Джереми вдруг вскочил со стула, заложил руки за спину и прошелся-прокатился к противоположной стене, там резко развернулся и вновь подошел ко мне, глядя исподлобья. На его безупречно-круглом лице образовалась морщина, проходящая от пробора до подбородка, а один глаз превратился в узкую щель. «Ну что вы, – сказал он учтиво, сияя улыбкой и скалясь морщиной, – конечно же, я не знаю никакого Пиолина, и никто тут у нас никогда о нем не слышал». Он пожал плечами, будто дивясь на небольшое недоразумение, снова прошелся туда-сюда и добавил: – «Я уверен даже, что и другие, например человек по имени Гиббс, о котором вы упомянули невзначай, тоже знать не знают никакого Пиолина, а если какого-нибудь и знают, то вовсе не того, кого вы имеете в виду. И более того, – Джереми склонил голову вбок и напустил на себя лукавый вид, будто готовясь сделать сюрприз, – более того, я понимаю, что это вообще была шутка: вы ведь, я полагаю, тоже не знаете никакого Пиолина – например, если бы к вам подошел кто-то и спросил напрямоту, то вы-то уж отбрили бы наглеца с возмущением и с возмущением оправданным, ибо – зачем вам вообще какого-то Пиолина знать? Вовсе, уверяю вас, вовсе ни к чему – уверяю на случай, если кто-нибудь все же подойдет и спросит…» Он покивал сам себе, а потом, очевидно считая вопрос исчерпанным, взял со стола свой блокнот и сунул в нагрудный карман. Я вздохнул и выругался про себя – вечно с этим Пиолином одни неувязки. Тот вообще-то сам со мной познакомился, я не напрашивался и не лез в чужие тайны, а теперь все время выходит, что лезу. Но каждому, понятно, не объяснишь…

«Значит, машину вы найти не можете?» – спросил я Джереми с нарочито-удрученным видом.

«Ну что вы, что вы, – замахал он руками, – машину мы вам привезем, не сомневайтесь. И машину разыщем, и отель у рынка – вам когда нужно? Побыстрее? Так сегодня и сделаем. Прямо немедленно и займемся».

Он сложил руки на животе и стал смотреть на меня все с той же лукавой улыбкой. Морщина исчезла с его лица, и я почувствовал облегчение, будто самое трудное было пройдено, и ничто больше не угрожало взаимной симпатии.

«Заплатите вперед или после предпочитаете?» – осторожно осведомился Джереми, переступив с ноги на ногу.

«Вперед, вперед, – успокоил я его, – сколько с меня за услуги?»

«Сколько не жалко, – сказал он с видом светского скромника и облизнул губы. – Расходы будут, не без того, но лишнего я не беру, так что вы уж сами решите».

Я кивнул, достал бумажник и вынул из него три крупных купюры, потом подумал и добавил еще одну, поинтересовавшись небрежно: – «Этого хватит?» Джереми аккуратно взял деньги, сунул их в карман брюк и сказал чуть развязно: – «Вполне хватит, чего уж там. Дело-то дня три займет, а авто сегодня же пригонят, в лучшем виде». Он еще раз обвел глазами комнату, будто проверяя, не осталось ли чего позабытого, и почтительно поклонился, пятясь к двери, но тут я хлопнул себя по лбу и кинулся к сумке.

«Ключи от машины, – воскликнул я в ответ на вопросительный взгляд, – вот, чуть не забыл», – и бросил ему увесистую связку.

«Ключи? – переспросил Джереми чуть растерянно. – Так у вас и ключи есть? Ну тогда это все легче, легче…» Он постоял, подумав, и сказал неуверенно: – «Да, тогда это легче и стоит подешевле. Вам может еще что-нибудь? Девочку например, у меня много есть на примете – ведь дня три займет, скучно ждать-то. Или что похитрее можно организовать – это на ваш вкус».

«Да нет, спасибо, – ответил я несколько смутившись. – Впрочем, я подумаю».

«Подумайте, подумайте», – Джереми в последний раз состроил почтительное лицо, тускло сверкнул фальшивой булавкой и скрылся за дверью, беззвучно ее затворив.

