Я объяснила, что так сказала Крупская.

— Да, конечно, — он на минуту задумался. — Но здравый смысл подсказывает, если мы не можем снабдить всех, то в первую очередь идет рабочий класс.

Вот и всё.

В конце концов мне удалось добыть две карточки на другое имя через подругу знакомой, работавшей там, где их выдавали.

Я опять ждала ребенка. Поскольку у меня были некоторые неприятности с правым легким, я решила проконсультироваться у профессора Лебедева. К нам он относился очень хорошо и навещал, когда у нас бывали трудности. Я пришла к нему в кабинет, он внимательно осмотрел меня и что-то написал на листочке бумаги.

— Возьмите это в клинику, они будут знать, что делать, и всё будет в порядке.

Я была удивлена его серьезным тоном.

— Что вы хотите, чтобы они сделали со мной? — спросила я.

— Послушайте, сделайте то, что я вам говорю. Вам нельзя рожать еще одного ребенка. Вы это знаете так же хорошо, как я.

Комок встал у меня в горле.

— Почему? Разве я очень больна?

— Еще нет, но если вы выносите ребенка, у вас разовьется туберкулез легких. Беременность в условиях, в которых вы живете, может быть роковой.

Я пошла домой с тяжелым сердцем. Я не хотела никому говорить об этом и подумала о священнике. Однажды, будучи в унынии, не зная к кому обратиться, я была у него и почувствовала облегчение. Другой раз я ощутила прилив мужества, только посмотрев на его лицо, многие люди чувствовали то же самое. Если он пошлет меня в клинику, что ж, значит. Бог так хочет.

Я сказала Ники, что пойду к вечерне и хочу повидать отца Леонида. Когда я пришла в церковь, люди выходили оттуда. Я подождала священника и рассказала ему, что случилось.

— Вы уже больны туберкулезом? — спросил он.

— Нет, пока только легкое пятнышко в легком, но если беременность будет продолжаться, я заболею.

— Значит, пока туберкулеза нет, тогда не ходите в клинику.

Я вздохнула с облегчением.

К концу лета заболела няня. Боль в ноге, которая, казалось, прошла, началась опять. Сначала она старалась не обращать внимания, но скоро мы все поняли, что надо что-то делать. Позвали доктора, и няне пришлось лечь в постель. Состояние ее не улучшалось. Я могу и сейчас ясно видеть ее в темной мрачной кухне, лежащей на большом деревянном сундуке, служившем ей кроватью. Единственное окно выходило в узкий глухой переулок и почти не давало света, но она могла слышать голоса играющих детей, и это приносило ей утешение.

Такое печальное положение вещей продолжалось около трех месяцев, хотя и не без облегчения. Помощь была ниспослана. Пришла дама, просившая мужа помочь ей освежить ее английский. Договариваясь с ним, она увидела нашу бедную няню. После этого редкий день проходил без того, чтобы она не приходила обиходить няню. Она была сиделкой, и ее помощь была как раз тем, что было необходимо в это время. Для нас она тоже была большой поддержкой, она была замечательным человеком.

Пришел священник, чтобы причастить няню, после этого ей стало немного лучше. Однако профессор по-прежнему настаивал на том, чтобы поместить ее в больницу, считая, что там, при всех необходимых процедурах, она быстрее поправится. Мы навещали ее в больнице, ей было удобно, и за ней хорошо ухаживали. Однажды я почувствовала беспокойство, сама не знаю почему. Я поспешила в больницу и нашла няню лежащей с закрытыми глазами. Она как-то неясно отвечала, когда я спросила, как она себя чувствует.

— Вы узнаете меня? — спросила я.

И она ответила:

— Конечно, узнаю, я слышу ваш голос и чувствую вас рядом.

Потом, минуту спустя она сказала:

— В кухне на шкафу направо несколько яиц, они для Мимочки.

Она бредила, я думаю, это были ее последние слова.

Мы потеряли нашего лучшего друга. Похоронили ее на старом кладбище, вблизи церкви, которую она так любила. Однажды, ближе к началу ноября, когда началась холодная погода, мы сидели и разговаривали с нашей подругой, сиделкой, о няне. Вдруг маленькая бабочка стала кружить вокруг нас. Нам обеим пришла в голову одна и та же мысль — это от няни. В это время года не бывает никаких бабочек.

