— Шиндас благодарит тебя, Туанетта, но он говорит, что не в состоянии будет легко передвигаться, если будет много есть.

Туанетта скрыла от Джимса, что с каждой минутой все больше и больше уставала, и время от времени в тело ее точно вонзались иголки. Она съела одно яблочко и половину репы, а потом Джимс принес ей воды в березовой коре из родника, возле которого они остановились.

Когда Шиндас оставил их одних, он рассказал Туанетте о том, что ждало их впереди. Они направлялись в Ченуфсио, до которого было триста миль по прямой линии. Он говорил, стараясь скрыть свои опасения за нее. Ченуфсио, объяснил он ей, это таинственный город дебрей, куда сенеки в течение многих десятков лет уводили белых пленников. Мечтою дяди Эпсибы было когда-нибудь добраться туда. Дважды делал он попытки и дважды терпел неудачу. Но Эпсиба много чего слыхал о диковинном городе, и он часами рассказывал об этом племяннику. Множество белых детей выросло там вместе с дикарями и сами стали дикарями. Со временем колонии пошлют армию для освобождения пленных, уверял Эпсиба.

Джимс тоже мечтал когда-нибудь посетить этот таинственный город, а теперь вдруг его желание осуществлялось. Он также поведал Туанетте о той удивительной случайности, которая, в сущности, спасла их. Много лет тому назад в Ченуфсио была приведена белая пленница. Шиндас был тогда еще мальчиком. Эта белая пленница принесла с собой ребенка, который успел превратиться в прекрасную девушку и стать возлюбленной Шиндаса. Из любви к ней он и заступился за молодых пленников и стал просить Тиогу отпустить их, тем более что единственная дочь его дяди, сверстница Туанетты, утонула шесть месяцев тому назад во время купания в пруду. Тиога был вдовцом, и он души не чаял в своей дочери. Потому-то он и пощадил Туанетту, надеясь, что она займет в его сердце место Быстрокрылой.

После этого продвижение вперед пошло несколько медленнее; казалось, сама судьба пришла на помощь Туанетте. Она уже не пыталась скрывать своего изнеможения. Силы ее иссякли, она испытывала во всем теле такую боль, точно ее избили. Еще одна миля, и она рухнула бы наземь, приветствуя смерть. Но тут-то на помощь ей пришла неожиданная хромота Тиоги. Когда они очутились близ реки, населенной дикими голубями, сенеки сделали второй привал. Индейцы не сомневались в том, что их вождь испытывает боль в ноге, но их поразило то обстоятельство, что он это обнаруживает.

— Мы давно уже не ели мяса, Разбитое Перо, — обратился он к Шиндасу. — Через несколько часов сюда слетятся тысячи голубей, и мы попируем, а потом отдохнем до рассвета.

После этого Шиндас уже больше не сомневался в правдивости своих предположений, и, когда ему выдался случай поговорить с Джимсом, он шепнул ему:

— Впервые приходится мне слышать ложь из уст дяди. Его ноги так же здоровы, как и мои. Только ради белой девушки прикинулся он хромым и вдруг захотел мяса. Ей теперь нечего больше опасаться, он не убьет ее.

Когда Джимс передал его слова Туанетте, она тихо заплакала, низко опустив голову. Тиога видел ее. Эта девушка, сидевшая в столь жалкой позе на земле, так похожа была на Быстрокрылую, прекрасное и безжизненное тело которой было извлечено из пруда. Никто не догадывался, что творилось у него в душе, когда он приблизился к Туанетте. Воины, широко раскрыв глаза от изумления, спрашивали себя, почему он вдруг перестал хромать. А Тиога остановился возле белой пленницы и бросил у ее ног свое бобровое одеяло. Туанетта сквозь слезы улыбнулась ему и протянула к нему одну руку, точно перед нею находился отец или Джимс. Но Тиога, по-видимому, не заметил ее жеста и, пристально глядя на нее, сказал:

— Шиндас прав. Душа Сой-Иен-Макуон вселилась в тебя!

Так звали его утонувшую дочь.

Тиога повернулся и начал удаляться. Его воины поняли, что их вождь принял решение и теперь уже не будет больше такой спешки.

