но мы были слишком разными, и приходилось избегать некоторых тем. Один из разговоров глубоко огорчил меня. Она была добрая душа и хотела хорошего, видела наши трудности и страдания. Сестра принимала жизнь такой, как она есть, у сестры была хорошая работа, она стояла во главе большого детского сада, где дети воспитывались в антирелигиозной атмосфере. Эта атмосфера была ужасом моей жизни.

Сестра предложила взять моих двух старших детей и поместить в одно из таких заведений.

— Я смогу присматривать за ними, и это будет для тебя большим облегчением, — сказала она.

Я была в ужасе даже при мысли об этом.

— Ты не можешь вечно держать их у своей юбки, государство не допустит этого. Они почти школьного возраста, и тебе придется их куда-то отдать.

Я молчала, но была ужасно расстроена. О, как хорошо я запомнила этот день и дни, что последовали за ним.

Глава тринадцатая. ОТЪЕЗД

17 июня я заболела. Пришлось лечь в постель. Ближе к часу, когда я лежала и дремала, а Ика возилась на кухне, я услышала шаги Ники, и вот он уже в моей комнате. Страшная мысль мелькнула у меня в голове. Неужели я так плоха, что Ники пришел среди дня, чтобы взглянуть на меня? У него на работе было очень строго, и отлучиться можно было, только если случалось что-нибудь действительно серьезное.

«По-видимому, мне осталось не долго жить, и он пришел повидать меня», — подумала я. Я сказала ему, что мне пришло в голову, но он только спросил, как я себя сейчас чувствую. Потом сообщил, что мы едем за границу.

— Вчера вечером я получил повестку из ГПУ, но ничего не сказал тебе, чтобы не волновать. Утром вместо работы отправился в это ужасное место. Меня приняли очень вежливо, называли князем, усадили и предложили сигарету. Потом один из них спросил: «Князь, вы бы хотели уехать за границу?» Не колеблясь, я ответил: «Да, мне хотелось бы уехать за границу». — «Ладно, мы можем это устроить для вас и для вашей семьи. Нам будет приятно помочь вам чем-то. Теперь вы знаете о наших добрых намерениях по отношению к вам. Я советую пойти и обсудить всё с женой. Вы можете начать с того, что поедете в Москву, естественно, мы оплатим все расходы, так что вы можете не беспокоиться относительно этого. Вы можете выбирать лучшие гостиницы. Забудьте обо всех беспокойствах и трудностях. Живите и развлекайтесь, как хотите. Всё нами будет оплачено, мы позаботимся о вашей жене и семействе.

Если ей что-то понадобится, пусть приходит к нам, мы поможем. Тем временем мы приготовим для вас визы, паспорта и все остальное, это займет время, как вы понимаете. Потом вы сможете отправиться».

Услышав это, я встала с постели, я была здорова, я моментально поправилась. Все недомогание исчезло. Когда Ика вошла в комнату и увидела меня, она воскликнула:

— Что ты делаешь? Разве ты не знаешь, как ты больна? Как ты могла встать?

Я только и могла ей ответить, что всё в порядке, что я хорошо себя чувствую и мы отправляемся за границу. Я думаю, что этот день был счастливейшим в моей жизни. Богоматерь исполнила вторую мою просьбу.

Мы совершенно не знали, откуда пришло наше спасение. Большевики держали это в секрете от нас. Они дали нам понять, что сами организуют наш отъезд. Они также рекомендовали помалкивать об этом, так чтобы не могли распространиться слухи. Итак, Ники уехал в Москву. Он полагал, что через десять дней вернется, а ГПУ будет держать меня в курсе его дел.

Прошло три недели, отпуск сестры закончился, и ей пришлось вернуться в Москву. Прошло еще две недели, никаких известий о возвращении Ники. В ГПУ мне всегда говорили одно и то же:

— С ним всё в порядке, наслаждается жизнью, ходит в театры и тому подобное.

Наконец он вернулся. Он жил в первоклассном отеле. Еда была прекрасной, ванна каждый день, он мог делать, что хочет, видеться с друзьями при желании. Но каждый день в определенный час он должен был встречаться с определенным человеком, который спрашивал его, как он проводил время и что он делал. Человек был всегда вежлив, шутил и даже советовал, куда Ники стоит пойти и чем себя развлечь. Недели проходили, и Ники начинал думать, что что-то надо делать. По приезде он сразу же запросил визы и паспорта, но время шло, а ничто не двигалось с места. Прошло уже шесть недель, а всё оставалось по-прежнему.

И, наконец, он прозрел: всё это был трюк, потому что в один прекрасный день этот человек предложил Ники крупную сумму денег, если он останется в России.

— Вот вы сейчас развлекаетесь, а жизнь беженца в чужой стране ужасна.

Ники отказался и решил, что наступила пора действовать.

К тому времени из завуалированных намеков в письмах из Лондона, из намеков на учителя немецкого языка, учившего Ники и его брата в юности, мой муж понял, что наше освобождение имеет какое-то отношение к главе германского правительства. На следующее же утро он узнал, где находится германское посольство, повидался с послом, объяснил ситуацию и выяснил, что тот очень хочет помочь нам. Когда позже, в тот же день он сказал об этом своему «посетителю», тот стал бледнее бумаги, а Ники получил распоряжение собираться и немедленно покинуть Москву.

Так Ники вернулся домой.

— Что мы будем делать? — спросила я, — что с нами случится?

— Ничего, — ответил он, — посол знает о нас, и они не посмеют нас тронуть. Мы сами должны готовиться к отъезду. Нам придется продать вещи. Этот жуткий человек сказал, что теперь они не помогут нам ни копейкой и мы должны справляться сами.

Трудно передать, что мы чувствовали в этот опасный период нашей жизни. Но внутренний голос говорил, чтобы мы были готовы, собраны, спокойны и действовали, держа себя в руках и не оглядываясь по сторонам, и, укрепившись духом, шли прямо к цели. Но нас подстерегали опасности, и мы не знали, в чьих руках находимся. На другой день после возвращения Ники, я решила нанести визит в ГПУ.

Я вошла так, как будто ничего не произошло, и прошла прямо в обычную комнату. Мой гэпэушник был на месте, но с какой холодностью он меня встретил, с каким равнодушием, будто говорил: «Я не понимаю, зачем вы пришли».

Я пыталась завязать разговор, но безрезультатно. Я попросила муки, поскольку у меня вся вышла. Ответ был:

— Мы не можем снабжать вас больше, ваш счет закрыт.

— Но с какого времени?

— Нам это неизвестно, но он закрыт, и это окончательно.

— Но когда мы уезжаем? Присланы ли паспорта?

— Нам это неизвестно, — был ответ.

Было ясно, что больше я ничего не узнаю. И я ушла.

Мы продали свои пожитки: зимнюю одежду, пальто, посуду, кухонные принадлежности, лишнюю одежду, даже примус и большой самовар, но не выручили много. Правда, мы выговорили себе право пользоваться ими, пока не уедем. Но главное, что следовало продать — нашу двухкомнатную квартиру. В них была большая нужда, так что было не трудно найти людей, желавших купить нашу. Итак, мы продали квартиру с условием пользоваться гостиной, пока не сможем уехать. Но каждый раз, как я ходила в ГПУ узнать, не прибыли ли наши паспорта, ответ был прежним: