Прошло не более пятнадцати минут этого напряженного безмолвия, но каждая секунда казалась вечностью. А потом снова послышались голоса, все громче и взволнованнее, и, наконец, раздался громкий крик, изданный, очевидно, тем из дикарей, который нашел в траве стрелу. Когда Туанетта решилась поднять голову, на каменной гряде не оставалось больше никого, кроме нее, Джимса и собаки.

— Они, вероятно, решили, что мы ушли в долину, — прошептал Джимс.

Туанетта предостерегающим жестом прикоснулась к нему, и в то же мгновение юноша услышал звук, который она первая различила. Кто-то находился возле самых скал, под которыми они укрывались. И не один человек, а двое. Они говорили тихо, но голоса доносились отчетливо, и они находились в такой близости от беглецов, что своими телами затмили луч света, пробивавшийся через трещину в одной из скал. К великому удивлению своему, Джимс услышал не язык могауков, а тот, которому учил его дядя Эпсиба. Он готов был поклясться, что не кто иной, как могауки, прошли мимо фермы Люссана с белыми пленными, а это между тем были сенеки. Юноша затрепетал всем телом. Могауков он ненавидел, так как они были «красной чумой» всей пограничной линии и топорики их не знали пощады, — сенеков же он вдвойне боялся. Первые были кровожадными волками дебрей, последние — лисицами и пантерами. Первые действовали исподтишка, из-за угла, последние — точно молния, быстро проносящаяся мимо. Ему, возможно, удалось бы одурачить могаука, но сенеки были слишком мудры, чтобы дать себя провести.

Кровь остановилась у него жилах, в то время как он прислушивался к голосам. Один утверждал, что стрела — лишь хитрый трюк и беглецы находятся где-либо неподалеку. Второй настаивал на том, что большой курган не был тщательно обыскан, и он отправился туда, чтобы обнаружить какие-нибудь доказательства своей правоты. Первый из споривших остался, но ни Туанетта, ни Джимс не слышали ни одного его движения. Девушка даже подумала, что краснокожий приложился ухом к одной из скал и прислушивается, надеясь уловить биение их сердец, или же, напрягая зрение, всматривается в пещеру через трещину в скале.

Прошла целая вечность, прежде чем снаружи послышалось легкое движение, а потом скрежет металла: индеец, очевидно, прислонил свое ружье к камню. Джимс затаил дыхание, чтобы не пропустить ни звука.

Краснокожий заглянул в пещеру. Послышалось легкое ворчание, сенека растянулся на животе, должно быть сам себя упрекая за свою глупость, заставившую его копошиться на земле. Не иначе, как он сейчас встанет и уйдет… Прошла секунда, две… три… десять: Туанетта перестала дышать. Потеха тоже затаила дыхание, угадывая смертельную опасность, и как бы приготовилась к прыжку. Безмолвие превратилось в нечто осязаемое, точно насыщенное угрозой смерти.

Наконец послышался легкий звук, такой слабый, что его могла бы произвести прядь волос Туанетты, упавшая с ее плеча на руку Джимса. Индеец просунул голову. Он прислушался, затем втянул воздух, потом стал продвигаться вперед, точно хорек, преследующий добычу. Сомнения быть не могло. Он знал, что кто-то скрывается под скалою, и со смелостью, свойственной только сенекам, шел один навстречу опасности, зная, что его может ждать смерть.

По всей вероятности, он был более крупных размеров, чем Джимс, так как каждый дюйм давался ему с трудом, а топорик производил звонкий шорох, касаясь камня. Правда, он теперь свободнее дышал, так как пришел, по-видимому, к убеждению, что может столкнуться лишь с каким-либо животным.

Джимс осторожно высвободился из рук Туанетты, прижавшейся к нему, и приготовился действовать. Их глаза несколько свыклись с мраком, и девушка видела, что он готов встретить смертельную опасность и вступить в борьбу, исход которой будет означать для них обоих жизнь или смерть. Как только голова сенеки покажется в пещере, Джимс размозжит ее. Она видела топорик, занесенный для удара. Дикарь не успеет издать ни крика, ни даже стона. Послышится лишь отвратительный хруст…

Индеец теперь уже легче полз вперед, так как проход стал шире. Время от времени он издавал какой-то звук, свидетельствовавший о том, что он доволен собой. Он был твердо уверен, что ему достанется жирный барсук, ибо собака и барсук издают один и тот же запах. И он несомненно сам понимал, какую забавную картину представляет сейчас: воин, раскрашенный в боевые краски, с боевыми перьями на голове ползет в нору барсука!

