Я вышел и сделал то, что должен был сделать. Подошел к помощнику и прошептал ему на ухо, что он ошибается. И все. Тот посмотрел на меня, все понял и пожал плечами, мол, я же говорил, что «мы – дураки». Этим они любят прикрываться. Ну, раз так, то я буду это использовать.

Сегодня я совершено не спал. Думал, усну, но сознание будило меня и читало монологи из драматургических шедевров. Во мне неистовствовал Гамлет, рубил правду Чацкий, поражался женскому коварству Фигаро. Во мне шутил гробовщик, плакал шут и танцевали хромые. Пели немые и больше всех орали люди с уже сорванными связками.

Во мне притаилась противоположность и ночью она себя проявила. Неожиданно…раздавив первые минуты сна.

Я встал ровно в восемь. Именно в это время Сергей выходит на кухню, варит кофе и идет на балкон, чтобы предаться утреннему релаксу, наблюдая за утренним городом. На часах первые минуты девятого. Сергей не вышел. Я знал эту причину. Наверняка она лежит рядом со спутанными волосами и думает о побеге. Я вышел на кухню, сварил кофе, постучал в дверь, никто не ответил, я открыл…да, я увидел то, что думал. Рядом с долговязым телом притаился маленький комочек. Он был крошечный и рядом с великаном казался плюшевой игрушкой. Я наклонился к ней и прошептал «доброе утро, кофе в постель не желаете?». Она резко повернулась, посмотрела на меня ошарашено, смотрела на чашку кофе, которую было не совсем легко держать – она была горячей и было бы хорошо, если бы ее можно поставить на…например книжку или… о, банджо. Я взял инструмент, положил на кровать и поставил на него чашку с кофе. Она поднялась. Я же сел напротив на стул, скинул вещи – она оказалась в одежде. Я улыбнулся и стал смотреть, как она пьет кофе, спрашивая знаками «как, все в порядке, достаточно сахара и сливок?». Она улыбалась и отвечала «да», зажмуривая глаза. Потом чашка опустела, я забрал ее, положил банджо на место и вернулся на кухню. Через минуту я услышал голос Сергея, вопрос, откуда этот кофейный аромат, она сказала, что с улицы. Сергей запел песню про сердце и вышел на кухню. Здесь он встретился со мной.

И мы стали говорить. О музыке, о кино, о том, как прекрасен Дальний восток и что такое охотится ночью. Но в каждой фразе мелькали вопросы – какого рожна я спрашиваю это, что я хочу выведать у него. Он был скуп, но говорил. Словно хороший друг, который понимая, что мне нравится Катя, одобрил выбор – хороший вкус, отсюда и уважение или недруг. У второго могли быть свои причины – осадить меня. Но я был сильнее. Не физически, а морально. У меня была целая кладовая ощущений, и я мог одеть, примерить на себя столько масок, что ему не снилось. Он мог только менять форму своих зрачков – где надо суживать, а где и расширять. При этом мог растягивать рот или наоборот превращать его в пятачок.

Я не видел, когда ушла Катя. Сразу после этого трепа я вышел на улицу. На мне были белые штаны с шестью карманами и синяя кофта. Два дня я не менял одежды. Не принимал душ. Я чувствовал себя дикарем, вышедшим из леса. Не за такими ли как я охотился мой сосед?

Впервые решил проехать на автобусе. Всегда наблюдал из окна, а тут еду с ними. Равнодушные лица, кое-кто спит и очень трудно разгадать, что скрывается под слоем грима и скучной жизни.

Закончив игру на втором пассажире, первый оказался рабочим на фабрике и любил делать модели самолетов и не любил когда ему мешают, второй же – читал самоучитель по таро и думал о чем-то возвышенном. За пятнадцать минут дороги ни разу не перевернул страницы. То ли он спал, то ли применял свой метод на практике.

Вышел на площади. На памятнике лося, на голове была надета картонная кепка из макдональдса. Кучка детей фотографировались.

– Сегодня будем прогонять все. От начала до конца. Я буду останавливать при необходимости.

Я сказал это в первые мгновения встречи с ними. Они пожали плечами – любимый характерный жест, означающий, что мы, конечно, сделаем, но это не значит, что мы выполняем ваши указания, а потому, что мы можем все. Они были смешны своей показушностью.

