— Попадись мы — конец! — пробормотал сквозь зубы Нотиус Гладиус.— И не от меча погибли бы, а на колу!

Он ускакал в одной нижней рубахе и теперь дрожал на ветру от холода. Нет чтобы послушаться совета Перване! Распоясался, глядя на скотину Чудара, снял панцирь — что, мол, за противник туркмен. «Не Чудар скотина, а я! Ведь ясно написано в рыцарской книге: панцирь — кожа воина. Кожа тебе тяжела, что ли, стала, болван?» Многими правилами ордена стал он пренебрегать тут, среди восточных варваров, неразумных туркмен. На голову вместо шлема надевают они баранью шкуру, вместо стальных лат затягиваются в буйволиную кожу, вместо тяжелых, как кувалды, мечей опоясываются кривыми легкими, точно перышко, полосками стали... Да и что в них есть человеческого?

Рыцарь метнул ненавистный взгляд на Перване, скакавшего впереди. Казалось, он слился с конем и в лунном свете походил на кентавра. «Пресвятая дева Мария, ну что за вражье создание, этот туркмен?» Полчаса назад он спас их от смерти и теперь выводил из засады. Не придерживай он коня, давно бы умчался от них, растворился во мраке, ибо под седлом — знаменитейший в округе скакун. Как только услышал Перване, что Осман стал беем санджака, выбрал он в конюшне Алишара лучшего рысака и скрылся. «Старается спасти нас. А зачем? Брат он мне, что ли? — Рыцарь осклабился.— Будь он моим братом, давно бы прикончил меня: одним наследником меньше! Может, я за деньги нанял его проводником? Нет... Дочь или сестру обещал за него отдать? Или он в мое дело вошел? Тоже нет, так почему же без всякой корысти оказывают дружеские услуги чужим людям эти туркмены? Да еще врагам своей веры!.. Отчего, как собаки, виляют хвостами, стараясь услужить? И почему я не испытываю к ним ничего, кроме ненависти? Они изо всех сил хотят мне помочь, а мне тошно. Почему?.. Потому, что не вижу по их глазам, чего они хотят, по словам не понимаю, врут или говорят правду. Для меня любой их поступок лишен смысла. Проживи с ними сто лет — ничего не изменится. А это значит, что хоть похожи они на людей, но созданы не иначе как дьяволом, врагом человеческим». Он откашлялся, сплюнул набившуюся в рот пыль. Глянул на Уранху — тот скакал слева, на голову позади. «А этот и на туркмена не похож. Тварь какая-то: как кошка или собака, как ишак или лошадь... Нет, как мул, точно!» Не любил рыцарь и греков: болтуны, хвастуны. А уж ленивы — даже родину свою защищать не желают! И глупы. Надо же — сойти с праведного пути Христова! Но греки все-таки люди. По крайней мере не вызывают омерзения. Может, прими туркмены христианство, его ненависть и отвращение к ним поубавились бы? «Нет!» — ответил он тут же с обычной решимостью. Задумался, в чем причина.

Перване замедлил бег коня. Прислушался в ночи. И рыцарю показалось, что вот он — ответ. «Туркмен спас меня от смерти, почему же я не испытываю к нему благодарности?.. Потому что двигал им только страх. Грязный, животный страх. Да, страх у туркмена тоже не человеческий. Душа у Перване в пятки уходит при имени Османа. Так мог бы и не вступать в шайку Чудара, раз трусит. Но вступил, а страха своего не одолел. И всего удивительней, даже не пытался его одолеть или хотя бы скрыть! Не стыдится он страха своего. Напротив, вроде бы похваляется. То и дело повторяет: «Страшен Кара Осман-бей!» И голос его при этом дрожит не только от испуга, но и от преклонения как перед богом... «Что же это такое, господи Иисусе? Неужто и они богом созданы?..» О чем думает сейчас Перване? Снова со страхом вспоминает об Османе? Ночью, когда они спали, раздался крик: «Ни с места. Чудароглу. Вы окружены!» Как угадал Перване, что голос принадлежит какому-то Каплану Чавушу? Почему и не подумал сопротивляться? Вскочил: «За мной! Скорее!» Даже в голову не пришло узнать, сколько людей окружило их! Почему сразу решил бежать? Спал, спал и пустился наутек — как потревоженная рыба или ящерица... И на монголов не похожи эти туркмены. Чудар тоже был застигнут врасплох, но быстро пришел в себя, стал защищаться. Сразу накрыл костер шкурой буйвола, чтобы враги ничего не могли разглядеть. Крикнул: «Кто там? Не подходи! Прикончу!» Схватил лук и принялся пускать стрелы в сторону, откуда раздался голос. Его люди, попадавшие на своем веку не в одну засаду, стреляя в темноту, вслед за предводителем отошли к развалившейся конюшне. Если б монголы, славные на весь мир лучники, не задержали людей Османа, не смог бы добраться Перване до коней, которых на всякий случай привязал в удобном местечке. Не поленился ведь после обеда обойти озеро; обнаружил, что оно не такое глубокое, как кажется. Коней перевязал поближе к воде. Пока обе стороны кричали и грозились уничтожить друг друга, Перване, ведя за собой рыцаря и Уранху, как уж, подполз к коновязи. «Прижмитесь к шеям коней, чтобы не разглядели нас издали». Наказал, пока не окликнут, двигаться тихо, а окликнут, гнать через озеро во весь дух, не обращая внимания на стрелы. Правильно рассчитал подлец Перване. Нападавшие решили, что озеро глубокое и топкое, не выставили здесь заслона. И в погоню не бросились, боясь упустить всю шайку.