Сперва показались перья, потом длинный черный хохолок, затем голая голова и, наконец, могучие плечи. Джимс призвал на помощь все свои силы и еще крепче зажал рукоятку топорика. Он почти закрыл глаза от ужаса, столь отвратительным казалось ему то, что он собирался сделать. Это нельзя было назвать борьбой — это было лишь хладнокровное кровопролитие.

Сенека повернул голову и слегка приподнял ее. Его глаза, привыкшие видеть ночью, хорошо различали внутренность пещеры. Он увидел белое лицо, высоко занесенный топорик, таивший в себе смерть, и ждал, точно застыв от неожиданности. Ни один звук не сорвался с его уст. Он понимал, что все его лесные боги не в состоянии будут теперь помочь ему. Глаза его пылали огнем. Он перестал дышать. Чувствуя смертельную опасность, нависшую над ним, он, тем не менее, не испытывал страха, а был лишь изумлен тем, что попался в ловушку.

Прошла целая секунда, а топорик все еще не упал. В продолжение этой секунды Джимс встретился взглядом с краснокожим. И тогда юноша с отвращением выпустил топорик. Он схватил индейца за горло, и тот, не имея даже возможности обороняться, вскоре лежал неподвижной массой, хотя еще и живой.

Инцидент с индейцем кончился как раз вовремя, так как краснокожие следопыты поняли, что стрела послужила беглецам лишь для того, чтобы провести преследователей и выиграть время. Они снова вернулись на каменную гряду, и человек шесть вновь столпилось возле тех самых скал, где лежали Джимс и Туанетта. Потеха, наблюдавшая за драмой, разыгравшейся на ее глазах, прилагала все усилия, чтобы не выходить из повиновения своему господину. Несмотря на то, что ей не терпелось прийти на помощь Джимсу и вонзить клыки в индейца, она все же не шевельнулась и ни на дюйм не сдвинулась с места. Если нервы Туанетты были до того натянуты, что, казалось, они вот-вот не выдержат, то состояние собаки можно было сравнить с состоянием взволнованных индейцев, совещавшихся у большого кургана. Глаза ее, сперва зеленые, потом красные, превратились в два пылающих фонаря. Клыки собаки были оскалены, челюсти поминутно смыкались, издавая звук кастаньет, сердце бешено колотилось…

Потеха смотрела на неподвижного индейца, понимая, что ее господин одержал победу. Внезапно до ее слуха донеслись голоса возвратившихся с разведки индейцев. Бешеная злоба закипела в груди животного. Как ненавистен был собаке запах, доносившийся снаружи! Как ненавидела она тех, от которых он исходил. Совершенно неожиданно она издала страшное рычание, рев обезумевшего от ярости зверя. Руки Джимса и Туанетты слишком поздно потянулись к ее морде, чтобы остановить вой.

Дикарь, лежавший без чувств, зашевелился.

Снаружи воцарилась гробовая тишина.

Потеха поняла, что нарушила дисциплину, и замолкла. Индеец открыл глаза. Лежа прижавшись ухом к земле, он мог слышать звуки шагов вокруг пещеры, хотя они немногим были громче шелеста листвы. Совсем близко от себя он различил женщину с длинными волосами, и мужчину, прижимавшего ее к себе, того самого, который душил его. Он снова закрыл глаза, продолжая лежать неподвижно, но пальцы его незаметно потянулись по земле и наконец задержались на топорике, который белый человек уронил.

Глава XIV

Прошло несколько минут после того, как Потеха выдала присутствие беглецов, и Туанетта со своим спутником очутилась под открытым небом. Необычайные вещи произошли за этот короткий промежуток времени. Чьи-то невидимые руки вытащили молодого сенеку из глубины пещеры, потом послышались возбужденные голоса, сменившиеся тихим спокойным говором. Затем кто-то заговорил на ломаном гортанном французском языке, приказывая вылезать. Они повиновались, и Джимс вышел первым, за ним Туанетта, а последней Потеха, которая, казалось, знала, что она всему виною.