Шутовская сторона его характера проявлялась довольно часто. Уинстон вспоминает, что Абель часто приглашал его к себе, они пили немецкое вино и проводили вечер, распевая немецкие песни. Абель всегда говорил, что Уинстон фальшивит.

Но Дэвид Левин, еще один друг Абеля, заметил в нем способность оставаться в тени. Он также понял, что одинокий художник постоянно напряжен, и решил, что «когда-то Эмиль попал в переделку». Лёвин был не так уж далек от истины, потому что в жизни Абеля стабильности практически не было. Кроме того, в разговорах он иногда упоминал, что много путешествовал, работал, знал, что такое бедность.

Абель не требовал многого от своих друзей, но дружба с ним впоследствии оказалась такой же опасной, как прикосновение прокаженного. Когда стало известно, кто он, за его друзьями начали охотиться пресса и тележурналисты. Тех, кто хотя бы отдаленно знал Абеля, допрашивали в ФБР, и им приходилось доказывать, что они ни в чем не виноваты. «Овингтон студиоз» стало «местом, где жил тот шпион». Таксисты, подвозившие туда пассажиров, подозрительно спрашивали, зачем они туда едут. Левину, Сильверману и Феликсу, которых осаждали со всех сторон, пришлось искать студии в других местах. У хозяина здания возникли проблемы с поиском новых арендаторов. Уинстону тоже пришлось уехать из своей квартиры в Манхэттене.

Несмотря на все неприятности, причиненные им дружбой с Абелем, его друзья не скрывают своего восхищения этим человеком, даже зная, что он советский шпион и заслуживает наказания. Это — редкий тип личности, современный человек эпохи Возрождения. Он был одаренным художником, хорошим музыкантом, отличным фотографом, признанным лингвистом, выдающимся математиком, физиком, химиком. На досуге он читал Эйнштейна, решал математические задачи, за час разгадывал кроссворд в «Санди таймс».

В его студии нашли десятки книг — от детективов до «Элементов логики», «Книги о криптоанализе — изучении и решении шифров», «Цифры, язык науки», «Как управлять станком». Сам он был автором статьи «Нельзя смешивать искусство и политику».

Абель плотничал и делал своим друзьям полки и столы. Он изобрел несколько контейнеров, найденных в его студии, один из них был сделан в виде застежки с деревянным орнаментом. Доновану Абель сказал, что мысль о тайнике в монете он позаимствовал из романа Виктора Гюго «Отверженные», герой которого, Жан Вальжан, бежал из тюрьмы именно при помощи такой монеты. Как и люди, жившие в эпоху Ренессанса, Абель сделал своим идеалом знание. Мы можем только сожалеть вместе с Алленом Даллесом, что такой человек не служил в вооруженных силах США. На самом же деле он, как и все выдающиеся люди, стоял выше любой системы.

Донован настаивает, что его клиент не был марксистом, а может быть, даже и членом партии (Хейханен состоял в партии с конца Второй мировой войны.) «Оставьте политику политикам» — девиз художника Голдфуса, который чувствовал, что у художника не может быть политических обязательств перед обществом. В этом был убежден и профессиональный разведчик Абель, который скорее всего с презрением относился к политическим изменениям и интригам в собственной стране. Кто-нибудь может спросить: зачем он служил стране, недостатки которой были ясно видны ему? Ответ очень прост: он служил своей стране потому, что он был ей нужен. Мы можем задумываться и о других причинах, в существовании которых были уверены многие люди, имевшие отношение к этому делу. Донован с огорчением отмечал, что чаще всего среди причин назывались следующие: «он делал это для своей семьи», «он делал это за деньги», «ради приключений и славы».

Мысль о том, что Абель мог согласиться на такое задание из любви к семье, может возникнуть лишь у тех, чьи самые благородные помыслы не простираются за пределы близости между людьми. Деньги и слава также казались многим достаточным поводом для миссии Абеля. Но никто из тех, кого просили объяснить действия разведчика, не сказал, что он делал это «для своей страны».

