— Ну и что?

— Ну и то, уважаемая, что я много думал об этой истории. О том, как некогда молоденькая девушка по имени Наташа приехала в большой город к отцу — единственному близкому человеку. Но вы, Ирина Петровна, даже не пустили ее на порог.

— Вот еще, — воскликнула женщина и улыбнулась нехорошей такой, злобной улыбкой, — Паша моего Вадика тоже знать не хотел. Жил у моих родителей, словно сирота при живой матери. Каково было ему? А? Почему я должна была принимать его ублюдочную дочь? Чем она лучше моего сына?

— Это все ваши личные проблемы, Ирина Петровна, что вы не смогли договориться с собственным мужем. Скажите, а он знал о том, что Наташа приходила за помощью?

— Нет, — Ирина Петровна вдруг смутилась и опустила глаза, — Паша не знал об этом. К тому времени он начал сильно болеть. Много денег уходило на его лечение, так что на благотворительность у нас просто не было средств.

— Но девушка после этого отправилась на панель.

— Значит, шлюха, — почти весело сказала Ирина Петровна, — Какая мать, такая и дочь.

— А вы разве знали ее мать? — Клевер посмотрел на нее с подозрением.

— Нет, — спохватилась женщина, — Не знала. Но какая разница. Меня совершенно не интересует ни та, ни другая.

— А что бы сказал ваш покойный муж, его родственники, если бы они знали правду? Что Наташа приходила к вам, а вы грубо вытолкали ее вон? Что она закончила свою жизнь проституткой?

— Закончила? Они умерла?

— Да, Ирина Петровна, ее убили. Зверски. Тот самый человек, что убил вашего зятя. А вы сидите тут и плачетесь в жилетку о том, какая вы хорошая мать, и как несправедливо обошлась с вами жизнь. А сами вы — заслуживаете справедливости? Вы бросили свою падчерицу на произвол судьбы, и возмездие, а я все больше начинаю в него верить, рикошетом ударило по судьбе вашей Тани.

— Замолчите! — закричала Ирина Петровна и в ужасе закрыла глаза, — Уходите отсюда. Я больше не желаю вас видеть.

— Ее смерть на вашей совести.

— Не вам меня судить! Не вам!

Плечи ее затряслись от еле сдерживаемых рыданий. Клевер незаметно достал из альбома несколько листков и аккуратно положил его на диван. Затем он поднялся, надел фуражку, засунул под мышку папку и, не прощаясь, ушел, захлопнув за собой дверь.

Выйдя на улицу, он стремительно зашагал в сторону парка, который заметил по пути сюда. Хотелось присесть и хорошенько подумать в тишине, перебиваемой лишь отдаленными детскими голосами да шумом проносящегося мимо городского транспорта.

У него было над чем подумать.

Дело Добролюбова было закрыто. Засунуто на полку и забыто.

Казалось не было ничего, что мешало бы ему заниматься спокойно прочими делами, которых каждый божий день скапливалось у него на столе немало. Рабочие будни лейтенанты были загружены донельзя.

Но от природы Клевер был очень дотошным человеком. И не верил — ну никак не верил в случайности и совпадения.

А случайности были. Просто Клевер успешно закрывал на них глаза. Почему — кто знает. Не до этого было. Но теперь в его руках лежали доказательства, которые жгли душу каленым железом.

Случайно ли в деле Добролюбова фигурировали две одинаковые фамилии? Сначала он не обратил на это внимания, но ощущение чего-то недопонятого осталось. Чего-то странного. Клевер уже был готов забыть обо всем, и окунуться с головой в рутинную жизнь, как вдруг ему пришел запоздалый ответ из военкомата, куда он давненько еще направил запрос. А он уже было махнул на это рукой…

Параллельные нити пересекались. И связывались в прочные узелки.

Гришка Клевер достал бумажки, выкраденные из альбома покойной жены Добролюбова — письмо и фотографию, на которой они вдвоем.

Она… и Андрюшин Юра. Таким именем было подписано письмо.

В кармане у лейтенанта лежало другое фото. То, что пришло из военкомата.

Андрюшин Юра. Пока еще не калека, пока еще не свидетель убийства.

Две фотографии. Два одинаковых имени. И на обоих снимках одно и то же лицо.

Чеченец…

Это был действительно хитроумный и продуманный план.

Хватило бы у него сил и умения сломать человеку шею? Об этом смешно было даже спрашивать. Определенно хватило.

Как и терпения осуществить свой замысел до конца и отомстить теперь уже за двух сестер, удивительно похожих друг на друга.

Но мог ли он, Гришка Клевер, его осуждать? Судить человека, уже наказанного судьбою, любившего и потерявшего свою единственную любовь.

Ведь он так и не посмел к ней вернуться. Чтобы не видеть ужас и отвращение в глазах некогда любившей его девушки. Это Гришка Клевер мог понять.

Как и то, что в жизни Чеченца вряд ли появится другая любовь. Ну а для той, прежней, он сделал все, что смог. Единственное, что смог.

Значит, по-настоящему любил…

Лейтенант Клевер снова вздохнул. За последнее время это единственное, что у него получалось хорошо — вздыхать и не удивляться. Абсолютно ничему.

Гришка сложил фотографии, письма и спрятал в середину газеты, которая лежала тут же, на скамье, очевидно, случайно кем-то забытая. Затем он сунул газету в урну и поджег.

Прохожие с недоумением смотрели на человека в форме, сидящего возле пылающей урны. Смотрели — и проходили мимо, тут же забывая об этом.

Каждого волновала лишь собственная судьба. Никому не было дела до чужих хлопот. Ни до чьей-то любви, ни до исковерканной жизни.

И только Гришка Клевер мог со спокойной совестью сказать: для кого-то в этой дрянной жизни он тоже сделал все, что смог. И надеется, что только хорошее…