Пока индейцы готовились к пиршеству, Туанетта отдыхала на ложе из бобрового одеяла и огромной охапки бальзамовых ветвей, принесенных Джимсом. У нее ныли и болели все кости, и ей казалось, что она отдыхает впервые после трагедии в замке Тонтэр. Ей не хотелось спать. Хотелось лишь лежать и лежать, совершенно не шевелясь. Она с огромным интересом наблюдала за молодыми воинами, занимавшимися приготовлениями к пиршеству, совсем как заправские стряпухи. Они развели с полдюжины небольших костров из сухого валежника, приготовили без числа лучин, чтобы на них, как на вертеле, жарить голубей, принесли камней, на которых следовало печь дикие артишоки и сочные коренья водяной лилии, и во время работы они вполголоса разговаривали между собой и смеялись.

Индейцы расположились в некотором отдалении от голубиной рощи, так как оттуда несся неприятный запах. Птицы начали собираться еще до захода солнца. Сперва они прилетали маленькими стаями, а с приближением сумерек огромное пространство в полквадратной мили было сплошь усеяно пернатыми, точно колыхающимся облачком. Когда совершенно стемнело, индейцы, вооружившись факелами и шестами для сбивания голубей с ветвей, отправились в рощу. Прошло не более получаса, и они вернулись с добычей, которую свалили в маленький полукруг между шестью кострами.

Потеха не отставала ни на одну минуту от Туанетты. Она не только делила теперь свою преданность Джимсу между ними обоими, но отдавала явное предпочтение девушке. Она лежала возле ее ног, неустанно следя за каждым движением индейцев, и не шевельнулась даже тогда, когда до ее обоняния донесся аромат жареных голубей. А между тем собака уже столько времени ничего не ела. Лишь когда Джимс вернулся, неся на длинной лучине дюжину жареных голубей, Потеха немного отошла в сторону, чтобы утолить голод.

Джимс не стал будить Туанетту, а, насытившись, зажарил несколько голубей и припрятал их для нее вместе с печеными артишоками. В продолжение двух часов индейцы ели и жарили голубей, готовя запас для дальнейшего пути, потом завернулись в одеяла и улеглись спать.

Вскоре водворилось глубокое безмолвие, и юноша в течение долгого времени сидел и размышлял об удивительных событиях, происшедших, в его жизни всего только за двое суток.

Снова заря, затем долгий день и опять ночь. Проходили дни за днями, а отряд Тиоги все шел и шел через лесистые дебри, но теперь уже не было спешки. В первое утро, когда Туанетта проснулась, она увидела, что над нею стоит какая-то высокая фигура. Это был Тиога. Увидев, что она проснулась, он что-то проворчал и отвернулся. После этого он не переставал смотреть за нею, точно коршун за своими птенцами, но внешне он ничем не выдавал себя и лишь изредка выражал свои мысли и желания в кратких фразах, обращенных к Шиндасу. Теперь уже путь не был так страшен Туанетте. Когда она сильно утомлялась, индейцы разбивали лагерь и возобновляли путь лишь тогда, когда она просыпалась. Тиога называл ее Сой-Иен-Макуон, остальные индейцы тоже относились к ней уже более приветливо. Видя мужество девушки, они стали проникаться к ней теплым чувством, и порою их взгляды выражали дружелюбие, которого никогда нельзя было заметить в глазах Тиоги.

На четырнадцатый день вождь послал гонца вперед. Вечером он сидел на земле возле Туанетты, а Джимс переводил ей его слова. Он курил сухие листья сумахи и лишь изредка прерывал курение, чтобы произнести несколько слов, и часто его голос напоминал заглушенное рычание дикого зверя. Завтра они будут в Скрытом Городе, где его племя уже ждет их. Там будет большая радость, так как они добыли много скальпов и сами не потеряли ни одного воина. Его племя с почетом примет белую девушку и белого юношу. Туанетта займет место его дочери. В ее душе будет жить душа Быстрокрылой. Такова была весть, переданная вождем через гонца. Тиога возвращается с дочерью! Белая девушка навсегда останется дочерью лесов.

Когда он ушел и растворился во мраке, Туанетта и Джимс долгое время боялись поделиться мыслями, душившими их обоих. Навсегда! Это слово без конца повторялось в мозгу. В эту ночь Туанетта долго лежала с открытыми глазами и смотрела на небо.