...Когда Перване понял, что их не преследуют, облегченно вздохнул: «Вперед, друзья! Попробуем прорваться на земли Гермияна через Армянское ущелье. Можно сказать, и на сей раз с божьей помощью выскочили мы из савана!» И погнал по дороге... Вот и скачут они. А что ждет их там, на землях Гермияна? Стоило Нотиусу Гладиусу задать себе этот вопрос, как понял он, что, с тех пор как вырвались они из кольца, он пытается отогнать от себя главную мысль. И душу охватило черное, неведомое дотоле равнодушие, граничащее с отчаянием. Разгром у Орехового Ключа обратил в прах его надежды, которые он вынашивал вот уже два месяца, пускаясь на подлости, проливая кровь, рискуя жизнью, больше того — потеряв глаз. Не суждено им теперь сбыться. «Взять бы Уранху да и отправиться восвояси. Не бывать мне ни у нас королем, ни здесь бароном!» Лишившись глаза, он потерял и уверенность в успехе. Не помнил, от кого он слышал: «Если воин получил увечье, значит, не смог защитить себя. Тот, кто не может себя защитить, не победит, а победит — победу не удержит». Эта мысль не давала ему покоя. Он скрипнул зубами. «Нет, нельзя уходить, не рассчитавшись с Османом! Куда ты бежишь, трус? Сперва прикончи того, кто тебе пересек дорогу, выбил глаз. Да и всех этих пастухов-туркмен!..» Чутьем опытного всадника почувствовав, что Перване остановился, рыцарь рванул повод, поднял коня на дыбы. Приглядевшись, рыцарь обрадовался. Перване испугался неожиданно возросших перед ним скал.

— Все в порядке! — сказал он, обернувшись.— Поехали! — И со злостью ударил коня шпорами.

Армянское ущелье походило на огромную черную пещеру со сводами из поблескивающих голых скал. Но тьма не внушила всадникам тревоги,— напротив, успокоила. Тотчас поверили они, что спаслись, и почти одновременно с шумом выдохнули воздух из легких.

Впервые рыцарь не устыдился того, что его охватило то же чувство, что и грязного туркмена. Неужто одолели и его страх смерти и отчаяние и он поддался животной радости, когда они спаслись? Только сейчас он вспомнил о свадьбе.

— Что стряслось у Орехового Ключа, Перване-бей? Что стало с властителями?

— У Орехового Ключа? — Перване чуть было не спросил: «А где это?» — до того странным показался ему человеческий голос.— У Орехового Ключа... Плохо, наверное, рыцарь! Прикончил властителей Осман-бей... Не то кто-нибудь дал бы нам знать. Не напали бы они на Чудара.— Он подумал.— Да, не вовремя умер ильхан Аргун. Теперь, видно, и сам император не справится с этим туркменом... Добром это не кончится... Обласкает крестьян Осман. Не глядит он, гяур или мусульманин, когда право вершит! Не станет их налогами душить!.. Плохи дела, приятель, плохи.

В этот миг из темноты раздался голос:

— Стой! Кто там?

Секунду длилась растерянность Перване. Рассчитав, что до кричавшего шагов пятьдесят, а значит, их могут достать стрелою, он мгновенно развернул коня и поскакал прочь.

Нотиус Гладиус почувствовал, что Уранха вот-вот последует за ним, рявкнул: