Вернулся. Тяжело дыша, гордо протянул ключ, точно выполнил трудное поручение.

— Пожалуйста, мой чавуш! Открыл подвал. Держите!

Чавуш Кости не сводил взгляд с Джинли Нефисе, вдовой дочери Дюндара. Она и сама смотрела на него во все глаза. «Лихая бабенка!.. Сладить бы с ней! Господи Иисусе, как бы это устроить!..»

Нефисе не горевала о смерти отца, изводившего ее своей скупостью. И когда присоединилась к отряду Баджибей, удивила всех сёгютцев.

Как мужчина, ущипнула она за щеку обыскивавшую ее Пополину.

— Эх, и хороша чертовка! Я женщина и то влюбилась!

Пополина попятилась. Распахнув глаза, точно ища защиты, поглядела на чавуша. Но тот был поглощен одним: прикидывал, как бы всё так устроить, чтобы у Орехового Ключа не досталась эта черноглазая туркменка кому-нибудь другому. Заметил, что скотина Панайот все еще торчит здесь, прорычал:

— Прочь с глаз моих! Убирайся!

— Ключ, мой чавуш! Я открыл подвал.

— Ключ? Какой ключ?.. А!.. Отдай Баджибей, пусть замкнет своею рукой. Вернется — своею рукой отопрет, с благословения господа нашего Иисуса...

Баджибей взяла ключ, поклонилась чавушу.

— Когда вернемся с яйлы, туркменский килим в семь локтей можешь своим считать.

Чавуш Кости согнулся в ответном поклоне.

Все женщины и половина вьючных животных уже вошли в крепость. Внутренний двор стал похож на базар. По двое сёгютцы тащили в подвал свои сундуки.

Баджибей прикрикнула на отставших:

— А ну, сестры! Помираете вы, что ли! Глядите у меня!

Едва она закрыла рот, как одна из лошадей взбрыкнула. Это Каплан Чавуш сунул ей под хвост горящий трут.

Все смешалось.

— Стой! Погоди! Стой, тебе говорят!

Под вопли и крики, опрокинув сундуки на землю, лошадь вырвала повод и пустилась по склону вниз.

— Ой, держи, сестра! Держи!

— Скорее, помоги, Баджибей!

Один из упавших сундуков был доверху набит деньгами. Как только показалась Биледжикская крепость, Каплан Чавуш надсек обручи сундука, ослабил гвозди. Упадет — деньги рассыплются. По словам Акча Коджи, вид денег лишает гяуров разума. Чем больше денег увидят, тем быстрее дуреют. Но что поделаешь, не всегда получается, как задумано.

— Ой, пропали! — крикнула было Баджибей. Да только напрасно. Проклятый сундук не раскололся, как арбуз, полный семечек, а плюхнулся, точно мешок.

Сёгютцы, не зная, как быть, столпились вокруг сундука. Причитая, стали приседать и бить себя кулаками в грудь. Прежде других опомнилась Баджибей. Снова крикнула:

— Пропала, пропала казна! Ох, не сносить мне головы! Золотом полон сундук! Кому было поручено достояние Сёгюта? Кому как зеницу ока хранить велено было? Золото ведь!

Слово «золото» заинтересовало всех биледжикских воинов во главе с чавушем. Они сбежались к сундуку.

Баджибей в отчаянии обошла сундук несколько раз. Потом присела над ним, попыталась открыть. Крышка осталась у нее в руках. Баджибей отскочила, словно ожглась.

— Зарежет меня Осман-бей! Голову отсечет! И поделом. Не велено было открывать. Пропала, пропала я теперь!

Чавуш Кости не мог оторвать глаз от сундука, наполненного деньгами. Чванливость как рукой сняло. Он сразу как-то осунулся, обмяк. И все-таки не верилось ему, что деньги настоящие. Не в силах удержаться, нагнулся, запустил руки в золото, поднял к солнцу. Скривившись, поглядел на засверкавшие монеты. Венецианские, генуэзские, мальтийские, кипрские, френкские золотые дукаты, серебряные дирхемы, динары, рыжие форинты — каких здесь только не было!

— Пресвятая дева Мария — настоящие. Настоящие деньги, Баджибей!

— Ох, не сносить мне головы! Зарежет меня Осман-бей, братец чавуш! — Она принялась бить себя кулаками по голове.— Помоги и помилуй, великий аллах!..

— Чего понапрасну убиваешься, глупая Баджибей! Ничего никуда не денется, монеты сосчитаны.

— Чтоб у тебя язык отсох! — Она ударила себя по коленям.— Разве у туркмен казну считают, а?!