Позже случилась другая странная вещь, которую я тогда так не расценила. Мы пошли на кладбище, поставить на могилу няни крест. Вдруг подошла незнакомая женщина и спросила, долго ли мы тут останемся.

— Я только что испекла шанежки, я принесу сейчас вам и вашим детям.

— Спасибо, — сказала я.

И она ушла. Почти мгновенно она вернулась с грудой вкусных горячих булочек. Давно мы не пробовали ничего подобного. Почему она подошла к нам и угостила — загадка. Мы, правда, были очень голодны, но одеты вполне прилично, на детях были новые пальто и платья, подаренные друзьями, а наша с Ники одежда хоть и была старой, но не потрепанной. И откуда она появилась, и как могла так быстро принести еду? Вблизи старого кладбища не было домов, оно было за городом. Я думаю, что это был ангел.

Жизнь казалась трудной. Мы оба боролись. Здоровье Ники в то время было расстроено. У него всегда был больной желудок. Когда-то, по его словам, он отравился рыбой, а позднее образовалась язва.

Мои роды приближались. По временам приходили продовольственные посылки из Лондона, и тогда мы могли лучше кормить детей. Мы сознавали, насколько труднее становится жизнь. Несмотря на все наши усилия, мы до сих пор ничего не достигли, а наши силы убывали. Тогда мы и послали нашу знаменитую открытку брату Ники. В открытке можно было сказать больше, чем в письме, менее вероятно, что она подвергнется строгой цензуре. Кроме обычных слов, там была фраза, звучавшая так: «Если не придет настоящая помощь, мы погибнем».

Было 31 декабря, и наши соседи, — семья инженера, который знал моего отца и его семью, — готовили большой праздник с шампанским, чтобы отметить приход нового, 1932 года. Мы, оба были приглашены. Мы приняли приглашение, но мысли наши были далеко не праздничными. Мы принарядились, мне удалось натянуть на себя красивое вечернее кружевное платье, оставшееся от прежних времен. Оставив детей под присмотром пожилой женщины, жившей рядом, мы отправились встречать Новый год.

Когда мы пришли, большинство гостей уже собралось. Мы сели за стол, нас было одиннадцать. Не хватало одного гостя, доктора-француза, его ждали с минуты на минуту. Раздался звонок у входной двери и вошли два человека. Доктор привел с собой старую мать. Я подумала: нас будет тринадцать — предзнаменование, которого, как я знала, надо избегать. Я почувствовала беспокойство и решила, что единственно возможный выход — встать и уйти незамеченной. Все свяжут это с моим состоянием. Едва я успела дойти до наружной двери, как хозяйка остановила меня.

— Куда вы идете? — спросила она.

Я что-то пробормотала о том, что неважно себя почувствовала и для меня будет лучше побыть спокойно дома. Но хозяйка не хотела и слушать. Похоже, она догадалась о моих мыслях, потому что сказала:

— Я знаю, вы беспокоитесь, но забудьте об этом, беспокоиться нечего, и не думайте нас так покинуть, это невозможно, вы испортите вечер.

Последний аргумент был достаточно убедительным, но еще прежде, чем она произнесла его, я почувствовала, как ребенок дернулся с такой силой, что у меня мелькнула неожиданная мысль: «Я не буду тринадцатой за столом, потому что нас уже двое», и я выпустила ручку двери. Вечер оказался очень веселым. Мы ушли рано утром, чувствуя, что это пошло нам на пользу.

Следующая неделя была последней перед рождением нашего третьего ребенка. В Сочельник я пошла достать молока для детей. По пути я встретила матушку нашего священника, которая сказала:

— Я вижу, вы торопитесь в церковь.

Я слегка смутилась и ответила:

— Нет, я спешу за молоком.

Я почувствовала, что она разочарована. В такой вечер немыслимо не быть в церкви. Рождество прошло обычно, и наступило 8 января. В три часа пришел на урок маленький мальчик. Я чувствовала себя очень сонной. Наконец время приблизилось к четырем, я сказала мальчику, что он должен сделать к следующему разу, и он ушел. Спать мне было совершенно некогда.