Донован глубоко переживал, что «мы настолько утратили патриотизм, что ищем только те причины, которые можем объяснить». В этих мотивах лишь практицизм, не имеющий ничего общего с такими неосязаемыми материями, как любовь к Родине. Донован, ставший самым близким другом Абеля, был убежден в том, что именно таинственная связь со своей страной, любовь к «матушке — России» стали причинами, по которым Абель согласился на столь рискованное задание и не произнес ни слова после своего ареста. В России есть много примеров, когда люди посвящали себя своей стране, даже если не служили делу укрепления коммунизма. (Вполне возможно, что Абель выбрал бы эту же профессию при царе.)

Борис Пастернак был одним из таких людей. Он отказался от Нобелевской премии в области литературы, так как для него она означала высылку из страны. Он выступил против руководителей государства, но не смог покинуть его. Он отождествлял высылку и смерть и говорил, что «любовь к родной стране — одно из лучших чувств человека. Патриотизм не должен быть слепым. Мать поправляет свое дитя, а сын видит недостатки отца. Но любовь не отворачивается от уродства и ошибок. Верность стране, в которой ты родился, и людям, благодаря которым ты появился на свет, — начало, а не конец интернационализма».

Пастернак предпочел остаться в своей стране, объяснив, что очень многим из нас «приходится жить двойной жизнью». Двуличность Абеля была требованием профессии. Его бременем стало то, что он лучше всего служил своей стране, находясь далеко от нее. Было бы интересно узнать, как эта страна отплатила ему сейчас, когда его обменяли на Пауэрса. Обычное наказание провалившихся агентов практически не оставляет Абелю шансов на хорошую жизнь в будущем.[18]

9. Порезанные крылья У-2

Соединенные Штаты Америки всего два раза признавали использование шпионов. В первом случае это был Натан Хейл, шпионивший за англичанами во время войны за независимость. Его повесили без суда в 1776 году в возрасте двадцати одного года. Его последние слова — «Мне жаль, что у меня только одна жизнь, которую я могу отдать родине» — вошли во все учебники истории.

Вторым был Фрэнсис Гэри Пауэрс. «Последним» словом Пауэрса стала просьба о помиловании, которую он произнес на суде в Москве. В своей речи он мотивировал это тем, что он «обычный человек, для которого русские никогда не были врагами, который глубоко раскаивается в совершенном поступке». Он говорил как практичный человек, пытавшийся найти выход из сложной ситуации. Он избежал смерти, но не попал в учебники по истории.

Многие были шокированы, тем что Пауэрс оправдывался перед людьми, захватившими его. Оказавшись человеком, который мог повторить подвиг Натана Хейла, он вместо этого стал свидетелем против своей страны. Пауэрса нельзя сравнить и с Абелем, который на суде произнес всего семь слов, отрицая свою вину, и получил тридцать лет заключения, в то время как Пауэрс был приговорен всего к десяти годам лишения свободы.

Кроме того, арест Пауэрса привел в замешательство администрацию президента Эйзенхауэра, сорвав самую успешную разведывательную программу ЦРУ (в агентстве говорили, что их поймали на месте преступления) и дав СССР повод для начала крупнейшей со времени начала холодной войны пропагандистской кампании. Все это случилось оттого, что Пауэрс не предпринял следующих действий:

1. Он не нажал на приборной доске кнопку «взрыв», которая приводила в действие бомбу замедленного действия, уничтожавшую самолет.

2. Он не использовал капсулу с ядом, которую ему дали на случай ареста.

3. Он нарушил первое требование шпионажа — молчание.

Люди воспринимали по-разному, то что Пауэрс не выполнил эти три указания, — кто-то относился к нему с презрением, а кто-то с пониманием. Хрущев объяснял это тем, что «люди хотят жить». Некоторые пилоты, служившие с Пауэрсом, говорили, что «он поступил правильно, так как у него не было другого выхода».