Стражники разом втянули воздух. Чавуш Кости скрепя сердце разжал кулаки, высыпал золото в сундук.

Баджибей сделала вид, что опомнилась от звона монет. Окинув всех свирепым взглядом, напустилась на Мавро:

— Чего смотришь, Фатьма! Тебе сундук был доверен, чтоб ты провалилась! А ну, подымай! Помогите ей, сестры, поднять на спину. Ох, проклятая Фатьма! Что-то теперь с нами будет?

— Не убивайся, Баджибей-ханым,— снова сказал чавуш,— ключ-то ведь от подвала у тебя. Если хочешь, еще один замок повесим...

— Верно! Ах, спасибо тебе, брат мой чавуш! — Выпрямилась, успокоенная. Приказала:

— Поднимите-ка сундук на эту чертову егозу!.. Пусть только попробует рассыпать — отведает моего кнута!..

Мавро понял, чего она от него хочет. Взвалив сундук на спину, неверным шагом направился к дверям. Все благоговейно расступились, давая дорогу золоту. Не успела Баджибей охнуть, как Мавро с ловкостью фокусника наткнулся на невидимый камень и, хотя сундук остался у него на спине, почти все монеты рассыпались по земле.

Баджибей окаменела. Потом бросилась оземь.

— Ой, конец мне! — Пытаясь приподняться, крикнула: — Прикончите эту шлюху!

Биледжикцы во главе с Кости-чавушем и Пополиной, делая вид, что хотят помочь Баджибей, кинулись подбирать несчетные золотые монеты туркменской казны.

Сёгютские воины переглядывались, прикидывая в руках тяжелые палки. Как только Баджибей скажет: «Великий аллах!» — они прикончат сидящих на корточках биледжикцев.

Панайот не любил сидеть на корточках, ему давалось это с трудом. Он собирал монеты на четвереньках. Только не знал, как быть: то ли отдать золото чавушу, то ли туркменам, то ли себе оставить. У него уже были полные руки горячих золотых монет, когда он, желая узнать, что делают другие, поглядел между ног назад и заметил, что сёгютские женщины, вместо того чтобы броситься к деньгам, побежали к подвалу — да еще без поклажи! Чувство долга подстегнуло его. На корточках подполз он к чавушу. Тот, ссыпая за пазуху монеты, прошипел:

— Проваливай!

Панайот еще раз поглядел между ног назад... Происходило что-то непонятное. Не время было думать о золоте. Придерживая саблю, бросился к башне. Подбежав к двери, остановился, не зная, куда девать деньги. Влетел в комнату чавуша, положил их на подоконник. На цыпочках спустился по лестнице в подвал. Не знал он, что такое сеча, в голову не пришло ему обнажить саблю. Посреди помещения, спиной к нему, толпились женщины. Панайот осторожно подошел к ним, привстал на цыпочки, заглянул через головы. Посредине стояли два огромных сундука, доверху наполненные саблями. Женщины брали то одну, то другую. Прикидывали в руке, примеривались. Со свистом рассекали воздух. Сперва ему показалось, что это безобидная шутка, что хочется им поиграть в мужчин. Но, увидев, как изменилось лицо Джинли Нефисе при взмахе саблей, пришел в ужас. Нет, это совсем не было похоже на игру... Так вот к чему они готовились!.. К тому делу, которое стражники пытались предотвратить, обыскивая их в воротах. Может быть, для того и рассыпали сундук с золотом? Панайот чуть было не вскрикнул, зажал рот рукой, попятился. Наткнулся на кого-то. Испуганно обернулся. Ширин, увидев среди своих воина-грека, тоже растерялась. Панайот натужно улыбаясь, поднес палец к губам: молчи! Поняв по глазам, что девочка вот-вот закричит, оттолкнул ее и помчался к выходу. Ширин, опомнившись, побежала за ним. Уже на лестнице, обхватила его за пояс, замком сцепила пальцы на животе.

Панайот попытался растащить ее руки. Однако ему это не удалось. Он взмолился:

— Оставь! Отпусти ради бога!

В горле у него пересохло при мысли, что женщины с саблями настигнут его. И он вспомнил о кинжале. Еще раз простонал:

— Оставь, сестра! Ради бога, оставь!

Ширин, увидев кинжал, закричала. Не сознавая, что делает, не оборачиваясь, Панайот стал наносить им удары.

Сёгютские женщины обернулись на крик. И замерли.

Раньше других пришла в себя Джинли Нефисе.

— Ах, сукин сын! — бросилась к нему. Пальцы девочки разомкнулись. Руки обмякли. Она распростерлась на полу.