Хуже всего, когда не имеешь понятия даже и о протяженности лабиринта, о его запутанности и степени коварства – тогда собственные фантазии грешат все более удручающими предсказаниями, подливая воды на мельницу неведомого врага. Кажется, что все пути открыты, можно шагнуть наудачу и искать боковые выходы, если уж не получилось пересечь напрямую, но тут же внутренние голоса взовьются в унисон – мол не смей, не верь, только сделаешь хуже. Тогда попадаешь в свой собственный замкнутый круг, в сравнении с которым любой лабиринт покажется просторным, и неподвижность не преодолеть, кто-то позади верховодит, будто стискивая плечо железными пальцами: стой, нет хода, нет смысла…

«Попался, хитрый кот», – сказал бы наверное Любомир Любомиров, злорадно подмигивая, как он делал это не раз за доской, восседая, правда, рядом со мной, а не позади и не напротив. Да, играя в Джан, мы с ним знали толк в ловушках, но и сами, надо признать, не всегда могли уберечься – где-нибудь в середине затянувшейся партии, когда внимание ослабевает, расхоложенное чрезмерной уверенностью, и ты вдруг понимаешь, что соседние поля уже контролируются не тобой, и почти не осталось ходов, над которыми можно раздумывать – кто-то основательно подумал за тебя. На сей раз подумавшие улизнули куда-то, оставив меня в одиночестве, но западня от этого не стала безобидней – так ждут, пока мышь в мышеловке уснет от слабости, а в моем случае – кто знает, быть может ожидают первых признаков безумия, чтобы тут-то уж и избавиться от меня навсегда? Недурной замысел и вполне может удаться – здесь, среди безмолвных комнат и упорствующей непогоды…

Я тряхнул головой и, желая отвлечься и прекратить непристойное нытье, снова стал думать об игре Джан, изобилующей опасностями и подводными камнями, не всегда очевидными с первого взгляда. Потом, когда комбинация становится ясна, и больше не остается хороших ходов, каждый новичок неминуемо паникует, и, право, есть от чего: перестав двигать фишки, становишься обречен на медленную гибель – или гибель быструю, кому как повезет. Бывает обидно, особенно, если начало складывалось многообещающе, но сделать, как правило, ничего не удается – чужая воля сминает, как снежная лавина, которой невозможно противостоять. «Покатило…» – тянул Любомир Любомиров как бы про себя, и у него загорались глаза, когда мы с ним зажимали в тиски какую-нибудь пару неопытных выскочек, безжалостно вытесняя к губительному краю. «Погоняй, посвистывай», – приговаривал он невинно, почесывая переносицу и глядя, как оторопевшие соперники шныряют глазами из стороны в сторону, пытаясь отыскать спасение в недоступных им патовых углах, а потом, когда все кончалось, заключал с противной усмешечкой: – «Вот и обделались», – или еще что-нибудь в этом роде, не забывая прибавить свое обычное: – «Извращенцы», – словно вынося финальный вердикт.

Но, затягивая петлю, нужно быть начеку – также как и, угодив в нее, нельзя опускать руки: мы с ним очень хорошо это знали, усвоив с ранней юности основной закон игры Джан, в котором собственно и кроется вся ее сложность. Первая его часть гласит: «Инициатива – это все», что справедливо – только тот, кто заказывает ходы, может надеяться на выигрыш. Но тут же есть и вторая, которая даже и не часть закона, а выражение самого, что ни на есть, философского принципа. «В игре Джан, – утверждает принцип, – не надо захватывать инициативу, если в ней нет необходимости», – и это еще справедливей, ибо нет ничего нелепее, чем ломиться в открытые двери и выставлять себя на смех там, где стоит лишний раз подумать, взвесить и даже быть может усомниться в собственной правоте. Здесь-то и кроется ловушка для расставляющих ловушки, и брезжит спасение для уже угодивших в них – эти два краеугольных камня просто не могут быть пригнаны друг к другу без зазора, так что всегда есть шанс соскользнуть с проторенной дороги в необитаемое пространство, где начинаются потемки, и невозможно разобрать, кто кошка, а кто мышка. Нужно только не промедлить с решающим усилием – и все может поменяться на доске, а еще – выделить из всех своих фишек одну, способную на отважный прорыв, выявить сильнейшее звено в путанной толпе одиночек и поставить на него, более уже не колеблясь, сделав выбор, что может показаться странным любому, кроме тебя самого…

