Сцена для самого кровопролитного спектакля в истории Америки была уже подготовлена. На юге от долины Ришелье сосредоточились самые ожесточенные враги белых — индейские воины Шести племен, как их тогда называли, а на севере жили сорок разбросанных по всей Канаде племен, остававшихся верными союзниками Новой Франции. А дальше, за этими дикими вассалами, находились с одной стороны одиннадцать сотен тысяч английских колонистов, стороживших все побережье от Мейна до Джорджии, с другой же около восьмидесяти тысяч душ, включая женщин и детей, вынужденных охранять безграничные пространства Новой Франции, простиравшиеся с севера на юг от Канады до Мексиканского залива и с востока на запад от Аллеганских гор до Скалистых.

Вот об этом-то неравенстве сил враждующих и о беспощадных краснокожих, которые, по уверению Эпсибы, когда-нибудь сметут на своем пути все живое вплоть до долины Ришелье, и шла речь в этот вечер. Но, увы, его слова не производили никакого почти впечатления на Бюлэна.

— Пусть будет война, если это неизбежно, — стоял на своем Анри. — Сердце Новой Франции позади непроходимой стены утесов и лесов, а имея на своей стороне такие преимущества, восемьдесят тысяч людей могут померяться силами с миллионом англичан, если тем вздумается прийти сюда. Но зачем говорить о войне, брат, когда вокруг нас царит мир, когда мы живем в полном довольстве, а вокруг нас — прекрасная страна, созданная для радости и честного труда. Пусть себе короли грызутся или веселятся, как им угодно. Я буду другом и той и другой стороне, я не причиню царапины ни тем, ни другим. Каковы бы ни были причины, которые вызовут войну, я ни за что в мире не мог бы поднять оружие против соотечественников Катерины, равно как она никогда не стала бы восстанавливать меня против моих. Зачем же нам трогаться отсюда? Ведь это такое прелестное место! Здесь нейтральная территория, и мы, оставаясь нейтральными, находимся как раз на своем месте. Индейцы племен ожидави и могауков жили под нашей крышей точно так же, как гуроны и альтонквины. А уж если такие заклятые враги встречаются при таких обстоятельствах в одном и том же месте, то какие же основания имеем мы для боязни и опасности?

Катерина слушала, и гордость сияла в ее глазах. Когда муж умолк, она добавила:

— Анри любит индейцев, и я, со своей стороны, тоже научилась любить их. Они все наши друзья.

— Друзья! — фыркнул Эпсиба. — Послушай, Анри, если я называю тебя глупцом, то лишь потому, что я тревожусь о Катерине и Джимсе. Убери их отсюда в такое место, где опасность не висит день и ночь над головой. Убери их в Сент-Лоранс, если хочешь, или на юг, откуда Катерина прибыла сюда. Выбери то или иное, в противном случае никакие силы в мире не спасут вас! — крикнул он, и голос его звучал необычайно страстно.

— Никакой войны не будет! — упрямо твердил Анри. — И Англия и Франция обескровили себя на полях битвы в Европе. Мир, который был заключен в октябре прошлого года, не будет нарушен при нашей жизни, брат. И те и другие получили вдоволь, и теперь они подобны двум покойникам, беспомощно распростертым на спине!

— Я тоже так думаю, — кивнув головой, заметила Катерина, и легкая дрожь пробежала по ее телу. — Мне сдается, что теперь война прекратилась на много лет.

Эпсиба надул щеки, точно два пузыря, потом сразу втянул их в себя, издавая при этом забавное чмоканье губами. Это была гримаса, оставшаяся у него с детства и служившая для выражения последнего предела возмущения. Катерина невольно улыбнулась, взглянув на него, хотя в то же время пальцы ее нервно теребили край платья.

— Глупцы! Простаки! — ворчал Эпсиба. — Я вам говорю, что ни Георг II, ни Людовик XV не будут даже знать о войне, которая разгорится здесь, пока не окажутся залитыми кровью все леса между английскими колониями и Новой Францией. Поймите вы, что, в сущности, война уже началась! Французские и английские негоцианты вступают в бой, где бы им ни случалось столкнуться на границе, а наемные убийцы одной стороны собирают скальпы для своих хозяев. Да чего вам больше — даже белые и те присоединились к этой отвратительной игре с тех пор, как Массачусетс отправил Ловвеля с отрядом в пятьдесят человек на охоту за индейскими и французскими скальпами (хотя приказ гласит — только индейскими! — но это только для проформы!), и за это они получают пять шиллингов в день и премию за каждый скальп своим чередом. В области Нью-Йорка сэр Вильям Джонсон отсчитывает английские денежки за человеческие волосы, а французы (и ты великолепно знаешь, что это правда, Анри!) платят по сто крон одинаково за скальпы белых и красных. Индейцы стали торговать человеческими волосами, вместо того чтобы охотиться за зверями, так как цены на волосы выше, да и сбыт более обеспеченный.