Потом я просто валялся на кровати, ожидая свой Альфа-Ромео и размышляя обо всем понемногу. В голову настойчиво лез Юлиан, но я гнал его прочь – он был не нужен теперь, запущенный механизм мерно тикал без его участия, если конечно ему не вздумалось покинуть город М. до того, как мой нынешний план вступил в действие. Тогда ребята Джереми вернутся со своих поисков не солоно хлебавши, и все разрушится, подумал я лениво, но в этой мысли не было ни горечи, ни даже существенной толики сожаления, словно кто-то невидимый нашептывал тут же, что мол тужить не стоит, глядишь и подвернется какой-нибудь новый ход.

В целом, я пребывал во вполне приподнятом состоянии духа. Первый шаг дался легко – и очень кстати: мне удалось наконец сдвинуться с нуля, который еще накануне представлялся довольно-таки омертвелой точкой. Размышлять о предстоящем свершении – отбросив на время всякие там «если» и «но» – было теперь куда приятнее, чем, скажем, сразу после приезда в город М., когда любое из задуманных действий заранее отпугивало множеством неопределенностей. Я больше не мучился сомнениями и не боялся сглупить или дрогнуть, да и сам Юлиан как-то измельчал в моих настойчивых видениях – сжался и стал занимать куда более скромную часть пространства, так что его фигурку ничего не стоило обозреть с разных сторон с некоторой даже снисходительной веселостью.

В самом плане, однако, все еще хватало белых пятен, и я стал прикидывать так и сяк всяческие варианты действий, наспех оценивая за и против. Труднее всего было с револьвером – я никак не мог решить, куда бы его приткнуть, раз уж в Юлиана стрелять не придется, и даже вновь стал подумывать, не отказаться ли от него вообще – например подарить Джереми или забыть под скамейкой в парке. Расстаться с ним было легче легкого – и план сразу становился куда стройнее – но благоразумие опять взяло вверх, да и без всякого благоразумия револьвер было откровенно жаль, он обладал такой убедительной тяжестью и скрытой мощью, что просто радовалась рука. Даже представляя его зрительно, мне тут же хотелось пальнуть куда-нибудь – хоть в небо, если уж не в мишень или живую цель – так что вопрос пришлось отложить на потом, благо у меня еще было немало времени в запасе.

Вскоре в дверь постучали, и прыщавый подросток, шмыгая носом, вручил мне ключи от машины, сообщив гнусаво, что сам автомобиль находится во дворе, в двадцати метрах от входа. «Там табличка висит – ну в смысле не трогать, – пояснил он невнятно, – так вы табличку-то снимите, а как вернетесь, так опять повесьте – спокойней будет. У нас вообще спокойно тут…» – уверил он меня, получил монетку и исчез, а я быстро оделся и поехал кататься по городу.

Город М. был тот же и при этом совсем другой, я узнавал и не узнавал его, ожидая быть может большего, чем следовало, и дивясь своей нетерпимости ко всему, что мелькало за окном машины, противореча ожиданиям. Здания будто обветшали за недели, что я провел у океана, улицы стали уже и грязнее, на тротуарах вместо загадочного рисунка и хрупкой паутины трещин, что грезилась еще недавно, я видел лишь выбоины и заплаты, как явные следы запустения. То же и люди кругом – их лица словно стерлись и плечи опустились в унынии, каждый брел торопливо, укрывшись за призрачной тенью воротника, и нельзя было отличить одного от другого. Индивидуальности пропали, обратившись элементами толпы – аморфной субстанции, упраздняющей различия и имена, живущей единым организмом, руководимым самыми простыми инстинктами.

Я петлял от переулка к переулку, сворачивал наугад, упираясь в глухие подворотни, и вновь возвращался на один из проспектов. Везде было в общем одно и тоже, но при этом множество мелочей отделяли одно место от другого – улицу от улицы, сквер от соседнего сквера, перекресток с мигающим светофором от следующего за ним – будто город сумел-таки отыскать в себе зачатки неоднородности в отличие от бесформенной людской массы, породившей его, но сделал при этом лишь один слишком робкий шаг, не имея сил на что-либо еще. Впрочем и этого должно хватить, думал я угрюмо, крохи разнообразия – это уже немало для тех, кто не способен сбросить с глаз пелену и глянуть дальше соседского балкона, несколько капель новизны – это уже достаточно вполне, чтобы добавить пряности в их пресные жизни и дать повод для суеты, не оставляющей места ни для одной лишней мысли.