И началось… Я впадал в беспамятство. Актеры ходили по сцене с текстом и произносили его почти по слогам. Они не делали того, что мы уже с ними изучили. Они не повторяли мизансцены, которые были хороши. Рисунок был утерян, и они коверкали его, искажая до такой степени импровизации, что было невозможно смотреть. И я крикнул «стоп». Наступила пауза. Мне хотелось, чтобы они сами поняли причину остановки. Тогда будет намного проще. Все равно, что с обвиняемым, если он сам признает свою вину, то и срок меньше и внутреннее самобичевание мягче. Они смотрели на меня и ждали. Тишина оборвалась грубым «может, продолжим, у нас еще другие дела есть». Это была существенная капля в мое терпение.

Я дал сигнал продолжать. Они продолжили с того самого момента, на котором остановились. Стали ходить, говорить по слогам и вести себя как куклы, которых управляет огромный механизм. Они не были живыми. На сцене была самодеятельность. Не было того ощущения любви, которая сильнее проявляется в трудные моменты. И я снова остановил их. Возмущенный глаз не заставил себя долго ждать. Да что вы делаете. Вы, как…Затем последовал шепот, чтобы та терпела и не позволяла. Она сдержалась, а я уже не мог. Я сказал ей, чтобы она закончила начатое – как кто?.. подошел к ней вплотную и проговорил ей «не трусь, вы уже произнесли больше половины, и было бы бестактно недоговаривать». Она смотрела на меня и как много слов я услышал. Ее глаза были большим экраном для меня, и я читал одну за другой странницу. Но вслух она не произнесла ни слова. Я сказал ей спасибо за это красноречие. Она смотрела на меня с удивлением.

Потом репетиция продолжилась, и я их остановил снова.

– Не надо, сказал я, показывать сухие отношения. Вы разве что не знаете что такое любовь. У вас же есть семьи. Вы что не испытывали, когда болеет ребенок, когда приходит повестка в суд или военкомат. Что чувствует мать, когда понимает, что мужчина пошел налево, а сын попал в дурную компанию? Разве это не из вашей жизни. И я не поверю, если вы мне скажите, что вы все это избежали.

Они пожимали плечами. Как будто все, что я говорил, было из другого мира. У них все иначе. Они по-другому любят, горюют и все эти отношения, про которые я им говорил, никогда не испытывали. И тут Сергей попросил меня показать. Его поддержали. Они хотели увидеть все это в моем исполнении.

Я выскочил на сцену и стал показывал им как надо любить. Я не сказал ни единого слова. Я просто ходил по сцене, брал предметы, обыгрывал их, смотрел на актеров, отдавая тепло, прижимаясь к ним. Они, конечно, отстранялись от меня, это было понятно, но они смотрели. Некоторые посмеивались. Серега смотрел на реакцию других, от этого зависело и его мнение. Полный мужчина сказал, что это просто, я его оборвал, почти закрыл рот ладонью, не прикоснувшись только.

Не в словах тут дело, произнес я. Между нами прошла искра, и он заскрипел зубами. Я же попросил слушать меня и не вести себя, как один. Каждый – индивидуален и если он будет уподобляться другому, то он потеряется, как личность. Простые, но очень верные слова. Мне помогают именно простые слова. Некоторые их путают с общими. Они снова смеялись.

Полный говорил, что у них нет ничего, кроме текста. Я поражался. Разве один текст руководит вами. Вы – должны быть выше его. Я решил сыграть весь спектакль без слов. Чтобы она на время забыли, что есть слова, которые им помогают существовать на сцене. Они возразили. Многие отвернулись. В кулуарах во время пятого за сегодняшний бесконечный день перекура они обсуждали меня и еще раз меня. Там я был очень популярен. Но стоило мне войти, как все затихали и разговор шел уже в другой плоскости. Не без издевки. Они специально говорили о режиссерах-неудачниках, с которыми доводилось работать.

Я не говорил с ними. Если и заходил, чтобы сказать помощнику, чтобы актер одел кепку в следующей сцене или выносил бревно. В какой-то момент мне хотелось всех – нагрузить бревнами и заставить танцевать гопак.