Это еще не все. И англичане и французы не стесняясь пускают в ход и виски, и оружие, и деньги, чтобы дикари там больше сатанели. А вы тут сидите, точно голубки, столько-то скальпов стоимостью в пятьдесят фунтов каждый, с открытыми окнами, с незапертыми дверями, совершенно забыв о благоразумии. Тогда как в нескольких милях от вас, за холмом, Тонтэр обучает своих фермеров владеть оружием, устраивает бойницы в замке, укрепляет тяжелые двери, коротко говоря, превращает свой дом в крепость, так как он знает, что ждать от страны, населенной могауками, и, по мере возможности, готовится к достойной встрече.

— Его дело военное, — ответил Анри Бюлэн, нисколько не тронутый страшной картиной, которую нарисовал ему шурин. — Помимо того, Тонтэр, согласно дарованной ему грамоте, должен сделать из своего дома укрепление, независимо от наличия войны.

— К тому же, — поддержала его Катерина, — его жена и дочь остаются все время при нем. Между тем, если бы существовала какая-нибудь опасность, он, без сомнения, отправил бы куда-нибудь женщин.

Она поднялась со стула, подошла к брату сзади и обвила обеими руками его шею.

— Эпсиба, — начала она, — мы прекрасно знаем, что ты говоришь сущую правду. Вдоль границы, с которой ты вернулся, происходит страшная резня, и Анри потому и привел сюда меня и Джимса, чтобы быть в стороне от кошмарного кровопролития. Ты сейчас сам себя побил своим же оружием. Не кто иной, как ты, братец, должен уйти от жизни, полной опасности, и поселиться с нами. Вот тогда наше счастье было бы безоблачно.

— У нас тогда будет здесь сущий рай, — вставил Анри.

— Я подыщу тебе жену, которая будет любить тебя беззаветно, — продолжала Катерина, — а пока у тебя не будет своих детей, Джимс наполовину твой.

Эпсиба осторожно высвободился из ее объятий.

— Вот именно ради Джимса вам следовало бы перебраться в такое место, где поблизости есть учитель, — сказал он, ухватившись в отчаянии за последний аргумент, так как все остальные были разбиты.

— Во всей Новой Франции, во всех английских колониях не найдется лучшего учителя, чем Катерина! — гордо заявил Анри. — Поскольку это касается языка, то она и по-французски и по-английски научила его большему, чем могла бы дать ваша школа в Олбани или колледж в Квебеке, — тем более, — что в первой он воспитывался бы англичанином, во втором французом. А сейчас он так же, как и его родители, и француз и англичанин, чуждый ненависти к той или иной нации.

— О, в этом я абсолютно убеждена! — подтвердила Катерина. — Я молю только Бога, чтобы Джимс никогда не был воином.

Когда Эпсиба отправился на чердак, где для него была приготовлена постель, он постоял минуту со свечой в руке у изголовья мальчика, который, зажав в руке красный бархат, спрятанный под подушку, о чем-то грезил и улыбался. Но вдруг улыбка сбежала с уст спящего и сменилась угрюмым выражением лица. Эпсиба вспомнил слова сестры, и губы его беззвучно прошептали:

— Ничего им не удастся с тобой сделать, мой мальчик, сколько бы они ни молились. Придет пора и ты станешь воином, — и воином, умеющим наносить сильные удары!

А потом он беззвучно разделся, задул свечу и лег в постель.

Катерина уже с первыми лучами солнца приготовила завтрак, а Джимс, не отставая от старших, помогал отцу во всех работах. Волу был задан корм, телега была уже приготовлена к поездке, и только тогда дядя Эпсиба спустился с чердака. Разговоры о войне, кровопролитии и смерти не оставили ни малейшей тени в душе Катерины, и брат ее, направившийся к роднику близ хижины, чтобы освежиться ледяной водой, слышал, как она весело напевала за работой.