Так я размышлял, сидя у чердачного окна, пока у меня не затекли все мышцы, и спина не одеревенела от неподвижности. Дождь стучал в пыльное стекло, стены поскрипывали негромко, словно беседуя о своем, а я ломал голову, прикидывая так и сяк собственную позицию в партии, разыгрываемой экспромтом, тугодумно соображая, кто за кого, и как расчерчены поля, и стараясь не промахнуться в определении своей сильнейшей фигуры – будь то пожелтевшая фотография Пиолина или мой секрет, или хотя бы пристрелянный кольт, ждущий своего часа в дорожной сумке. Жаль, что рядом не было Любомира Любомирова – вместе мы всегда оказывались куда эффективнее, чем по отдельности. Впрочем, тут и он вряд ли смог бы помочь – даже если бы я и сумел доходчиво все разъяснить.

Потом боль в спине и острое чувство голода погнали меня вниз. На двери спальни я обнаружил записку, извещавшую, что обед, он же и ужин, состоится в пять часов пополудни. С трудом дотерпев до назначенного времени, я умылся и поспешил в столовую, где, едва ступив внутрь, не сумел сдержать вздоха разочарования – за столом сидели лишь Сильвия со Стеллой. Меня дожидалась единственная нетронутая тарелка – по всему было видно, что ужинать нам предстоит втроем.

Я пробурчал приветствие и обреченно уселся на низкий табурет. Ловушка схлопывалась, это было понятно. Быть может, скоро и эти женщины доделают здесь все, чем их оставили заниматься, и тоже исчезнут, улизнут под покровом ночной тьмы, даже не попрощавшись, а та, что дарила меня своей лаской, лишь улыбнется задумчиво при мимолетном воспоминании где-нибудь на полпути к следующему приюту?.. Картина не радовала ничуть, и я снова вздохнул, уставившись в пол.

«Чего грустим? – спросила Сильвия несколько рассеянно. – Или вспомнилось что?»

«Да не происходит ничего, – раздраженно пожаловался я. – И Гиббса нет, и даже эти ушли куда-то…»

«А мы чем не компания? – поинтересовалась Сильвия, улыбаясь. – Что уж прямо все Гиббс да Гиббс…»

Я глянул на нее через стол. Она сидела спокойно, аккуратно сложив руки и не притрагиваясь к еде. Улыбка ее бередила душу – чем-то неуловимо порочным и неприступным одновременно – будто очерчивая границы желаний, за которые так и тянет переступить. Я вдруг остро вспомнил нашу недавнюю близость и заерзал на табурете. Нет ли здесь какого-нибудь сигнала, мелькнула быстрая мысль, в конце концов, мы ведь не ссорились, а если бы и ссорились, то помириться тоже недолго. Да и про Стеллу она тогда сказала, наверное, не просто так…

За этой мыслью пришла другая, за ней третья – и еще, и еще. Им ведь тоже должно быть тоскливо тут до одури, еще больше, чем мне, доказывал я сам себе. Вообще, женщины часто бывают лучше мужчин – тоньше, приветливей, наблюдательнее наконец – почему бы и этим двум не оказаться на моей стороне или хотя бы не увидеть во мне нечто по-настоящему притягательное? Может получиться неплохо – это конечно не выход, но все же разнообразие как никак. Маленький гарем на океане, у самой границы грозных дюн – очень романтично звучит. Они такие разные – интересно, на что они способны вдвоем?..

Перспектива завлекала. Мир вдруг заиграл красками, я почувствовал охотничью дрожь, пробежавшую вдоль позвонков, а вслух сказал лишь: – «Нет, вы конечно компания неплохая», – и развалился на сиденье с показной уверенностью, насколько это было возможно при отсутствии спинки. Сильвия поощряюще кивнула, и я продолжил, воодушевляясь: – «Компания неплохая, только вот сидим мы все по своим комнатам, можно б было и повеселее время провести».

«Как, например?» – ласково спросила Сильвия, потупив взгляд. Артистка, подумал я восхищенно и совсем взбодрился, изготовившись к тонкой пикировке, которая может далеко завести. Перед глазами мгновенно пронеслось несколько сцен, одна заманчивее другой, и я уже прикидывал про себя, как бы поудачнее ввести в разговор грубоватую двусмысленность, направляющую в нужное русло, но тут Стелла перебила нас, заявив бесцеремонно: – «Где нам еще сидеть – с тобой что ли? Ты, кстати, не очень-то рассиживаешься – все утро по чердаку топал… После того, как ко мне стучался», – уточнила она, покосившись на Сильвию, и та понимающе вздохнула.